Большая расплата

Глава 12

— Местный врач подтвердил факт смерти, — сообщил Гамаш, отойдя в сторону, не мешая криминалистам приступить к работе.

— Предполагаю, причина очевидна, — заметила Лакост.

Она встала рядом с бывшим шефом. По другую сторону от Гамаша стоял Бовуар. Было так естественно стоять бок о бок с Арманом Гамашем. Присутствовало чувство безопасности. Хотя теперь это можно было назвать ностальгией. Что-то сродни возвращению в дом своего детства.

Гамаш просто кивнул.

— Конечно, нужно дождаться коронера, которая назовёт официальную причину смерти, но да, — сказал Бовуар, смотря на Сержа ЛеДюка. — Тут сложно ошибиться.

— Когда его последний раз видели живым? — спросила шеф-инспектор Лакост.

— Он был на ужине в столовой, — сказал коммандер Гамаш. — Это последний раз, когда я его видел.

— И я, — согласился с ним Бовуар. — Где-то около восьми вечера.

Они осмотрелись — никаких свидетельств того, что ЛеДюк принимал гостей накануне вечером.

Ни Гамаш, ни Бовуар никогда не были в этих комнатах, на личной территории Дюка.

Комнаты находились на том же этаже, что и апартаменты коммандера, но были их зеркальным отражением. Из гостиной дверь вела в спальню с ванной. Но в то время как Гамаши обставили свои комнаты в стиле модерн, соответствовавшем всему зданию и попытались сделать их уютными, эта комната была плотно меблирована и выглядела душной.

Тяжелая викторианская обстановка. Темные деревянные панели, массивный конского волоса диван, обитый темно-пурпурным потертым бархатом. Выглядело претенциозно и одновременно немного женственно. И очень контрастировало с простым, аскетическим миром, существующим за пределами этой двери.

Словно они оказались в будуаре, или среди театральных декораций.

И все же у Гамаша не было ощущения, что это постановка. Обстановка просто отражала суть человека, в ней живущего. По крайней мере, какую-то составляющую этого человека. Большая часть мебели, предположил Гамаш, досталась в наследство, передаваясь из поколения в поколение.

Серж ЛеДюк окружил себя традицией. Даже нарушая правило за правилом.

Так, викторианцы благоговели перед образом Великого Человека. Единственным исключительным индивидуумом, к которому обычные правила не применимы. Великие люди правят, остальные должны почитать их. ЛеДюк жил, руководствуясь этим правилом.

— Каким он был человеком? — спросила Лакост.

— Попробуй предположить, — предложил ей Гамаш. — Суди по тому, что видишь.

— Капризным, — тут же ответила она. — Жестким. Возможно, педантичным и официозным.

Она взглянула на мертвого человека, так и не успевшего переодеться в домашнее. Пиджак и галстук. Опрятные. В отличие от того, что располапгалось выше воротничка.

— Я права?

— Инспектор Бовуар, как бы вы описали Сержа ЛеДюка?

— Жестокий и задиристый, — ответил Бовуар. — Хитрый, но глупый. Хорёк и крыса.

— Охотник и жертва в одном лице. Неудобная позиция, — заметил Гамаш, посмотрев вокруг.

— Я предполагал, у него будет много кожаных кресел, — добавил Бовуар. — И рога по стенам. А совсем не вот это вот.

— Всё думаю, был ли он счастлив, входя сюда, — проговорил Гамаш. — Вне этих комнат он был несчастен.

— Ну, с тех пор, как тут появились вы — вряд ли счастлив, — сказал Бовуар.

Изабель Лакост слушала с интересом.

— Это не самоубийство, — сказала она. — Входное отверстие от пули в правом виске, а пистолет с левой стороны тела. С чего бы это? Это его оружие?

— Не знаю, — сказал Гамаш. — Я распорядился, чтобы в Академии не было огнестрельного, кроме того, что заперто в оружейной.

— У него был ключ?

— Был, когда он был заместителем коммандера. Но я забрал ключ и сменил замки. Теперь ключ есть у меня и у инструктора по стрельбе. И чтобы открыть оружейную, нужны оба.

— Есть предположения — кто это сделал?

— Он был противоречивой фигурой, — сказал Гамаш, после секундного раздумья. — Некоторые им восхищались. Но большинство из них уволено. Основная часть старшеклассников смотрела ему в рот. Скорее из страха, чем из уважения. Эта комната вроде бы принадлежит викторианскому джентльмену, но сам Дюк был словно из средневековья. Он верил в скорое и жестокое наказание и возможность выковывать молодежь при помощи побоев, словно те были болванками.

Изабель Лакост все свое внимание обратила к Гамашу, человеку — полной противоположности тому, кого он только что описал.

— Вы его не любили?

— Нет, не любил. Но ты же не думаешь…- Он указал в сторону тела.

— Я просто спросила. Обдумывать буду позже.

Он улыбнулся.

— Я его не любил и не доверял ему.

— Тогда почему…

— Оставил его? Ты далеко не первая, кто интересуется.

— И каков ответ?

— Чтобы он был под присмотром. До тебя доходили слухи о взяточничестве, незаконных сделках и даже об отмывании денег, слухи, связанные с присуждением права на заключение контракта по этому зданию?

— Да, но без подробностей.

— Потому что нет подробностей. Просто ворох подозрений. Никаких прямых улик, только косвенные.

— И вы пытались собрать доказательства? — спросила она. — А он был в курсе?

— Да, я постарался донести до него. Когда я встречался с ним перед началом занятий, я показал ему всё, что у меня на него есть.

— Зачем?! — в унисон пораженно проговорили Лакост с Бовуаром.

— Чтобы шокировать его.

— Ага, лично меня эта новость только что шокировала, — сказал Бовуар, обращаясь к Лакост.

— Расследуя коррупцию в Сюртэ, я все время находил связь со странными делами в Академии, — сказал Гамаш, понизив голос, чтобы никто больше не смог услышать. — Но еще более смущающим, чем предположение о коррупции в Академии, стало поведение недавних выпускников. Вы должны были заметить.

Лакост и Бовуар оба кивнули.

— Они жестокие, — сказала Лакост. — Ни одного не возьму к себе в департамент.

— Пересмотри свое решение, пожалуйста, Изабель, — попросил Гамаш. — Им нужны достойные образцы для подражания.

— Они непорядочные, — сказала она. — Самое верное для них слово. Но я обдумаю ваше предложение. За этим вы пришли в Академию?

Он кивнул.

— Какой будет Академия, такой станет и Сюртэ. Я хотел выяснить, почему так много выпускников Академии пропитаны жестокостью. Хотел это остановить.

— Удается?

Он вздохнул:

— Нет. Пока, по крайней мере. Но я знаю, что Серж ЛеДюк находился в эпицентре всего, что тут происходило.

— Вы зовете его Дюком, — заметила Лакост. — Почему?

— Это прозвище ему дали кадеты, — ответил Бовуар. — Производное от его фамилии, понятно. Ему, похоже, нравилось.

— Не удивлена, — сказала Лакост. — Значит, вы показали Дюку все, что накопали на него?

— Да. Мне необходимо было его встряхнуть. Продемонстрировать ему, как близко я подобрался. Заставить его поступить как-нибудь глупо.

— А он?

— Думаю, он совершил кое-что опрометчиво, — сказал Гамаш, смотря на тело на полу. — И так же опрометчиво поступил кто-то еще.

Взгляд Лакост сместился на пистолет.

— Странный выбор оружия. Вижу, что он не может быть взят из оружейной. Вы там подобного не держите, так?

— Даже для занятий по истории. У нас лишь оружие для тренировки. То, которое кадеты позже используют в работе. В Сюртэ не имели дела с подобным оружием уже несколько десятков лет.

Лакост склонилась, чтобы внимательнее рассмотреть пистолет.

— Никогда не видела таких близко. Револьвер. Его еще называют шестизарядником, не так ли?

— Oui, — подтвердил присоединившийся к ней Бовуар.

Она склонилась ниже.

— В барабане всё ещё пять пуль.

Лакост обвела взглядом комнату — некоторые из ее команды изучали брызги крови. Пытались отыскать шестую пулю.

— По пути сюда я пыталась понять, почему никто не слышал выстрела. Теперь я знаю. — Она указала на револьвер кончиком карандаша. — Использовался глушитель.

Лакост выпрямилась, но Бовуар так и остался сидеть на корточках.

— Я думал, на револьверах нельзя использовать глушитель, — сознался он.

— Глушители можно прикрутить к чему угодно, но обычно они не эффективны на револьверах, — сказал Гамаш.

— Кадет, обнаруживший тело, — сказала Лакост. — Где он?

— У меня, — ответил Гамаш. — С одним из преподавателей. Натэниел Смит, первокурсник. Хочешь с ним поговорить?

— Не мешало бы, — Лакост обернулась к Жану-Ги Бовуару, тот всё ещё смотрел на пистолет. Потом Бовуар поднялся и повернулся к ней.

— Пытаешься решить, позвать ли меня с собой? — спросил он ее. — Я под подозрением?

— Oui. Как и коммандер Гамаш. По крайней мере, на данный момент.

Гамаша, казалось, совершенно не тронуло ее заявление. Он сам ранее пришел к такому же выводу.

Арман всё еще был в халате и тапочках, со спутанными после сна волосами, небритый.

Лакост задалась вопросом, знает ли он, как выглядит. Но, похоже, это не имело значения.

— Я хотела бы, чтобы вы присоединились ко мне, инспектор, — обратилась она к Бовуару, потом повернулась к Гамашу. — Отведите нас к студенту, пожалуйста.

— Конечно, шеф-инспектор, — сказал Гамаш, провожая ее к двери. Следом за ними отправился Бовуар. Едва они оказались в холле, манера их общения стала менее официальной.

Они шли по коридорам Академии, и у Изабель Лакост возникло странное ощущение, что они остаются на месте. За очередным углом их ожидал холл, выглядевший в точности так же, как тот, который они только что покинули.

Прежняя Академия, где она училась, состояла из путаницы узких коридоров, с портретами по стенам, вымпелами и спортивными трофеями, завоеванными предыдущими поколениями кадетов, с потемневшими деревянными лестницами и потертыми коврами, заглушающими крики, смех и разговоры студентов. Среди студентов ходили слухи, что раньше здесь была психиатрическая лечебница. В это легко верилось. Это был одновременно и приют, и тюрьма для душевнобольных.

Ей понадобилось почти три года, чтобы научиться самостоятельно находить путь в дамскую комнату, и у нее лично возникали подозрения, что местоположение женской ванной то и дело меняли, в знак протеста, что имеют только одну.

Но новая Академия была не менее запутанной, на свой собственный манер, из-за полного отсутствия каких-либо характерных отличий и ориентиров.

— У профессора ЛеДюка была семья? — спросила она у Гамаша.

— Мне об этом неизвестно, но я загляну в его личное дело. Если имеется семья, ты сама сообщишь им, или это сделать мне?

Они подошли к комнатам коммандера, хотя дверь выглядела в точности так же, как любая из без малого двадцати других дверей, которые они миновали. Ей показалось интересным, что апартаменты Гамашей были расположены как можно дальше от комнат ЛеДюка.

Интересно, чьё это было решение.

— А сами вы как предпочитаете? — поинтересовалась она.

— Я хотел бы сделать это сам, если ты не возражаешь, — ответил Гамаш. — Он работал у меня и находился под моей ответственностью.

Она кивнула.

— И у вас ни единого предположения, кто мог его убить? — нажимала Лакост, переводя взгляд с одного на другого.

— Non, — отвечали оба, но когда Гамаш потянулся к дверной ручке, она остановила его.

— Но есть что-то? — произнесла она, изучающее смотря на Гамаша.

Как же отлично она знает это лицо, эти манеры. Его способность скрывать свои мысли и чувства за стеной спокойствия. Вот и сейчас. Отнюдь не выражение его лица заставило Лакост сделать паузу, скорее его предыдущие действия.

— Зачем вы остались в его комнате? — спросила она. — Почему бы не уйти, закрыв дверь, как только подтвердился факт смерти?

Жан-Ги задавал себе тот же вопрос и ждал, когда окажется с Гамашем наедине. Но Изабель успела первой, и он почувствовал одновременно гордость за нее и досаду.

Он принимал участие в ее обучении. Не слишком ли хорошо он сделал свою работу?

— Не хотел оставлять его одного. Серж ЛеДюк, может быть, и не был хорошим человеком, и уж точно не был мне другом. Но он заслуживает толику приличного отношения.

Лакост секунду изучающее смотрела на него. Подобные вещи, должна была признать она, очень характерны для Гамаша. И всё же…

— И вы полагаете, что он бы предпочел, чтобы вы видели его в подобной кондиции, вместо того, чтобы просто уйти и оставить его с миром?

Это было резкое высказывание, Изабель осознавала это. Но будь на месте Гамаша кто угодно, она все равно должна была задать этот вопрос. И получить на него ответ.

— Да, я так думаю, — просто ответил он. — И я не смотрел на его тело.

— Тогда чем же вы были заняты? — продолжала спрашивать она.

Гамаш склонил голову и пристально посмотрел на Изабель.

— Я рассматривал детали обстановки, — улыбнулся он. — Опыт никуда не денешь.

Затем улыбка его потухла, и лицо сделалось суровым.

— Ты глава убойного, и я уважаю это. Но тут коммандер я, и под этой крышей ответственность за всё и всех лежит именно на мне. Человек не просто умер, его убили. И да, я предпочитаю использовать собственный опыт. Тебе это не нравится?

— Именно так, сэр. И вам это известно. Такое непозволительно никому. И вы, как никто другой, знаете, насколько важно держать улики на месте преступления в нетронутом состоянии.

— Знаю. Поэтому ничего и не трогал. Я лишь смотрел и дышал.

Он говорил с ней резко. Не для того, чтобы поставить на место, но чтобы слегка охладить ее пыл.

— Сожалею, если мои действия вас расстроили, шеф-инспектор. Я просто пытался помочь, — тут голос его потеплел. — Ты правда думаешь, что я убил Сержа ЛеДюка?

Изабель Лакост заметно успокоилась.

— Нет, я так не думаю.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Не хотел бы я, чтобы ты висела у меня на хвосте.

— И я надеюсь, что вам известно мое уважительное отношение к вашему тут положению, коммандер. Однако у меня обязанности.

— Я знаю, Изабель. И не пытаюсь главенствовать. Но желаю принять участие в этом расследовании. И должен предупредить тебя, что созвонюсь с мэром Сент-Альфонса и сообщу ему о случившемся. А также шефу их полиции.

— Звучит разумно, — ответила она.

Бовуар весь разговор только слушал и смотрел, внимательно отмечая, что было сказано и о чём умолчали. В основном, он следил за Гамашем.

Гамаш, фактически, не дал прямого ответа на заданный вопрос. И Жан-Ги не переставал спрашивать себя, зачем Гамаш остался в комнате наедине с телом? Лакост права — опытному следователю надлежало уйти, запереть дверь и дожидаться следственной бригады.

Но Гамаш поступил по-другому.

— А сейчас, — проговорила Лакост, — Мне нужно поговорить с кадетом, обнаружившим тело.

— D’accord, — ответил коммандер Гамаш, и отпер дверь в свои апартаменты.

Натэниел робко сидел на краешке дивана, нервно отвечая на вопросы. Казалось, чем дольше длился разговор, тем взволнованнее становился юноша, независимо от того, какие это были вопросы и насколько мягко они задавались. Хотя, надо отметить, допрос начался не очень удачно.

— Ваше имя?

— Натаниэль Смит.

Он сказал это на французский манер, хотя было очевидно, что имя английское и сам он англичанин.

— Натэниел Смит? — поправила его Изабель Лакост, вернув имени английское звучание.

Натэниел покраснел, рыжие волосы и светлая кожа сделали румянец еще более ярким.

Мы имеем дело с юношей, отчаянно жаждущим сойти за своего, за квебекца, решила Лакост. В то время как цвет волос и румянец выдают его с головой. И хотя нельзя было сказать, что он соврал сразу, прямо с порога, однако он пытался ввести их в заблуждение. Пытался выдать себя за кого-то, кем не является.

Это маленькая, но красноречивая деталь. Шеф-инспектор Лакос по опыту знала, убийства иногда вытекают из крохотных, зачастую незаметных вещей. Убийства почти никогда не становились следствием каких-то грандиозных событий, скорее они случались как результат накопления критической массы мелких обид, пренебрежения и лжи. Шрамов. До поры, пока рана не делалась смертельной.

Она посмотрела на юного кадета Смита, только что претворившегося, что он не англо, и поняла о нём кое-что ещё.

Он гей, с тревогой подумала она.

Гей это нормально. Англо — тоже нормально. Даже гей англо — нормально. Но англо гей в Академии Сюртэ — это нечто другое. Не удивительно, что парень инстинктивно пытается претворяться.

Она посмотрела на Гамаша, все еще одетого в пижаму и халат, спокойно сидящего на эймсовском стуле. Ей стало интересно — в курсе ли Гамаш. Она решила что да, в курсе.

— Кадет Смит в моем классе, — сообщил коммандер. — Ты же иногда посещал собрания в тех комнатах?

— Oui.

— Расскажи нам, что произошло, — попросила Лакост обыденным тоном.

— Я нес профессору Ледюку его утренний кофе и тосты. Постучал, и когда никто не ответил, я дернул за ручку. Было не заперто, и я открыл дверь.

У Лакост сразу возникло несколько вопросов, но она сдержалась, не стала перебивать.

— И сразу же конечно увидел его.

Он снова покраснел, пытаясь удержать эмоции и подкатившую тошноту.

— И что ты сделал? — спросила Лакост.

— Я выскочил в холл и стал звать на помощь, — он смотрел на коммандера. — И уронил поднос.

— Естественно, — сказал коммандер. — Я бы тоже уронил.

— Ты входил в комнату? — спросила шеф-инспектор Лакост.

— Нет.

— Ни на шаг? — настаивала она, давая понять, что в этом не было бы ничего страшного, но кадет отрицательно покачал головой.

Это было бы последним, на что соблазнился бы молодой человек.

— А почему ты принес кофе профессору ЛеДюку? — спросил Бовуар.

— Мы делаем это каждое утро. Амелия Шоке и я по очереди. Меняемся через неделю.

Гамаш слегка пошевелился и вздохнул.

Для него это новость, подумала Лакост.

— Вы в курсе, что коммандер Гамаш упразднил практику доставки первокурсниками завтраков профессорам? — поинтересовался Бовуар.

— Профессор ЛеДюк так нам и сказал, но уверил, что это традиция. Что это поможет укреплению уважения, порядка и субординации. Сказал, что традиции в Академии Сюртэ сформировались не просто так и их важно поддерживать.

Парень говорил, очевидно, без всякой задней мысли, что эти слова некоторым образом оскорбляют коммандера — еще одна красноречивая, деталь, характеризующая студента. Но более всего она свидетельствовала о презрении Сержа ЛеДюка к коммандеру.

И стремлению ЛеДюка навязать свое мнение студентам.

Бовуар не смотрел на Гамаша, но видел его своим боковым зрением. Лицо коммандера выражало лишь спокойное внимание. Однако поза изменилась, стала более напряженной.

— Не все традиции хороши, — продолжил Бовуар. — Эта унижает первокурсников. Вы здесь для обучения и станете агентами, вы не прислуга. В свою бытность первокурсником я ненавидел эту традицию. И мне даже интересно, что вы, похоже, не возражаете.

— Профессор ЛеДюк объяснил, что Амелию и меня специально выбрали.

— А он как-то объяснил, в чем состоит ваша избранность? — спросила Лакост.

— Мы самые многообещающие.

— Понятно, — проговорила Лакост.

Изабель повернулась к Гамашу, но он покачал головой в знак того, что у него нет вопросов, хотя слушал он юношу внимательно и смотрел пристально.

— Дверь в комнаты профессора ЛеДюка была открыта, — продолжила Лакост. В этот момент ее айфон завибрировал, но она проигнорировала сообщение. — Насколько это обычно?

— Он часто первым делом по утрам отпирал дверь, чтобы мы могли войти.

— И что ты делал, попадая к нему в комнату? — спросила Лакост.

— Оставлял поднос и уходил.

— А когда он сам присутствовал? — наконец заговорил Гамаш.

— Он благодарил меня и я уходил.

Шеф-инспектор Лакост, пробежав глазами по сообщению в айфоне, поднялась.

— Merci, кадет Смит.

Она обратилась к Гамашу и Бовуару:

— Доктор Харрис здесь. Присоединитесь ко мне?

— Полагаю, самое время принять душ и переодеться, — ответил Гамаш. — Подойду через несколько минут.

Он повернулся к Натэниелу.

— Подожди здесь, пожалуйста. Приготовь себе кофе, если хочешь, — Гамаш указал на кофеварку и полный графин на буфете. — Скоро вернусь.

Лакост и Бовуар оставили Натэниела готовить кофе, в то время как коммандер Гамаш отправился в душ.

Он вскорости появился, умытый, свежевыбритый, переодетый в костюм и галстук. Увидев коммандера, Натэниел поднялся на ноги.

Гамаш жестом попросил его сесть, налил себе кофе и присоединился к кадету.

Солнце уже поднялось, освещая мрачный мартовский пейзаж за окном — заплаты сугробов перемежались клочьями серого кустарника. Еще месяц назад это была чудесная страна первозданного чистого снега, изрисованного тропами — следами от лыж и снегоступов. А ещё через месяц природа оживёт весенними красками полевых цветов и яркой зеленью молодой листвы.

Но пока за окном было что-то похожее на зомби-лэнд.

— Итак, кадет Смит, как обстоят дела с расследованием по делу о карте?

Он задал вопрос на безупречном английском, с легким британским акцентом, и жестом показал на картинку в рамке на стене.

Натэниел либо не ожидал подобного вопроса, либо его удивил выбор языка, но он снова покраснел.

— Pardon? — переспросил он по-французски.

Гамаш улыбнулся.

— Быть англо нормально. Если не будешь правдив сам с собой, как распознаешь правду в других? Я спросил про карту. Ты и трое других кадетов занимались расследованием.

— Мы прекратили, — ответил Натэниел, снова по-французски. — Мы, понимаете, были очень заняты курсовыми.

Они попали в странное положение, как часто и случается в Квебеке, когда франкоязычные говорят на английском, англо же, напротив, на французском.

— И как ты поступил со своей копией карты? — спросил Гамаш.

— Карты? Не знаю. Она где-то в вещах, полагаю.

Коммандер Гамаш склонился к парню. Ровно настолько, чтобы пересечь личное пространство кадета Смита.

— Вы тут не для того, чтобы вести светскую беседу, молодой человек. У любого моего вопроса есть цель, и сейчас более чем когда-либо. Мы тут убийство расследуем, а не устраиваем кофейную вечеринку.

— Так точно, сэр! — Натэниел, округлив глаза, перешёл на английский.

— Хорошо. А сейчас еще раз: как ты поступил со своей копией карты?

— Не помню.

Смотря в лицо коммандеру, он снова покраснел.

— Правда, не помню. Не думаю, что выбросил. Она где-то в моем столе в спальне.

— Иди и найди ее, пожалуйста, — сказал Гамаш, поднимаясь. — И у меня еще один вопрос.

— Да?

— Бывал ты хоть раз в спальне профессора ЛеДюка?

— Что вы имеете в виду?

— Вы знаете, кадет, что я имею в виду. Ни в чем вас не виню. Ни юридически, ни морально закон не нарушен. По крайней мере, с твоей стороны. Но мне необходимо знать.

— Нет, сэр. Я никогда не был в его спальне.

Гамаш изучающее смотрел на молодого человека, выглядевшего сейчас так, словно голова его пылала в огне.

— Каковы были твои отношения с профессором ЛеДюком?

— Что вы имеете в виду?

— Я знаю, тебе страшно. И у тебя есть все причины держать личное при себе, особенно в этих стенах. В прошлом Академия не была толерантным учреждением. И я считаю, что ты очень смелый, раз поступил сюда.

— Не понимаю, о чем вы.

Гамаш улыбнулся и кивнул.

— Просто помни, сейчас здесь расследуют убийство. Твои секреты всё равно выйдут наружу. А я даю тебе шанс рассказать мне всё с глазу на глаз.

— Нечего рассказывать.

Гамаш понизил голос, хотя они были в комнате одни.

— Я пойму, — сказал он. — Доверься мне, пожалуйста.

Натэниел Смит посмотрел ему в глаза, вдохнул легкий аромат сандалового дерева и розовой воды, хотя никогда не умел различать нюансов. Аромат ему понравился. Он успокаивал. Как и эти глаза.

А потом вспомнил предупреждение профессора ЛеДюка насчет коммандера Гамаша.

А потом вспомнил мертвое тело ЛеДюка.

— Можно мне вернуться к себе в комнату? — спросил он по-французски. — Могу поискать карту, раз вы хотите.

Гамаш еще мгновение удерживал его взгляд, потом кивнул.

— Минуту.

Он поднял трубку и сделал звонок.

Вскоре в дверь постучали, за ней ожидал один из преподавателей.

— Пожалуйста, сопроводите кадета Смита в его комнату, потом проводите в столовую.

— Что мне сказать остальным? — уже у двери спросил Натэниел. — О профессоре ЛеДюке? Каждый захочет узнать.

— Расскажи им правду.

Дверь закрылась, Гамаш секунду смотрел на нее, потом перевел взгляд на карту в рамке.

Разводы бурого цвета могли быть грязью. А могли не быть. Старая и затрепанная. Тонкие контурные линии, как морщинки на прожившем жизнь лице. Реки и долины. Корова, пирамида и три крохотные сосны. И снеговик, победно воздевший руки. А может, он сдается.

Гамаш выдохнул неосознанно долго удерживаемый в легких воздух.

Карту спрятали с какой-то целью, говорит Рут. Замуровали в стену.

Гамаш взял свой кофе и подошёл к окну.

Он думал и думал, потом позвонил мэру и шефу полиции.

А потом оправился по пустынным коридорам обратно, к телу убитого Сержа ЛеДюка.

К этому времени они должны обнаружить то, что он увидел в прикроватной тумбочке ЛеДюка.

Копию карты.