Большая расплата

Глава 8

— Не смотрите туда, — прошептал Бовуар в ухо Гамашу. — Бребеф и ЛеДюк нашли друг друга.

Жан-Ги наблюдал, как ЛеДюк дружески пожимает старому знакомому руку. Confrères, подумал Бовуар. Братья. Одного поля ягоды.

Коммандер Гамаш не стал оборачиваться. Вместо этого он указал зятю на кресло, чудом остававшееся незанятым. Жан-Ги засомневался — кресло черной кожи смахивало на рот, который вот-вот захлопнется. Решившись, сел и откинулся на спинку.

— Merde, — прошептал он.

Это кресло, без сомнения, оказалось самым удобным из всех тех, в которых ему выдалось сиживать.

И это не единственная неожиданная вещь в комнате.

Так много всего за такое короткое время произошло с момента его вступления в должность зама в Академии, что Жан-Ги не успел расспросить Гамаша о причине сохранения за ЛеДюком должности преподавателя. И о возвращении Бребефа.

Оба решения казались опрометчивыми. Вкупе они казались безрассудными, граничащими с безумием.

Соединить этих двоих в одном кампусе уже достаточно плохая идея, а уж пригласить их на общую вечеринку?! Да еще дать доступ к алкоголю?!

Бовуар мимоходом подумал, вооружена ли они. Гамаш запретил сотрудникам носить огнестрельное оружие, даже офицерам Сюртэ, нанятым Академией. Поэтому Жан-Ги против воли и инстинктов расстался с пистолетом, оставив его в штаб-квартире Сюртэ.

Бовуар наблюдал, как с каждой минутой отношения этой парочки становилась все теплее. ЛеДюк оживленно говорил, Бребеф сдержанно кивал. Соглашался.

Мишель Бребеф, бывший суперинтендант Сюртэ, был одним из самых влиятельных офицеров полиции до своего разжалования.

Серж ЛеДюк был еще более влиятельной персоной, но уже в Академии. Он выпустил в мир сотни кадетов, вооружив их, несмотря на то, что отнял у них моральные ориентиры.

Было нестерпимо тревожно видеть, как эти двое голова к голове что-то обсуждают.

— Мне пойти к ним? — спросил Жан-Ги, готовясь вырвать себя из объятий вызывающе удобного кресла.

— Зачем?

— Притормозить, — ответил Бовуар. — Порушить им планы.

— Если они не поговорят здесь, то поговорят где-нибудь еще, — заметил Гамаш. — Тут они, по крайней мере, на виду.

— Это же не подростки, впервые пьющие спиртное, патрон, — настаивал Жан-Ги, пытаясь говорить вежливо. — Эти двое… — он попытался подыскать слово.

— Merde? — подсказал Гамаш с улыбкой. Потом посерьезнел. — Полагаю, слово, которое ты ищешь, это «зло».

— Не оно, — честно отвечал Бовуар. Он не рассматривал проблему в рамках добра и зла. И даже не в рамках «хорошо» или «плохо».

Жан-Ги мыслил просто и прямо. Требуется ли остановить кого-то? Требуется ли кого-то арестовать? И если кто-то нарушил закон, нанес вред, то преднамеренно или нет?

Что касалось этих двоих, о непреднамеренности не могло быть и речи. Каждое действие тут тщательно обдумывалось.

Но то же самое можно сказать и о патроне, отметил про себя Бовуар. Гамаш намеренно весь вечер поворачивался к двери спиной. Спиной к Бребёфу и ЛеДюку.

Словно провоцировал атаку. Или слал сообщение.

Арамн Гамаш не просто руководил здесь всем, он полностью все контролировал. Был неуязвим. Серж ЛеДюк и Мишель Бребёф могли совершить всё самое ужасное, но оно никогда бы не пересилило добра, исходившего от Гамаша. Гамашу нечего опасаться.

Может, именно это пытался донести до них Гамаш, но Жан-Ги догадывался, что всё не так просто. И подозревал, что Гамаш тоже в курсе.

Спина, повернутая к злу, символична. Но не более.

Серж ЛеДюк встретил бывшего суперинтенданта Сюртэ, никак не выказывая осуждения совершённому Бребёфом.

А Бребёф? Он отлично знает, чем занимался и продолжает заниматься ЛеДюк. Он приветствовал Дюка, как король в изгнании приветствует верного вассала.

— Может вам и все равно, патрон, — сказал Жан-Ги, — но что насчет них?

Гамаш повернулся в своем кресле, чтобы увидеть кучку студентов, окруживших парочку, в ожидании хоть крохи внимания.

Снова повернувшись к Жану-Ги, коммандер сказал:

— Мне не всё равно. Я очень переживаю. Потому я и здесь.

В его спокойном голосе послышались горечь и осуждение.

— Désolé, конечно, вы переживаете. Но надо же что-то с этим делать?

— Мы уже делаем, Жан-Ги.

Стараясь скрыть беспокойство, все свое внимание Гамаш теперь обратил к кадетам, окружившем его, мадам Гамаш и Жана-Ги у камина.

Мишель Бребёф не был приглашен на вечеринку. Более того, его появления ожидали в Академии лишь завтра.

Но он был здесь. Избежал снегового шторма, зато оказался в объятиях Сержа ЛеДюка. Может быть, сюрпризом это и не стало, но очень расстраивало.

И даже больше.

У него была причина свести этих двоих вместе, но он полагал, что будет контролировать ситуацию. Теперь стало очевидно, что он переоценил свои силы.

Повернувшись лицом к жаркому пламени камина, Гамаш почувствовал, как волосы на его загривке шевелятся.

Большинство преподавателей и студентов уже покинули вечеринку, и Амелия тоже направлялась к двери, когда заметила на краю стола пожелтевший листок бумаги с рисунком на нем. Она взяла его в руки.

— Что ты об этом думаешь? — услышала она голос коммандера Гамаша, и попыталась вернуть картинку на место, но было уже поздно.

Он ее поймал.

Она пожала плечами.

— Ну хотя бы предположи, — Гамаш протянул руку и она вернула ему рисунок.

— Это карта, — сказала она. — Место где-то в Квебеке. — Она указала на снеговика с хоккейной клюшкой, — Но к чему здесь пирамида?

Гамаш не спускал с неё глаз. Амелия Шоке сходу отыскала самую странную вещь на странной карте.

— Без понятия.

— Мне понравилась открытка, — добавила Амелия. — Ваши друзья ждут, когда вы облажаетесь?

— Да, постоянно.

Колечко в губе дернулось, что означало улыбку.

— Снова? — она указала на слово, которым заканчивалась сентенция Рут.

— Нельзя, дожив до седин, несколько раз не облажаться, знаешь ли, — ответил Гамаш.

Он смотрел на нее, и второй раз за день Амелия отметила проницательность в его взгляде.

Он — напомнила она себе — просто еще один крупный белый мужик средних лет. Навидалась она таких. Буквально.

— Узнала, что означает девиз Академии? — поинтересовался он.

— Velut arbor aevo. «Словно древо сквозь века». Это значит, что вы должны пустить корни.

Она понимала, что не совсем права. Этот очевидный смысл лежал на поверхности, но было еще кое-что. Что-то глубокое. Как и в этом человеке.

И в глазах Гамаш она заметила это кое-что. Некое знание, словно он понимает ее лучше, чем она понимает сама себя. Словно он разглядел в ней что-то такое, что, по ее мнению, ему не понравится.

— Так. Это уже интересно, — заметила Рейн-Мари. Они только что закончили уборку и смогли наконец отдохнуть перед камином. — Заметил ли ты некоторую напряженность?

Вопрос она задала, широко и невинно распахнув глаза, как бы допуская, что может оказаться не права.

— Может, самую малость, — ответил ей муж, усевшись рядом на диване.

— Хотите? — предложил Бовуар принесенное с кухни блюдо с сэндвичами. Один сэндвич он поедал, второй держал в руке.

И теперь протягивал блюдо Арману и Рейн-Мари, взявшей один сэндвич.

— Не нравится мне это, — заметил Бовуар, присаживаясь в кресло под названием «Барселона», которое отныне считал своей собственностью.

— О чём ты? — спросила его Рейн-Мари.

— Да всё о том же, — отвечал Бовуар. — О вечеринке с кадетами.

— А, низшая каста? — уточнила Рейн-Мари. — Мне казалось, ты получил удовольствие.

— Ну, может слегка,- согласился он. — А что это за девица-гот? Как она вообще сюда попала? Судя по ее виду, ей самой этого не очень хотелось. Некоторые кадеты выглядят мягкотелыми, но они, по крайней мере, хотя бы горят энтузиазмом. А эта…

Он стал подыскивать верное слово, потом повернулся к тестю.

— Нет, не зло, — поспешил он опередить Гамаша.

— Я и не собирался так говорить.

— Тогда как вы ее опишете? — настаивал Бовуар.

— Плывущая по течению, — сказал Гамаш. Потом поправился: — Нет, не так. Вернее будет тонущая.

— Проблемная, несомненно, — добавила Рейн-Мари. — Зачем ты принял ее, Арман? Как я слышала, ей отказали.

— Что?! — Бовуар попытался выпрямиться в кресле, — Ей отказали, а вы её приняли? Почему?

— Я пересмотрел заявления от всех абитуриентов, — ответил Арман. — И все они теперь на первом курсе, потому что я в каждом что-нибудь да разглядел.

— И что ты разглядел в ней? — спросила Рейн-Мари, успев опередить Бовуара, который задал бы тот же вопрос, но совершенно другим тоном.

— Последний шанс, — ответил Гамаш. — Шанс на спасение.

В дверь постучали и он поднялся.

— У нас не исправительная школа, — крикнул ему вслед Бовуар. — Академия Сюртэ не богадельня.

Возле двери Гамаш обернулся, и, взявшись за дверную ручку, проговорил: — Кто сказал, что это последний шанс именно для неё?

Арман открыл дверь и оказался лицом к лицу с Мишелем Бребёфом.

Рейн-Мари тут же встала рядом с мужем.

— Арман, — приветствовал Гамаша Бребёф, потом повернувшись к ней: — Рейн-Мари.

— Мишель, — коротко, но вежливо поприветствовала его она. От него пахло виски, но пьяным он не выглядел.

— Прошу прощения за то, что появился на вашей вечеринке, куда меня не приглашали, — по-мальчишески смущенно улыбнувшись, сказал он ей. — Я не хотел. Я приехал на день раньше из-за шторма и хотел вам сообщить о своем прибытии, а попал прямо на вечеринку. А теперь вернулся, чтобы извиниться.

— Я немного устала, — сказала Рейн-Мари мужу. — Пойду-ка в постель. Мишель.

Она кивнула мужчинам, Мишель улыбнулся.

Рейн-Мари покинула комнату, Жан-Ги заметил взгляды, которыми обменялись Гамаши.

Рейн-Мари не на шутку рассердилась, разгневалась на это очередное вторжение в их личную жизнь, трату их личного времени. Жан-Ги редко видел тёщу в гневе. Арман дал жене знать, что всё понимает, просто пожав ей руку, прежде чем та удалилась в спальню.

— С Жаном-Ги Бовуаром вы знакомы, конечно, — проговорил Арман, и Бребёф с Бовуаром обменялись рукопожатиями.

— Да, инспектор. Как поживаете?

— Нормально, — ответил Бовуар. — Как и вы, по всей видимости.

Когда-то суперинтендант Бребёф приходился Бовуару начальником, но отстоял от того далеко вверху по иерархической лестницы. Они почти не пересекались. А теперь оказались на равных. Словно ничего не произошло.

Всё это была игра. Шарада.

Одно слово. Звучит как лицемерие.

Но Бовуару виделось большее. Да, Гамаш претворился гражданским. Но ведь никуда вся та история не делась. И история была не только о боли, но и глубокой привязанности.

Может ли привязанность пересилить боль? Могло ли такое произойти? Подобные вещи вообще возможны?

Жан-Ги проследил, как Гамаш приглашает Бребёфа войти. Бывший суперинтендант остановился возле камина в ожидании, когда ему предложат сесть.

Пауза затянулась.

Потом Арман жестом указал Бребефу на кресло, и Мишель в него опустился.

И Бовуар ушел, унося с собой неприятное чувство тошноты.