Большой аргиш

8

С зубчатого утеса Сауд пулей сбил невиданного зверя. Зверь был невелик. Уши, ноги, копытца — все как у теленка-оленя, только покоричневей шерсти разбросаны темные чеканные пятнышки. Сауд взял его за тонкие передние и задние ноги, вскинул к себе на загорбок, да так. мягким брюхом к шее, и принес в чум. Пускай подивуются Пэтэма с Этэей счастьем Сауда Откуда им знать такое писаное животное, когда он сам — ловец — не знает его?

— С добычей ли встречать? — приподнявшись на локоть, спросил Бали.

— С добычей, дедушка. Только не знаю с какой, — ответил Сауд. — Пятнистый; клыкастый попался зверек. Стоял на утесе. Чего там делал, не знаю?

— Тайгу осматривал. Чего же больше, — с хитрецой усмехнулся Бали. — Зверю тоже нужно знать свою землю. Кого убил — есть будем, узнаем.

— Это, дедушка, маленький олень, — неуверенно сказала Пэтэма, разглядывая остренькие двойные копытца.

— Нет, дедушка, это не олень, — перебила Пэтэму Этэя. — У него зубы, как рога, растут. Через губу завернулись.

— Эко, страшный зверище какой!

Бали сделал удивленное лице. Он ждал ответа, но ему никто не отвечал.

— Молчите? — Бали поцарапал косицу и, вздохнув, раскрыл загадку: — Эх, вы, умнички-дурачки! Да ведь это кабарга! Мясо — сок! Свежуйте скорее. Я захотел есть.

Веселый Сауд поправил об огниво нож, и тонкая шкура затрещала под острым лезвием. Быстро вылупалось нежное мясо. Из вскрытого живота напахнуло прелью внутренностей.

Вдыхая приятный запах свежего зверя, Бали сел и начал вспоминать свою молодость.

— Я был постарше тебя, мужичок, когда добыл первую кабаргу, — обращаясь к Сауду, не торопясь, сказал он. — Стояли мы на речке Идуконе. Идукон, скажу тебе, выпал из соболиной сопки Уро. Из нее же навстречу солнцу пошла речка Нахата, на полночь бросилась ниточкой Тыгиткит, а рядышком с Идуконом бегут Юкта и Огне. Только Юкта и Огне убежали на вечер, а Идукон отвернул на полночь. Вот сопка-то Уро какая. Она, как паучок, растянула по тайге от себя в разные стороны речки. Идукон большая и быстрая река. А извилялась! Как червяк. Туда-сюда течет. Вода шумит. Весело плавать по нему в берестянке. Не задремлешь. По левой стороне Идукона высокие камни, и вот так, как пальцы, врозь торчат? На этих-то, мужичок, камнях я и бивал кабарженок. Откочевал с Идукона и отъел кабаржину. Речек других много видел, и каменистых, и всяких, а кабарги не видал. Сходим когда-нибудь на Идукон, там ты посмотришь, как они скачут с камня на камень. Скочит вниз, думаешь — пропала. Смотришь, а она на камешке, на острячке таком стоит копытцами в кучке. Ловкий зверь — кабарга! Увидел человек и сам в кабаржиные прыжки играть начал. Умеешь ли ты, мужичок, в высоту прыгать с шестом?

— Умею, дедушка, да плоховато.

— Эко, плоховато, — Бали хлопнул себя по ноге. — Ешь больше кабаржины, легким станешь. Все ешьте.

Сауд выдрал почки и подал их старику. Пэтэме с Этэей отдал кабарговое сердце и печенку.

Пускай едят, сами они каменных скакунов добывать не умеют.

Бали съел сырые почки, слизнул с губ солоноватый сок и сказал:

— Язык слепой, а сладкое видит.

На белых зубах Пэтэмы похрупывало согретое на углях кабарговое сердце. Этэя крошила сырую печенку и лакомилась маленькими кусочками. В ясной памяти слепого Бали замелькал порожистый Идукон. Свалясь на спину, он думал: откуда на Бедошамо забежала эта тонконогая скакунья? Сауд подтащил к огню на шкурке тонкоребрую свежину в жирной рубашке и сказал женщинам:

— Ночь долгая, мясо кабаржиное сладкое. Варите его все сразу. Пэтэма, тай скорее снег.

— Да, да! — подхватил слова Сауда Бали. — Больше мяса — короче ночь.

В руке Этэи быстро двигался нож. Росла горка разрубленного на куски мяса. Из красной головы тускло светили потухшие глаза. Пэтэма туго набивала котлы чистым снегом. В сторонке собаки доедали кишки.

На сытый желудок спится крепко, тепло и без снов. Кабаргового мяса поесть хватило всем. Полтора котла еще осталось на завтра. Хорошо вставать утром, когда в жилище пахнет едой. Положим, только пустое жилище не пахнет ничем. Понабросанным к порогу перьям можно судить, что Сауд добывал птицу и не держал голодом чум. Сегодня он всех накормил кабарговым мясом, даже маленькая Либгорик может спать, не просыпаясь. Перед ее ртом лежит открытая грудь матери, в которой полно молока. На набухших сосочках сами собой собираются беловатые капли.

— Пэтэма, ты спи на спине, — сказал, укрываясь с головой, Бали. — На спине мало мяса, она мерзнет сильнее брюха. Ты, мужичок, тоже спи так. Хо-хо…

В очаге, догорая, посверкивали угли. Пэтэма перед сном перевивала косу. На нее глядел из-под одеяла Сауд. За чумом в снегу гнездились собаки.

Вызвездило. В чуме настыло. Воздух стал звонкий, снег скрипучий. В стареньком одеяле Сауду было холодновато. Он вытянулся палкой и, не шевелясь, спал на спине. Пэтэма спустилась глубже в мешок. Этэя прижалась плотнее к Кордону. Бали немного переел. Он проснулся и слушал тишину холодной ночи.

В тайге было тихо. Вдруг по земле донеслись чуть слышные, как подо льдом течение, шипящие звуки. Вскочили с лежбищ собаки и, гавкая, сбежали к речке.

— Го-о-о! — послышалось издалека, и лай прекратился.

— Этэя! Эко, как спит. Этэя! Слышишь, собаки болтают: Рауль идет. Вставай, топи чум.

Этэя, высунувшись из-под одеяла, разживила огонь. Пока разгорались дрова и нагревался чум, она продолжала лежать в одеяле, потягивалась и зевала.

Шаги становились все слышнее. Собаки не лаяли, а взвизгивали, ластились. Наскучались. Олени, услышав дым, шли веселее и не тянулись в поводу.

«Не вовремя в чуме огонь. Все ли в нем ладно?»

Рауль ударом пяток в лопатки поторопил усталого оленя:

— Зачем так рано зажгли огонь? — спросил Рауль, не входя в чум.

— Услышали, что вы идете, вот и зажгли, — ответил с постели Бали. — С огнем в жилище веселее встреча.

— Хорошо бы в теплом чуме с дороги поесть, — сказала Дулькумо, расседлывая оленей.

— Накормим, — Этэя сунула к огню котел с мясом.

Она не вышла из чума встречать мужа. Зачем это? Вернулся, стало быть, в чум придет сам. Вскоре откинулась дверная пластина, и в жилище друг за другом пролезли Рауль и Дулькумо.

— На-ка заказанные покупки, — Дулькумо подала Этэе турсук и посмотрела на спящего сына. Ей стало радостно и легко. Заказ его она выполнила. Этэя сняла с огня котел и поставила его на низенький столик. Рауль, не раздеваясь, подсел к столику. Он отвязал теплые рукавицы и запустил голую руку в котел.

— Дулькумо, гляди-ка чего они там припасли?

— Кабаржину!

Рауль зажал клыкастую голову в руку и начал ножом выкапывать из черепа мозг, вытаскивал глаза и адпетитно обсасывал с них окологлазный жир и нежную мякоть.

— Кто это добыл? — спросиЛа Дулькумо. — Не сын ли?

— Сауд, — ответил Бали. — Кому же, кроме него, баловать нас!

Дулькумо стало приятно.

— Не напрасно я привезла ему винтовку. Эй, сынок! Вставай. Гляди-ка скорее, ладное ли ружье? Этэя, разбуди Пэтэму, я ей купила платок, а дедушке привезла нюхательного табаку.

И ожил чум. У всех были веселые лица. Пэтэма растягивала на коленях платок и разглядывала на нем яркие, как огонь, цветы. Из руки в руку Этэя пересыпала бисер, который лился цветистой струйкой. Сауд гладил желтый лак приклада винтовки.

— Хорошее ружье? — спросила Дулькумо сына и рассказала ему, как русский купец хотел захватить выдру с лисицей.

— Как взять? Купец выдру со мной не добывал. Я бы ему… — вспылил Сауд и взволнованно прицелился винтовкой в тускнеющую на небе звезду.

— Ребенок, как мало он еще знает о купцах, — вздохнул Бали, и хлынули в памяти его былые покруты.

Сауду стало неловко. Он сердито подумал об отце. Из-за него он не побывал в Бедобе.

Пэтэме Рауль подал кусочек сахару.

— Ешь, — сказал он. — А это тебе, жена. Носи.

Над огнем что-то блеснуло, и в колени Этэи упали бронзовые сережки. У нее загорелись смуглые уши. Пэтэма царапнула сахар ногтем, положила в рот, и твердый кусочек стал таять. Пэтэма сосала его и удивлялась мудрости русских. Да и как было не удивляться? Посмотришь глазом — бело, как снег; пощупаешь — холодное и крепкое, как камень, положишь в рот — тает; шершаво, а языку не больно; копится клейкая и сладкая, как сок березы, слюна. Съешь — сильнее, чем от жирного, захочется пить.

Послышалось шуршание лыж. К чуму подошел Топко. Пыхтя, он снял лыжи, стряхнул с головы куржак и пролез в дверь.

— Мясо едите?!

— Ели, ели! — рыгнул звонко Рауль. — А ты, как ворон, носом учуял кабаржину и прилетел.

Топко повалился. Ноги его отказывались больше служить. Ему хотелось есть, Он запустил руку в котел и шарил пальцами по голому дну.

— Где же мясо-то?

— На вот, гложи, — засмеялся Рауль, сунув на столик пустой череп.

У Топко от обиды запеклось сердце, глаза заслезились. Он с трудом выдавил из себя:

— Сожрали…

Топко отвернул в сторону лицо. Собака, ластясь к нему, ткнула холодным носом в одутловатую щеку. Топко отшвырнул собаку локтем и запустил в нее кабарговым черепом. Все засмеялись. Этэя сняла с тагана котелок и вывалила на столик остатки мяса.

— Ешь, это ославлено тебе, — сказала она, отбросив к двери котелок.

Топко растерялся. Глядя на дымящееся паром мясо, казалось, он нс знал, что ему делать: сердиться на шутку или… Топко выхватил нож, начал резать мясо и целиком глотать горячие куски.

Сауд пристреливал винтовку. Из семи выстрелов ни одна пуля не легла в маленькое пятнышко цели. Вернулся в чум невеселый. Глаза были влажными. Это заметила Дулькумо. Она слышала, сколько раз в руках сына щелкнула винтовка, вспомнила и хотела развеселить его.

— Сауд, ты долго пытал новую винтовку, — что не скажешь, пряма ли она?

— Ее делал урод. Пуля за глазом не хочет ходить!

На весело открытые зубы Дулькумо наплыли красные губы. Она оставила молчаливого сына с плохою винтовкой. Пусть он горюет один. Она же тем временем потолкует с Бали. Он может примирить пулю с глазом.

Рауль вывертывал носком ножа нагар из трубки и тихонько рассказывал про пьяненькую Чектыму. Его словам дивилась Этэя, Бали же дремотно молчал. Пэтэме казалось все сказкой.

— Вы веселитесь, а парень мой плачет, — перебила разговор Дулькумо.

— Что так? — испугался Бали. — Не поранился ли?

— Винтовка, говорит, новая — кривая. Привезли в тайгу сук.

— Эко! — Бали улыбнулся. — Надо смотреть ниткой. Топко не глядел?

— Топко… — вздохнула безнадежно Дулькумо. — Топко зимой сарану[56] ищет.

Все засмеялись.

— Сам не умеет, пусть мне глаза отдаст. Ты бы, Рауль, помог парню направить ружье. Сау-у-уд! Неси ружье!

Сауд не мог ослушаться старого Бали. В дверь просунулся шестигранный ствол.

— Дедушка, ты просил ружье? Я принес.

— Давай, давай. Пошаманим маленько.

Сауд на корточках следил за «колдовством». Бали зажал на бранке дырку и с силой подул в ствол, потом присосал кончик языка, подумал, сказал:

— Ружье цело: не дуется. Стреляет мимо, может, тут неладно. — Бали пощупал прицельную резку и мушку. — Сауд, ты примечал, куда падали пули? Выше, ниже, в сторону?

— Смотрел, дедушка, — оживился он. — Пули все влево идут.

— В одно место?

— В одно, да только на полдерева в бок и на ладонь выше.

— Это ладно. Винтовка добрая. Вилку надо колотить маленько вправо, целик — пилить. Зови Рауля.

Сауду стало от радости жарко. Дулькумо с Этэей удивлялись мудрости слепого. Пэтэму беспокоило: ладно ли говорил дедушка.

— Тащи натруску, пойдем искать меру, — потянулся Рауль до хруста костей. — Этэя, где подпилок?

Вскоре лязгал по железу обух ножа, шлепал пистон, шлепала в мерзлое дерево пуля. Бег на лыжах к цели, и снова стук по железу железом, стрельба, бег…

— Где? — спросил Рауль Сауда, забивая шомполом очередную пулю.

— Тут! — Сауд ткнул пальцем в черненькое пятно. — Давай-ка мне винтовку, теперь я попробую.

Остановились лыжи. Сауд приложился к дереву и посадил кружок на прицел. Пчик! И нетерпеливый крик вдогонку Раулю:

— Где пуля?

— Рядом с моей.

— Хэгэ! — громкая радость Сауда ворвалась в чум — Дедушка, ты правду сказал, винтовка неплохая.

— То и есть. Я не даром шаманил. Тащи мне, слепому, глухаря за работу.

И замелькали по бору зеленые штаны на бойких ногах веселого Сауда. Бали он отыщет повкуснее еду.

…Утром у изголовья дедушки Пэтэма увидела двух зайцев и рыжеперую копалуху.