Большая расплата

Глава 26

— Это может быть он, — сказала Изабель Лакост.

Они собрались в конференц-зале Академии Сюртэ. Гамаш, профессор Шарпантье, Бовуар и Желина слушали рапорт Лакост об утренней беседе с мэром.

Сквозь панорамное окно струился свет, за окном под ярким солнцем таял снег.

— У него были мотив и возможность. Даже, может быть, навык взломать местную систему безопасности.

— Хотя мы не знаем, была ли она намеренно выведена из строя, или просто отказала, — заметил Бовуар.

— Каким тебе показался мэр Флоран? — спросил Гамаш.

— Он мне понравился. Интересный человек. Он распространяет вокруг себя добродушие. Хорошее настроение. Но он с готовностью, бодро признался, что у него была возможность покинуть дом, приехать сюда, убить ЛеДюка и вернуться, никем не замеченным.

— Но на ваш вопрос, убил ли он ЛеДюка, мэр ответил отрицательно, — уточнил Желина. — Так что, я полагаю, он не убивал.

— Ты всё ещё задаёшь этот вопрос? — спросил Гамаш у Лакост.

— И этот приём всё ещё не работает, ага? — догадался Бовуар.

Изабель покачала головой и улыбнулась:

— Однажды это сработает, и мы все сможем уйти домой пораньше.

— Однако мэр признал, что презирал ЛеДюка, — добавил Желина, с интересом и некоторой завистью наблюдая, с какой простотой общаются эти трое. И напомнил себе, что его задача следить за ними, а не вливаться в их коллектив. — Так буквально и сказал: «Презираю». И что молился о его смерти.

— Если бы все, чьей смерти мы просим, помирали, улицы были бы завалены телами, — заметил Бовуар.

— Non, — возразил Желина. — Мы можем желать кому-то смерти, но для верующего человека сидеть в церкви, перед лицом Господа, и молиться, чтобы кто-то умер? Не любимый, близкий, страдающий от боли, смертельного недуга, чьи страдания мы хотели бы прекратить, но здоровый человек, который мог бы жить и должен жить, может быть, еще лет сорок? Это не молитва, это что-то совершенно иное. Подобная ненависть подавляет мораль, этику, убеждения. Такая ненависть гнездится в душе и разрушает её.

Гамаш слушал Желину и задавался вопросом — насколько тот сам верующий.

— Итак, вы полагаете, что мэр Флоран религиозный фанатик, а Бог — его сообщник? — спросил Бовуар.

— В ваших устах это звучит глупо, — ответил Желина с грустной улыбкой и покачал головой. — Он может быть верующим, но я думаю, если он убил ЛеДюка, то двигала им ненависть, а не любовь к Богу. Меня учили, что не нужно недооценивать ненависть. Об руку с ненавистью ходит безумие.

— Пришло заключение судмедэксперта, — сообщил Бовуар, тыча в экран своего планшета.

Какое облегчение — расследовать убийство там, где имеется высокоскоростной интернет. Отчёт судмедэкспертизы появился на всех экранах одновременно — ещё одно утешение, потому что теперь они будут иметь дело с фактами, а не с домыслами.

— Извлеченная из стены пуля та самая, что убила жертву. Она из револьвера, обнаруженного на месте преступления. МаДермот 45 калибра. Здесь никаких сюрпризов.

— Вообще-то есть кое-что, — вклинился Желина. — Я не следователь по убийствам, но всегда считал, что большинство убийц забирают орудие убийства с собой. Чтобы избавиться от него. Нет оружия — следователю не с чем работать.

— Это если преступник — дилетант, — сказал Шарпантье. До сих пор он оставался сухим и молчаливым, но как только заговорил, тут же стал покрываться потом. — Профессионалы знают, что как только убийство задумано, оружие перестаёт быть просто пистолетом, или ножом, или дубинкой, а превращается в веревку для петли на его шею, — продолжил он. — Отныне оно связано с убийцей. Дилетанту кажется, что он поступает мудро, забирая оружие с места преступления, но от орудия убийства отделаться не так просто, как некоторые думают. Чем дольше он его хранит, тем крепче делается петля, и тем ближе виселица.

Шарпантье изобразил кусок веревки, а потом резко дернул её с такой внезапной силой и таким удовольствием, что остальные на некоторое время остались просто зрителями. Этот тихий человек был повергнут в какой-то экстаз, и теперь сверкал каплями пота на утреннем солнце и толковал о казни.

Гамаш склонился к Шарпантье, задумчивые глаза его стали жесткими. Бывший ученик напоминал ему своим тонким жилистым телом ту саму веревку, а крупная голова напомнила петлю.

Если Гамаш был исследователем, а Бовуар охотником, то Шарпантье был прирожденным палачом.

А Желина? Гамаш переместил взгляд на старшего офицера КККП. Что же он такое?

— Дилетант паникует и берет оружие с собой, — подтвердил Бовуар. — ЛеДюк убит тем, кто знал, что делает, или, по крайней мере, думал, что знает.

— Но почему револьвер? — спросил Желина. — Зачем он был ЛеДюку, и почему убийца использовал именно его вместо того, чтобы стрелять из автоматического пистолета?

— Ну, у револьвера было преимущество — он был под рукой, — заметил Гамаш. — И поэтому нет связи между оружием и убийцей. Но тут есть ещё один полезный для убийцы момент.

— Какой? — спросила Лакост.

Тут Бовуар улыбнулся и склонился вперед:

— А такой, что мы сейчас о нём говорим. Тратим время, чтобы обсудить, почему выбрали именно его. Револьвер — это странность. А странности съедают время и силы следователей.

— Предполагаешь, что револьвер это одновременно и орудие убийства, и красная селедка[5], — догадалась Лакост.

— Не просто красная селедка, а красный кит! — сказал Бовуар. — Нечто настолько странное, что завладело всем нашим вниманием, и при этом мы что-то явно упускаем.

— Это требует обсуждения, — сказал Гамаш.

— Слишком много предположений, — сказала Лакост. — Поехали дальше. Вижу, есть предварительный отчёт о следах ДНК на месте преступления.

— Найдено очень много совершенно разных ДНК, — начал Бовуар, вернувшись к отчёту на планшете. — Чтобы их обработать, потребуется некоторое время.

— А ещё довольно много отпечатков пальцев, — заметил Желина, просматривая отчет. — И не только в гостиной.

— Верно, — согласился Бовуар, снова щёлкнув по экрану планшета.

На экранах появилась схема расположения комнат ЛеДюка — план этажа с расположением мебели и положением тела. Тап по экрану, и изображение покрылось разноцветными точками. Точек было так много, что они почти закрыли само изображение.

— Красные точки — отпечатки самого ЛеДюка, — сказал Бовуар, снова ткнув в экран. Красные точки исчезли, уступив место черным. Таких было гораздо меньше.

— Как вы можете видеть, остальные отпечатки в основном в гостиной, но некоторые найдены в ванной и немного есть в спальне.

— Уже определили, кому они принадлежат? — уточнила Лакост.

— Не все, только большую часть. Большинство принадлежит одному человеку. Мишелю Бребефу.

— Хм, — Гамаш склонился ниже над своим экраном, поднеся его ближе к глазам. — Можешь показать нам только его отпечатки?

Бовуар ткнул в планшет, рисунок на экране изменился. Точки покрывали гостиную, ванную. Спальню.

Гамаш рассматривал изображение.

Желина дотронулся до иконки на своем экране и на план гостиной сменился отчетом судмедэкспертизы. Компьютерное изображение он посчитал ограниченным. Визуализации это помогало, но в то же время сбивало с толку — тут было слишком много информации, но она была слишком узкого плана.

Он предпочёл почесть отчёт.

— Там отпечатки и других преподавателей, я вижу, — сообщил он. — Профессора Годбута, например. Похоже, эти трое — ЛеДюк, Годбут и Бребёф — провели некоторое время вместе.

— Так и есть, — согласился Бовуар. — Но, конечно же, мы не можем сказать, оставлены ли эти отпечатки одновременно или в разное время.

— Как часто в комнатах убирали? — задал вопрос офицер КККП.

— Раз в неделю, — ответил Бовуар. — В комнатах ЛеДюка уборка была за три дня до убийства.

— Но может быть этого недостаточно, чтобы стереть все отпечатки, — сказал Гамаш. — Поэтому некоторые из этих отпечатков могут быть довольно старыми.

— Я понял, что ЛеДюк и Годбут дружили, — сказал Желина. — Но каким боком тут Мишель Бребёф? Честно, мне трудно представить его в компании ЛеДюка, распивающего пиво под просмотр матча.

Гамаш, представив описанное, улыбнулся. Рафинированный Бребеф и такой браток, каким был ЛеДюк, расслабляются под пивко. Потом он припомнил тот вечер в своих апартаментах в прошлом семестре. Рейн-Мари, студенты. Огонь камина, выпивка по кругу. Снежная буря за окном, в нескольких сантиметрах от места, где они расположились.

Первая неофициальная вечеринка с кадетами. Как это было давно, хотя прошла всего пара месяцев.

Мишель Бребёф припозднился и Серж ЛеДюк подошёл к нему в благоговении, почти на полусогнутых. Он, определённо узнал Мишеля, и восхищался им, несмотря на его позор, а ещё вернее, благодаря скандалу.

Жан-Ги тоже это заметил, и побоялся, что присутствует при зарождении какого-то порочного альянса. Возможно, он не ошибался.

— Мне показалось, они приятельствовали, — сказал Гамаш, — хотя друзьями их не назовёшь. Я поговорю с ним об этом.

— Возможно, будет лучше, если поговорю я, — сказал Желина.

Подтекст был очевиден, Гамаш вскинул брови, но возражать не было смысла. Ради этого и приглашали человека со стороны — обеспечить честность расследования. Общеизвестно, что у Гамаша и Бребёфа общее прошлое — лучшие друзья, коллеги и теперь почти смертельные враги.

— С вашего позволения, я бы хотел присутствовать, — попросил Гамаш, и когда Желина заколебался, продолжил. — Я буду полезен — я хорошо его знаю.

Желина согласился, коротко кивнув.

Бовуар и Лакост переглянулись и Лакост спросила:

— Что насчет мэра? Есть его отпечатки?

— Нет, ни одного.

— Тогда, кому принадлежат остальные отпечатки? — спросила она, указывая на точки в ванной и спальне.

— С некоторыми ещё не определились, — сказал Бовуар. — Но большая часть принадлежит кадетам.

— В профессорской спальне и ванной? — удивился. — Не совсем обычно, вы не согласны?

— Я поощрял неформальные встречи профессоров со студентами, — сообщил Гамаш.

— Насколько неформальные?

— К сожалению, это правильный вопрос, — согласился Гамаш. — Если следовать моим рекомендациям, то они должны были встречаться группами.

— Вы боялись, что что-то может произойти?

— Мне казалось, это разумно, — ответил коммандер. — Так каждый защищён.

— Они следовали инструкциям?

— Oui, — сказа Бовуар. — Большинство встречались со студентами раз в неделю. Моя группа собиралась по средам. Сэндвичи, пиво и разговоры.

— Наставничество? — спросил Желина.

— Такова была задумка, — ответил Гамаш.

— Состав группы назначался или студенты сами выбирали профессора?

— Выбирали.

— И некоторые выбрали Сержа ЛеДюка? — недоверчиво уточнил Желина, посмотрев на чёрные точки на экране Лакост.

— Ожидаемо, — сознался коммандер Гамаш. — Особенно для старшекурсников, ведь он был их лидером.

— Он не был лидером, он был бандитом, — высказал мнение Желина. — И уж конечно они пожелали бы воспользоваться возможностью сорваться с его короткого поводка.

— Когда полиция стала вникать в случаи жестокого обращения с детьми, — заговорила Лакост, — практиковался простой тест. Часто совершенно ясно, что ребёнок подвергается насилию, но при этом непонятно, кто из родителей тому виной. Итак, они помещали ребёнка в один конец комнаты, а родителей в другой. И наблюдали, к кому из родителей ребёнок побежит. Другой родитель, очевидно, был обидчиком.

— Можно ближе к предмету разговора? — попросил Желина.

— Понадобилось время, чтобы понять, что тест неверен, — спокойно продолжила Лакост. — Ребёнок бежал к обидчику.

Сказанное повисло в комнате как призрак, откровение комфортно угнездилось среди фотографий убитого.

— Как такое могло произойти? — наконец спросил Желина. — Не должны ли дети сломя голову бежать прочь от родителя, который делает им больно?

— Это вы так думаете. А подвергшиеся насилию дети постараются сделать всё, чтобы угодить обидчику, успокоить того. Они быстро и с малолетства учатся, что если не угодят, то заплатят за это. Ни один ребенок не рискнёт расстроить родителя, который его бьёт.

— С ЛеДюком именно это и происходило? — спросил Желина у Гамаша.

— Я так думаю. Некоторые кадеты, несомненно, тянулись к нему, потому что сделаны из одного с ним теста. Он предлагал свободный доступ к жестокости. Но многих гнал к нему страх.

— Но они же далеко не дети, — возмутился Желина.

— Они молоды, — возразил Гамаш. — И потом возраст тут ни при чём. Известно, что среди взрослых такое происходит сплошь и рядом. Среди тех, кто отчаянно нуждается во властной, и даже подавляющей личности. Дома. На работе. В спортивных клубах. В вооруженных силах, и уж точно в полиции. Сильная жестокая личность берёт над ними верх, выстраивая отношения на страхе, а не уважении и преданности.

— А в замкнутой школьной среде такой человек становится образцом для подражания, — добавила Лакост.

— Но это же прекратилось, когда вы вступили в должность, — обратился Желина к Гамашу. — Вы же должны были свергнуть Дюка. И попытаться научить кадетов Служению, Чести, Правосудию.

Он постарался, чтобы процитированный им девиз Сюртэ не прозвучал насмешкой над Сюртэ, или коммандером.

— Oui, — сказал Гамаш. — Совершенно верно.

Офицер КККП не часто встречал тех, кто знает девиз, не говоря уж о тех, кто искренне в него верит. Но он был хорошо знаком с досье Гамаша, и знал, что тот зачастую интерпретирует этот девиз по-своему.

Девиз Канадской Королевской Конной полиции был гораздо прозаичнее.

Maintiens le droit. «На страже закона».

Поль Желина не был полностью доволен этим девизом. Ему было хорошо известно, что закон не всегда то же самое, что правосудие. Однако признавал, что закон достаточно прямолинеен. В то время как правосудие — субстанция неуловимая, изменяемая, зависящая от ситуации. Это вопрос интерпретации. И восприятия.

Он взглянул на фото ЛеДюка.

Это убийство нарушало закон, но оно же работало на пользу справедливости. Вполне возможно, что так.

— Когда вы пришли в Академию, коммандер, ЛеДюк превратился из учителя в урок, — заметил Шарпантье. — Студенты узнали, что тиранов в конце концов свергают.

— Но некоторые по-прежнему выбирали ЛеДюка наставником, — отметил Желина. — Это не очень убедительно демонстрирует прогресс в обучении.

— Такие вещи требуют времени, — ответил Гамаш. — Их мир перевернулся. Некоторые, наверное, даже не поверили, что это необратимо. Решили, что я выдержу семестр, а потом вернется ЛеДюк. На самом деле, я удивился, что за ним не пошло большинство студентов.

— Большинство пошло за вами?

Гамаш улыбнулся.

— Новый шериф в городе? Нет. Едва ли. Я думаю, может мне стоило пойти чуть дальше и выявлять все случаи нелояльности. Но на вечера ко мне стало ходить все больше и больше кадетов. Новички, по большей части. А некоторых я приглашал настоятельно.

— Это кого же? — поинтересовался Желина. — самых многообещающих?

Гамаш снова улыбнулся.

— Я выбирал из того, что осталось.

Желина покачал головой.

— Вернемся-ка к отчету? — попросила Лакост, взглянув на часы.

— Конечно, — согласился Желина. — Désolé.

Все посмотрели в планшеты, и Бовуар возобновил пояснения:

— Как вы можете видеть, отпечатки некоторых студентов найдены в ванной ЛеДюка, включая тех, кто сейчас в деревне. Это, полагаю, никого не удивит. Эти студенты, как нам известно, числились среди его протеже. Но отпечаток только одного из студентов найден на прикроватной тумбочке и на футляре пистолета.

Он дотронулся до экрана, и на изображении осталась единственная точка.

— Кадеты в деревне? — удивленно спросил Желина, посмотрев на Бовуара и Лакост. — В Сент-Альфонсе? Кто-то из кадетов местный?

Бовуар виновато посмотрел на Гамаша.

— Чьи отпечатки на футляре пистолета? — спросил Гамаш.

— Кадета Шоке.

Гамаш нахмурился.

— А на оружии? — спросила Лакост.

— К сожалению, отпечатки на револьвере смазаны. Но там следы нескольких человек. А вот и отчет коронёра. Ничего нового насчёт ЛеДюка. Он был здоровым сорокашестилетним мужчиной. Никаких следов недавней сексуальной активности. В желудке остатки небольшого количества еды и виски.

— Сильное опьянение? — уточнил Желина.

— Нет. И никаких следов борьбы — ни царапин, ни синяков.

— То есть, он просто стоял смирно и ждал, когда кто-то спустит курок револьвера у его виска? — размышляла Лакост.

Она обвела взглядом сидящих вокруг стола, все они пытались представить, как произошло случившееся. Особенно с таким, как ЛеДюк, который был, по общему мнению, на пике своей формы.

Офицер КККП снова покачал головой.

— Нет. Такого быть не может. Мы что-то упускаем. Следы отпечатков на оружии. ЛеДюк что, раздавал его направо и налево? И в итоге передал его убийце?

— А тот выстрелил в ЛеДюка на глазах у толпы? — спросила Лакост.

— И каковы ваши соображения? — спросил Желина.

— А я скажу вам, — начал Бовуар. — Скажу, что ЛеДюк по какой-то причине очень гордился этим револьвером и все время его демонстрировал. Как только к нему с визитом приходили, он доставал револьвер и давал его посетителю. Может, придумал историю про героически погибшего на войне предка. Отсюда и столько отпечатков.

— Вы прочли примечания в отчете судмедэксперта? — поинтересовался Желина.

Гамаш их читал, и, как он понял, читали их и Лакост с Бовуаром. Просто все предпочли промолчать.

— Это экстраполяция на основе следов отпечатков на пистолете, — сообщил офицер КККП. — Еще не выводы, но предположения, наводящие на мысль — кому могут принадлежат оставленные отпечатки. И вижу, что отпечатки кадета Шоке там тоже присутствуют.

— Там только следы. Слишком смазанные, чтобы определенно их идентифицировать. Мы не можем принимать это всерьез, — заметила Лакост. — Это скорее гадание, чем наука. Всё достаточно сложно, а нам нужно придерживаться фактов.

— Согласен, — сказал Желина, оставив тему. Но перед этим посмотрел на Гамаша, который выдержал его взгляд.

В примечании давался процент вероятности, кому какие отпечатки могут принадлежать. Не удивительно, что самый большой процент принадлежал непосредственно ЛеДюку. Сюрприз был в одном имени, стоящем рядом с именем Амелии Шоке. Сорокапроцентный шанс, что хотя бы один из отпечатков принадлежит Мишелю Бребёфу.

В отчёте было ещё несколько имен. Согласно компьютерной экстраполяции, был очень малый шанс принадлежности отпечатков Ричарду Никсону, 37-му американскому президенту. По этой причине полиция не относилась к методу серьезно. Так же пришлось проигнорировать отдаленную вероятность, что убийцей была Джулия Чайлд.

Но имелось ещё одно имя, которое выделялось.

Аналитики предположили 45% вероятности того, что один из отпечатков принадлежит Арману Гамашу.

Жилена перевёл взгляд с отчёта на коммандера, Лакост и Бовуар смотрели в сторону. Заговорил только Шарпантье, разбрызгивая пот:

— Итак, как ваши отпечатки попали на орудие убийства?

Арман Гамаш одарил его прохладной напряженной улыбкой.

— Частичные отпечатки, — напомнил Бовуар профессору Шарпантье, и кое-кому ещё из находившихся за столом, кто, возможно, имел сомнения на этот счёт.

— Вы брали оружие в руки? — спросила Лакост у Гамаша.

— Нет.

— Хорошо. Так, двигаемся дальше.

— Я беседовал с главой департамента по связям с общественностью фабрики-изготовителя, — сообщил Бовуар, меняя тему. — МакДермот и Райан. С женщиной по имени Элизабет Колдбрук из.., — он сверился с записями, — Дартмута, Англия.

Он раздал всем копии её письма и того, что к нему прилагалось.

На второй странице была квитанция, которую все стали изучать.

— Вижу, мадам Колдбрук-Клэртон настаивает, что глушителя они не изготавливали, — сказала Лакост.

— Я ей верю, — заметил Бовуар. — У неё нет причин лгать, к тому же это легко проверить. Сейчас мы как раз ищем след глушителя. Из моего письма она сделала вывод, что это самоубийство. Узнав про убийство, очень расстроилась.

— Не кажется вам, что ей уже пора свыкнуться, — сказал Желина. — Зачем ещё нужен пистолет?

— Она не сказала, зачем ему нужен был именно револьвер, вместо, скажем, автоматического пистолета? — спросил Гамаш.

— Она сообщила, что такие экземпляры любят коллекционеры, но когда я упомянул, что ЛеДюк не был коллекционером, у неё не оказалось ответа.

Лакост кивнула, Гамаш хмыкнул.

Коммандер всё ещё изучал первую страницу, потом посмотрел на Лакост. Сняв очки, он указал ими на изображение.

— Очень интересно.

Все снова уткнулись в свои планшеты.

— Чем? — спросила шеф-инспектор Лакост. — Этот рекламный проспект освещает историю данной модели.

— Да. МакДермот 45 калибра впервые был задействован в первую мировую, — сказал Гамаш. — В окопах.

— Oui, — стала слушать Лакост. — И что?

— Может и ничего, — признался Гамаш. — Но ты знаешь, что карта, копия которой найдена у ЛеДюка в прикроватной тумбочке, изображена на витражном окне в Трёх Соснах. Там, где солдаты первой мировой. У солдата была карта, но был еще и револьвер. Предполагаю, МакДермот.

— Pardon? — вклинился Желина. — Я потерял нить разговора.

— Вы думаете, это как-то связано? — спросил, проигнорировав Желину, Бовуар.

— Минутку, — снова начал Желина, подняв руку. — Карта?

— Да. Несколько месяцев назад, в стенах бистро в Трёх Соснах была найдена старая карта, — сообщил ему Гамаш. — Мы вчера говорили о ней.

— Я помню, но вы не говорили, что копия этой карты найдена в прикроватной тумбочке ЛеДюка.

— Это есть в отчёте, — заметила Лакост.

Желина повернулся к ней.

— В отчёте много чего. Не всё одинаково значимо. Поэтому важен контекст, вам не кажется?

Прозвучало это как нотация нерадивому студенту. Затем Желина обратился к Гамашу.

— Вы утаили это от меня.

— Мы вам сейчас сообщаем, — возразил Гамаш. — Две недели назад, ещё до случившегося, я решил использовать карту как тренировочное пособие. Несколько кадетов были приглашены поучаствовать в расследовании истории карты. Я выдал им копии карты.

— И одна из них была обнаружена в спальне убитого? — уточнил Желина. — Как она туда попала?

— В том-то и вопрос, — сказала Лакост.

— Чьи на ней отпечатки? — Желина посмотрел в отчёт.

— Там три набора, — сообщил Бовуар, не сверяясь со своим айпадом. С отчётом он ознакомился ещё утром, сразу, как только получил его на почту. Не все моменты запоминались, но некоторые вещи бросались в глаза, включая и последнее. — ЛеДюка, кадета Шоке и коммандера Гамаша.

— Месье Гамаш делал копии и раздавал их, — напомнила Лакост. — Естественно, что там его отпечатки. Копия кадета Шоке пропала.

— Так значит, эта копия его, — решил Желина. — Кто этот кадет Шоке? Он кажется явно замешанным в дело.

— Это она, — поправил Гамаш. — Амелия Шоке. Новичок.

Желина вернулся к началу отчёта.

— Я вижу её имя в списке тех, чьи отпечатки есть на футляре револьвера и, возможно, на самом револьвере.

— Да, она рядом с Нельсоном Манделой, — подсказала Лакост.

— И всё же, нужно с ней поговорить, — сказал Желина. — Не могли бы вы привести её к нам сейчас?

— Её нет в Академии, — сказала шеф-инспектор Лакост.

— И где же она?

Лакост посмотрела на Гамаша, а тот пояснил:

— В Трёх Соснах. Я увёз туда её и ещё трёх кадетов в день убийства.

Желина уставился на Гамаша, разинув рот. Не вполне понимая, что именно он только что услышал.

— Вы что?! — переспросил он. — Так вот что имелось в виду под «четырьмя кадетами в деревне»! Не в Сан-Альфонсе, в вашей деревне? И кто они?

— Студенты, что были близки к Сержу ЛеДюку, — ответил Гамаш. — Амелия Шоке и Натэниел Смит новички…

— Смит? Тот, кто обнаружил тело?! — воскликнул Желина.

— Oui. Его и еще двух выпускников. Кадетов Лорина и Клотье.

— Вы в курсе? — посмотрел Желина на остальных.

И когда даже профессор Шарпантье кивнул, заместитель комиссара взорвался:

— Все знали, за исключением меня! Почему? Во что вы играете?! — Теперь он смотрел исключительно на Гамаша. — Вы отдаёте себе отчёт, как всё серьёзно? Вы утаиваете улики, скрываете свидетелей. Господи, что вы вытворяете?!

— Я увёз их, чтобы защитить, а не скрыть от следствия. К тому же, глава следственной группы знала обо всём. Однако, жизненно важно, чтобы это знание не вышло за пределы этой комнаты.

— Ну что же, как минимум один человек в этой комнате не в курсе, — сказал Желина, его гнев ещё усилился. — У вас нет прав, нет власти, так поступать! Вы же активно вмешиваетесь в расследование.

— У меня достаточно прав и полномочий, — ответил Гамаш. — Я коммандер. Именно я несу ответственность за этих студентов. Мне доверено их обучение, их безопасность.

— Да вы только послушайте себя! — Желина резко склонился к Гамашу. — Вы так же дурны, как и ЛеДюк. Обращаетесь с Академией, словно вы тут царь. Тут не Ватикан, и вы не Папа. А ведёте себя, словно вы всевластны. Непогрешимы. В этом ваша ошибка.

— Не факт, — вклинился Шарпантье. — Тактически это имеет смысл, если…

— Чем меньше народу знает местоположение кадетов, тем лучше, — перебил тактика Гамаш.

— Кому лучше? — поинтересовался Желина. — Точно, не мне. И не следствию. Вам, возможно, лучше.

— На что вы намекаете? — спросил Бовуар.

— Чьи отпечатки на орудии убийства? — напомнил Желина.

— Частичные отпечатки, — поправил его Бовуар.

— Чьи отпечатки на карте? Кто оставался с телом, отказавшись от компании, пока остальные не прибудут? — спросил Желина. — Как долго? Десять минут? Двадцать? Достаточно времени, чтобы изменить картину места преступления, исказить ее. А затем первое, что вы сделали, сэр — собрать всех значимых свидетелей, включая нашедшего тело, и увезти их с глаз долой. Поэтому вы покидали Академию сразу после убийства? Чтобы увезти кадетов в свою деревню?

— Чтобы быть уверенным в их безопасности, да, — сказал Гамаш.

— Безопасности? Какая опасность им тут грозит больше чем всем остальным кадетам? Почему именно этим четверым?

— Как я уже говорил, они были близки к ЛеДюку, — начал Гамаш, судя по интонации, сдерживающийся из последних сил. — Разве сами по себе отпечатки не свидетельствуют, что ребята имели исключительный допуск к ЛеДюку? А он — к ним. Они наверняка что-то знают. Их нужно защитить.

— Единственное, что защитит их, так это возможность рассказать нам обо всём, что они знают, — сказал Желина. — К тому же, высока вероятность, что знают они что-то именно потому, что один из них совершил это убийство. Один из них убил ЛеДюка. Не приходило ли вам такое в голову, ваше святейшество?

— Не называйте меня так, и да, я думал об этом, — ответил Гамаш. — Тем больше причин изолировать их, вам так не кажется?

— Точнее, спрятать их, — сказал Желина. — Чтобы они не рассказали мне и другим наставникам об убийстве.

Желина воззрился на Гамаша.

— Полагаете, это коммандер Гамаш? — спросила Лакост, стараясь совладать со своим собственным гневом. — Что он убедил одного или всех кадетов сразу убить профессора?

— Об этом свидетельствуют улики, — отрезал Желина. — Собственные действия коммандера вопиют об этом. Как если бы вы просто умоляли меня взять вас под подозрение.

— Я не убивал Сержа ЛеДюка, — сказал Гамаш. — И вам это известно.

— Вы специально просили о моём присутствии, месье, очевидно именно для того, чтобы расследование провели честно и обстоятельно…

— Вы просили о его присутствии? — Лакост озадаченно уставилась на Гамаша.

Шарпантье откинулся на спинку кресла и молча смотрел на Гамаша. Даже прекратил потеть.

— А сейчас я начинаю предполагать, что вы пригласили меня специально, решив, что за время своего отсутствия я потерял квалификацию, — продолжал Желина. — Что меня легко сбить с толку. Может быть, даже, я попаду под ваше влияние, как кадеты? Обольщусь вниманием такого великого человека, как вы? Так?

— Я пригласил вас, заместитель комиссара, потому что восхищаюсь вами и знаю вашу строгость и справедливость, — ответил Гамаш. — Вы не поддадитесь на попытки смутить вас. Вы на защите закона.

— О, то есть, вот это, — Желина указал на отчёт, лежащий на столе, — не улики против вас, а попытка смутить меня? Вы заявляете, что кто-то пытается вас подставить?

— А зачем тогда отпечатки на револьвере? — спросил Гамаш. — Не кажется ли вам в высшей степени странным, что убийца был достаточно искушён, чтобы оставить орудие убийства, но не настолько, чтобы стереть отпечатки или действовать в перчатках? Не думаете, что если бы я убил ЛеДюка, то предусмотрел бы и то и другое?

— Итак, вы думаете, все подстроено?

— Думаю, мы должны учитывать такую возможность.

— И кто же лучше всего сможет инсценировать преступление, как не бывший глава убойного отдела? Человек, больше всех знающий про убийства. Хочу, чтобы вы учли кое-что.

Заместитель комиссара Желина отвернулся от Гамаша и обратился к остальным:

— Есть вероятность того, что он убил ЛеДюка, — он вскинул руку, чтобы остановить собравшегося протестовать Бовуара. — Он решил защитить студентов, когда узнал о злоупотреблениях. Не просто о неуместном наказании кадетов, но о чём-то систематическом, прицельном и разрушительном. Об эмоциональном, психологическом, психическом и возможно сексуальном насилии над конкретными студентами. Доказательств у него не было. Он пригласил самых, на его взгляд, подверженных риску кадетов присоединиться к его неформальным вечеринкам, в надежде, что те начнут ему доверять. Он привлёк их к расследованию истории карты, это был способ установить с кадетами связь. Но те продолжали бегать к ЛеДюку. К своему обидчику. И остался лишь один путь, чтобы защитить их. И других студентов.

Бовуар и Лакост молча переваривали услышанное.

— Можете вы представить, как месье Гамаш убивает ради спасения юных жизней?

Было ясно, что Лакост с Бовуаром хотят опровергнуть сказанное. Защитить Гамаша. Но было ясно и то, что подобный сценарий они могли себе представить. Если Арман Гамаш и пойдёт на убийство, то только ради спасения других.

— В то же время, он тут единственный, кому не обязательно было бы убивать ЛеДюка, — тихо сказал Шарпантье, и все взгляды переместились на него.

— Объяснитесь, — велел Желина.

— Он коммандер. Он единственный мог избавиться от ЛеДюка, просто уволив того.

Бовуар согласно кивнул и посмотрел на офицера КККП, в ожидании контраргументов.

— И сместить проблему на кого-то другого? — спросил Желина. — Коммандер лично сознался, что не стал бы так поступать.

— Вы же знаете, это не он, — сказал Бовуар. — Вы просто играете на руку убийце, преследуете кита[6].

— Всё, что туманит разум и мучит, — проговорил Желина, взглянув на Гамаша, — все зловредные истины, всё зло стало видимым и доступным в облике…

— Моби Дика, — закончил за него цитату Шарпантье. — Вы были близки к оригиналу. У меня есть студенты, которые считают это описанием одержимости. Тем, что приводит человека к безумию. Вижу, и вам это знакомо.

— И не кита, — сказал Желина, не отрывая взгляд от Гамаша. — Человека. Для вас, сэр, всё сошлось в облике ЛеДюка. И как Ахаб, вы решили остановить его.

Гамаш сидел, не шелохнувшись. Ни соглашался, ни противоречил.

Пользуясь его молчанием, Желина продолжал:

— Выбрали из того, что осталось. Вы только что употребили именно это выражение. Ваша жена выбирала из помета, и выбрала выродка. Вы сделали то же самое. Вы выбрали выбракованных и пригласили их на свои soirées. Пригласили их к себе домой. Как и она поступила с Грейси. Вы хотите их спасти. Иногда это значит убрать их подальше от опасности. А иногда это означает устранить саму опасность.

Арман Гамаш глубоко вздохнул и посмотрел на фото человека, которого презирал. Мертвого ныне. Потом посмотрел на Желину.

— Я не Ахаб. И ЛеДюк не кит. Да, я хорошо разбираюсь в убийствах. Достаточно, чтобы не замыслить ничего подобного. — Несколько мгновений он сидел, крутя свои очки в руках, изучая Поля Желину. — Я только что рассказывал кадетам, что в интересах убийцы устраивать хаос. Сделать так, чтобы мы подозревали друг друга.

— Возможно. Хотя прошлой ночью, когда у вас, профессор Шарпантье, спросили, с чего начать искать убийцу, помните, что вы ответили?

Шарпантье замялся, снова начиная потеть. Он взглянул на Гамаша, и получив ободряющий кивок, ответил:

— С Матфея 10:36.

— Oui. — Желина повернулся к Гамашу. — Помните цитату?

— Я учу этому каждого новобранца в Академии Сюртэ, — сказал Гамаш. — И просил Мишеля Бребёфа использовать выражение, как основу для своих лекций.

— «И враги человеку ближние его», — выговорил Желина. — Мощный совет. Вы были правы, профессор. Отсюда я и начну искать убийцу. Среди самых наших ближних.

— Он не делал этого, — сказала Лакост. — Вы же знаете. Зачем вы вообще решили рассматривать эту версию?

— Потому что вы её не рассматриваете.

И на секунду он стал похож на человека, взявшего кита на прицел.