Большая расплата

Глава 31

— Bonjour, — сказал Лакост, подойдя к столику кадетов.

Все четверо поднялись. Она представилась тем из них, с кем не была знакома.

— Я шеф-инспектор Лакост. Я веду расследование смерти Сержа ЛеДюка.

Амелия будто смотрела пьесу. Дежавю.

Вот глава убойного, миниатюрная, сдержанная, в брюках, свитере и шелковом шарфе, с тремя исполненными к ней уважения мужчинами за спиной.

— Это заместитель комиссара Желина из КККП, — произнесла Лакост, и Желина кивнул кадетам. — Коммандера Гамаша и инспектора Бовуара вы знаете.

Четыре старших офицера. Четверо кадетов. Словно снимок «до и после».

Оливье придвинул ещё один стол, и они уселись — офицеры на одном краю, кадеты на другом. Изучая друг друга.

— Что вы узнали насчет карты? — спросил коммандер Гамаш.

— Ничего, — ответил Жак.

— Не правда, — заметил Натэниел. — Мы многое узнали.

— Только от всего найденного никакой пользы.

На этот раз никто не спорил с ним.

Они поведали о том, что узнали о картографе Энтони Тюркотте. Рассказывая, они всё время смотрели на копию карты, которую тот изготовил, и которая около ста лет пряталась в одной из ближайших стен.

Там всё ещё виднелось красное пятно от клубничного джема. И остатки сахарной пудры. Было похоже на каплю крови на снегу.

— Отлично поработали, искренне похвалила их Лакост. — Вы выяснили, кто её автор и подтвердили, что карта является ранней картой по ориентированию.

— Может быть, для тренировки его сына, когда он узнал о приближении войны, — предположил Бовуар, и представил, каково было такому отцу. Как он должен себя ощущать, видя на горизонте приближение войны?

Что бы сделал я, размышлял Жан-Ги.

Он знал, как бы поступил. Он либо спрятал бы сына, либо постарался бы подготовить его.

Жан-Ги посмотрел на карту и понял что это вовсе не карта. По крайней мере, не карта местности. Это карта любви родителя к своему ребенку.

— Но есть сложность, — сказала Хуэйфэнь.

— Это уж как водится, — согласился коммандер Гамаш.

— Нет ни одной записи о нём, как о владельце этого места. Или какого-то ещё.

— Может, он был арендатором, — предположил Бовуар.

— Может быть, — сказал Жак. — Но мы нигде не нашли упоминаний об Энтони Тюркотте. Ни единой записи.

— Есть упоминание в Энциклопедии Канады, — сказала Амелия, в её голосе Гамаш впервые со дня знакомства расслышал нетерпение. Она протянула ксерокопию Лакост.

— Merci, — поблагодарила та, и просмотрела перед тем, как передать остальным. — Тут говорится, что, в конце концов, Тюркотт перебрался в деревню с названием Стропила-для-Кровли и был там похоронен.

— Стропила-для-Кровли? — в унисон проговорили остальные офицеры.

— Что они сказали? — спросила Рут.

— Боюсь, я не разобрал, — ответил Габри. — Звучало как стропила для кровли.

— О, да, я их знаю, — сказла Рут. — Это в нескольких километрах дальше по дороге.

— Конечно, — сказал Габри. — Сразу рядом с Асфальтовой Черепицей.

— Не обращай внимания, — заявил Оливье. — Ему просто нравится произносить «асфальтовый».

— Никогда о таком не слышала, — Клара повернулась к Мирне и Рейн-Мари, обе отрицательно покачали головами.

— Да потому что только старые англо до сих пор называют их Стропилами-для-Кровли, — объяснила Рут. — Комиссия по топонимике сменила название давным-давно на Notre-Dame-de-Doleur.

— Богоматерь-в-Страдании? — переспросила Мирна. — Шутишь? Кому надо так называть деревню?

— Страдание, — проговорила Рейн-Мари. — Или может быть Печаль.

Богоматерь-в-Печали.

Не намного лучше.

— Господи, — вздохнул Габри. — Только представьте туристические буклеты?

— Стропила-для-Кровли? — переспросил Бовуар. — Кому пришло в голову так назвать деревню?

— Очевидно, Энтони Тюркотту, — ответила Хуэйфэнь. — Единственная и величайшая его ошибка при присвоении имен этой местности.

Она объяснила.

— Вы уже побывали там? — спросил Гамаш.

Наступило молчание, никто из кадетов не хотел говорить первым.

— Парень из департамента по топонимике сказал, что деревня давно вымерла, — наконец заговорила Хуэйфэнь.

— Может всё же стоило поехать туда, — сказала Лакост. — Хотя бы просто взглянуть своими глазами.

-Взглянуть на что? — спросил Жак, и удостоился одного из её уничижительных взглядов.

— Мы же не знаем, правильно? Разве не это есть повод для расследования? Выяснить.

Амелия согласно кивнула, словно услышала древнее мудрое изречение.

— Если Тюркотт изготовил её для сына, — Гамаш дотронулся до края карты, — значит, фамилия солдата тоже должна быть Тюркотт.

— И в этом следующая трудность, — созналась Хуэйфэнь. — В списке имен мемориала нет фамилии Тюркотт.

— Может, он выжил, — сказал Натэниел. После стольких часов рассматривания солдата на витраже, Натэниел обрёл к нему особую симпатию. Мальчик, конечно же, мёртв. Но, возможно, умер он в преклонных летах и в собственной постели.

— Вы думаете так же? — спросила Амелия, обращаясь к шефу-инспектору Лакост.

— А ты? — спросила её Лакост.

Амелия медленно покачала головой.

— Кто бы он ни был, домой он не вернулся.

— Почему ты так думаешь?

— Его лицо, — объяснила Амелия. — Тот, у кого такое выражение лица, выжить не смог бы.

— А что, если его никогда не существовало? Он может быть собирательным образом всех молодых мужчин, убитых на войне, — высказал мнение Бовуар.

— Витражная версия Неизвестного солдата? — сказал Гамаш и задумался. — Сделано как память обо всех пострадавших. Возможно. Но он кажется таким настоящим. Таким живым. Мне кажется, что он когда-то существовал. Пусть и недолго.

— А сейчас они о чём? — снова спросила Рут.

— О солдатике на витраже, — ответила Рейн-Мари. — Они полагают, что его фамилия могла быть Тюркотт.

Рут отрицательно потрясла головой.

— Сэн-Сир, Суси, Тёрнер. Нет на стене никакого Тюркотта.

— Она где-то здесь, — сказал Гамаш. — Одна из фамилий должна принадлежать мальчику.

И снова Хуэйфэнь открыла на айфоне фотографию списка имен мемориала.

Все склонились к экрану и стали читать. Словно неизвестный солдатик должен был подсказать им собственное имя.

— Это где-то тут, — сказала Рут. — Может, не Тюркотт, но один из них. Этьен Эдер, Тедди Адамс, Марк Болье…

Они были нашими детьми, вспомнил Жан-Ги.

— Берт Маршалл, Денис Перрон, Гидди Пуарер…

— Нам нужно переговорить с каждым из вас, — сообщил Желина. — Наедине. Начнем, пожалуй, с вас.

Он обращался к Амелии.

— Джо Валуа, Норм Валуа, Пьер Валуа.

Они слушали Рут. Одно дело читать имена, вырезанные на дереве, другое дело — слышать, как их произносят. Голос старой поэтессы звучал как набат. Они искали одного единственного мальчика, искали в списке мёртвых.

— Тут есть отдельная комната, — сказал Гамаш, вместе с остальными поднимаясь на ноги.

— Merci, — поблагодарил Желина. — Но, полагаю, ваше присутствие необязательно, коммандер.

— Простите? — переспросил Гамаш.

— Мы можем вести это дело сами.

— Уверен, что можете, но я бы желал присутствовать, когда вы станете опрашивать кадетов.

Студенты, Лакост и Бовуар переводили взгляды с Гамаша на Желину, пока те пялились друг на друга. Каждый с любезным выражением на застывшем лице.

— Я настаиваю, — сказал Гамаш.

— На каком основании?

— In loco parentis, в качестве представителя родителей, — заявил Гамаш.

— Что он сказал? — спросила Рут.

Вокруг них не смолкал гул голосов, иногда прерывающийся взрывами смеха.

— Кажется, он сказал, что сошел с ума, — ответила Клара. — Loco.

— В скобках[15], — добавил Габри.

— Почему в скобках? — спросила Рут.

— In loco parentis, — объяснила Рейн-Мари. — Заменяя отсутствующих родителей.

— Вы будете представлять её родителей? — уточнил Желина, то ли удивлённый, то ли не поверивший. — Вместо её отца?

— Вместо всех их родителей, — уточнил Гамаш. — Студенты находятся под моей опекой.

— Я не ребёнок, — бросила ему Амелия.

— Я не имел в виду покровительство…

— Именно это вы и имели в виду, — отрезала Амелия. — Это то, что in loco parentis означает.

— Мы могли бы связаться с её отцом, если желаете, коммандер, — сказал Желина. — Если это осчастливит вас. Кроме того, мы можем доставить его сюда в течение часа.

— Нет, — сказала Амелия.

Гамаш молчал, и на мгновение показалось, что он испугался. Словно его ударили.

На другом краю зала это заметила Рейн-Мари, и задалась вопросом — заметил ли кто-то ещё.

— Не сердитесь на месье Гамаша, — попросил Амелию Желина. — Он не может с этим ничего поделать. Полагаю, у него сверхсильная потребность защищать, связанная с его личным опытом. Он не хочет, чтобы кто-то страдал так же, как он.

— О чём вы? — спросила Хуэйфэнь.

— Довольно, заместитель комиссара, — предостерёг Гамаш.

— Его родители погибли по вине пьяного водителя, когда он был ещё ребёнком. Водитель был едва ли не моложе вас теперешних, — сообщил он студентам. — Вот сколько вам было тогда лет? — спросил он Гамаша, который смотрел на него, стараясь вернуть спокойствие. — Восемь, девять?

— Зачем вы подняли эту тему? — удивленно спросил Желину Бовуар. — Это не имеет отношения к делу.

— Разве? — спросил Желина, и уставился на Гамаша в гнетущей тишине, пока не начал снова. — По крайней мере, кадеты должны понимать, что у каждого из нас есть свой тяжкий крест, разве вы не согласны, коммандер? Иногда настолько тяжкий, что мы несём это всю нашу жизнь. Он может отравить наше существование или сделать нас сильнее. Сделать жизнь горче или научить нас состраданию. Это бремя может побудить нас совершить поступки, на которые мы никогда не решились бы. Замечательные достижения, как, например, стать шефом-инспектором или коммандером. Или ужасающие поступки. Ужасные тёмные дела. Может быть, Мишель Бребёф не единственный пример в этом смысле? Может, им стоит взглянуть и на вас, как на такой пример, месье Гамаш?

Теперь все в бистро затихли и наблюдали.

— «Неловкость кадетов», — прозвучал голос Рут.

Она была права. Хотя не только кадеты испытывали неловкость. Все в бистро не могли спокойно усидеть на месте, пока Гамаш стоял неподвижно.

— Видите, — Поль Желина обратился к кадетам, — Не только у вас было несчастное детство. Кого-то избивали, над кем-то издевались, кого-то игнорировали. А кто-то ждал дома папу с мамой, не зная, что они больше не вернутся.

Он изучал Гамаша, как подопытный образец.

— Представьте, каково это ребёнку. Но он смог это преодолеть. — Желина снова обратился к студентам. — И вы тоже сможете.

Рейн-Мари подошла к мужу и взяла его за руку.

— Достаточно, месье, — сказала она Желине.

— Мадам, — офицер КККП совершил небольшой поклон в её сторону. — Не желал никого обидеть. Но очень важно, чтобы эти студенты поняли, что их ноша будет между всеми разделена и не может служить оправданием их жестокости.

— Он прав, — с холодной горечью в голосе сказал Арман. — Перед всеми нами стоит выбор.

Он обращался прямо к Желине, который передернул плечами, словно между лопаток ему воткнули что-то мелкое, но острое.

— Bon, — подытожил Желина. — Мы проводим полицейское расследование. Шеф-инспектор Лакост была так любезна, что включила вас в…

— И всё ещё не вижу причин исключать коммандера Гамаша из расследования, — перебила его Лакост.

— Что же, их вижу я. Как независимый наблюдатель, я считаю, что настала пора ему отступить. Не будь он коммандером, никогда бы не был включен в расследование. Мы должны относиться к месье Гамашу, как к любому другому подозреваемому.

— Подозреваемому? — переспросила Рейн-Мари, и по бистро прокатился рокот удивления.

— Ну конечно же, — ответил Желина. — Ваш муж не превыше закона и не может быть вне подозрений.

— Всё нормально, — сказал Арман, пожав жене руку. — Снова повторю, заместитель комиссара Желина прав.

Он на шаг отступил от Желины. В сторону от кадетов. От Бовуара и Лакост.

У входа в отдельную комнату, Бовуар обернулся и увидел, что Гамаш провожает их взглядом. Нет, не их всех, понял Бовуар.

Гамаш смотрел на Амелию Шоке.

Бовуар взглянул на Рейн-Мари, которая не отрывала взгляда от мужа.

Озадаченного взгляда.

Бовуар проследил, как Амелия мимо него прошла в комнату. И спросил себя, что за отношения связывают девушку и коммандера Гамаш, раз тот смотрит на неё такими глазами.

На этот счёт у него имелась мысль. Нежеланная и недостойная.

Бовуар закрыл дверь, отгораживаясь и от человека, и от мысли.

Но ворота уже были открыты, и враг просочился внутрь.

In loco parentis. Было ли это настоящей причиной?