Большой аргиш

18

Со щек капал пот. Прилипала к телу одежда. Намокли, отяжелели косы. Но никто первый не хотел сознаться в усталости. Сауду было стыдно сознаться перед Пэтэмой, что он не может справиться с упрямым оленем, который не хочет идти туда, куда его гонят, Пэтэма не хотела в выносливости уступить Сауду. Сауд попытался схватить за заднюю ногу непокорного быка, но промахнулся, упал сам и сбил с ног Пэтэму.

— Молкэн! — обругался он. — Нет, дедушка правду говорил: пока олени не наедятся маслеников, не пытайся гнать их к чуму.

Пэтэма молчала. У ней билось сердце. Она лежала на спине и тяжело дышала. Упрямый олень, отбежав в сторону, копытил грибницу. На него налетел старый бык и угнал в бор. Сауд закурил трубку. Он увидел у Пэтэмы на руке ранку.

— Ты ушиблась? Смотри, на руке кровь.

— Это?.. Об шишку поцарапала маленько. Ты виноватый… скажу дедушке.

Сауд шутя замахнулся. Пэтэма закрыла руками лицо. Сауд тихонько бросил в нее шишкой. У Пэтэмы блеснули зубы.

— Пэтэма, ты выследишь летом зверя в чистом бору по шишкам?

— Шишки — не след.

— Нет, след! Ты этого не знаешь?

— Нет.

Пэтэма не лгала. Сауд шутливо упрекнул ее: какой она ему товарищ по охоте, когда не знает языка шишек.

— Ты мне не говорил. — У Пэтэмы припухли губы.

— Я сам недавно узнал об этом. Слушай.

Оказалось все просто. Как можно было этого самой не заметить? Пэгэма видела теперь, что верхняя часть нетронутых шишек — бела; сторона, обращенная к земле — темная и даже растопорщена меньше.

— Много же я, падая, перевернула шишек, — засмеялась Пэтэма. — Меня легко выследить.

— И мой след не меньше твоего, — отвечал Сауд.

— Хорошо бы так заметно ходили все звери.

— Много тогда ловить их будут люди и не станут думать о мясе.

— Нет, Сауд, след на снегу лучше шишек.

— На лабазе мясо лучше следов на снегу, — не удержался от смеха Сауд.

Пэтэма крошила шишку, доставала семечки, поднимала их на высоту руки, выпускала и следила, как, падая, они крутились сверлышками. Сауд докурил трубку, окинул взглядом разбежавшихся по лесу оленей и сказал:

— Не скоро надоест им сладкая еда. Пойдем посмотрим таежку, будет ли здесь зимой белка. Месяц «Присыхания коры» кончается.

— Пусть начнется месяц «Сараны». Это месяц наш — бабий. Сауд, ты будешь помогать мне копать сарану?

Сауд прибавил шагу, он будто не слышал слов Пэтэмы. Пересекли небольшой бор, вошли в сырой моховой ельник. Вскоре им удалось наткнуться на пустые гнезда. Поискали и на небольшом кругу нашли их штук восемь. Сбили одно гнездо палкой. Осмотрели и увидели, что белка его исправляет. Это нетрудно узнать: там и сухой свежий мошок, и нынешняя вялая травка, листочки, и даже натаскан сухой мягкий подкорок со старых подсохших талин. Тут же в таежках, на высоте главных сучьев, они находили более старые гнезда, но те Сауд не считал и смотреть не стал. Их и сама белка не смотрит. Они так плохи, что даже не годны в ремонт.

— Все эти восемь гнезд одной белки? — спросила Пэтэма.

— Двух. Один жить в чуме не будешь. Белки, как люди. Бывает, в одном гнезде они живут втроем и редко впятером. Зимой сама увидишь. Только эти гнезда не главные. Это так, для ночевок. В них белка живет по одному и по пять дней в каждом. В мороз, когда от еды идти в главное гнездо далеко, она в них ночует.

Сауд всматривался в таежные просветы. Ему хотелось найти и показать Пэтэме хоть одно из двух главных гнезд, в которых белка живет три морозных месяца до весеннего месяца «Шага». Сауд увидел огромный кедр, повел к нему Пэтэму. Подошли. Но густой, не дальше, чем на прыжок белки, примыкающий к кедру лес убедил Сауда, что это не главное гнездо ее трехмесячной жизни в кругу гнезд-времянок, а защитное — хэкинын.

— Пэтэма, тут белка прячется от колонка, горностая, тетеревятника. В это защитное гнездо белка по земле никогда не ходит. Следа к нему на снегу никогда не ищи.

Сауд шел дальше, не торопясь, рассказывал про белку. Пэтэма слушала. Ведь осенью она пойдет добывать белку одна. Весеннюю охоту она знает, да и зима-то не походит на весну. Пусть так. Теперь она видела защитное гнездо, видела гнезда-времянки, и знает, что в кругу их есть два главных гнезда — аначжакана. Сауд не поленился показать, что белка начинает «держать гнездо». Она их поправляет, стало быть, и зимовать будет здесь. Сауд рассказал Пэтэме, что белка в кругу отремонтированных и новых гнезд на холодную пору готовит еду: где положит на сучья грибок, где на моховой бугорок натаскает орехов, реже положит их на «пенек или спрячет в дуплышко на березе. Кончит с этим белка, уйдет далеко от гнезда на всю осень и до морозов будет кормиться на стороне. К морозам вернется жить в гнезда, к запасенной еде и нетронутым шишкам на лесах. С месяца «Шага» оттеплеет, и белка опять начнет бегать, резвиться, жить широко. Там пора любви. Но это уже Пэтэма знает. В ее турсуке на лабазе лежит восемь десятков белки весенней добычи.

— Сауд, саранка! — обрадовалась Пэтэма. — Дай нож, буду копать.

Зашуршали в сухих коробочках, как в бубенчиках, семена. Свалилась высокая бурая дудка. В руках Пэтэмы зажелтела большая луковка.

— Вот другая, — пощелкал ногтем Сауд по высокому стеблю.

Они обтерли с луковиц душистую землю и съели. Сауду понравилась сарана, тогда как Пэтэма сказала, что сарану копать рановато. И в этом Сауду приходилось слушать ее.

Навстречу к ним с тальниковой корою во рту прыгала красно-бурая, белобрюхая белка-горявка. Вдалеке над вершинами деревьев серенькой тучкой, кося голову, летел тетеревятник.

Берегитесь, белки!..

Что-то будет! Топко ушел по-голу гонять сохатых. Ушел раньше, чем это сделал Рауль. Об этом только и разговоров у Этэи.

— Смотрите, Топко на «промысел поднялся! Это хорошо! Пусть Рауль вернется с охоты ни с чем, все равно от Топко получим в ниматчину[89] мяса.

Такой случай дал языкам работу. Даже Дулькумо подсмеивалась над мужем:

— Мой Топко вспомнил, что в тайге еще водятся звери!

— Только отец забыл, мама, когда он добывал сохатых! — добавил Сауд.

— Ничего, мужичок, — заметил на это Бали, сидя в их чуме. — Сохатый не забудет солончаков, охотнику трудно не знать их. Захворал только ты вот напрасно. Скажи, как ты выпал из берестянки?

Сауд сбросил сырой мох с головы и смеясь рассказал, как лодку захлестнула волна и как он, лежа на дне перевернутой берестянки, подгребся к берегу руками.

— Славно пополоскало. Теперь чистый! Ветер, дедушка, виноват! Сауд прокашлялся и добавил: — Сохатых не погоняю, за белкой резвее бегать стану. Калмаков по воде здесь будет. На товары немало понадобится пушнины. О, да мало ли куда мне еще может понадобиться она!

— Да-а! Век один не проживешь, — как будто угадав по лицу сына, тоненьким голоском досказала Дулькумо его мысли. — Не знаешь, кому и за кого выкуп отдавать будешь, а готовить его придется.

Сауд смутился. Бали добродушно рассмеялся.

— Девка шьет свадебный нагрудник, собирает приданое, а парню поневоле на выкуп припасать надо. Одна головешка в костре чадит только. Э, с кем-то моей внучке гореть вместе придется?

— В Бедобе, сказывали бабы, богач Гаиуль готовит за Пэтэму выкуп.

— Эко, сказывали бабы.

Дулькумо видела, как Бали задумался над ее выдумкой и как у Сауда потускнели глаза. У него чуточку отвисла губа, пальцы сучили выщипнутую из постели шерсть.

Дулькумо стало жалко сына. Она знала теперь, за кого ей надо припасать выкуп. Хотя не обязательно знать отцам про детей, на кого заглядываются они, но тут вышло кстати. Дулькумо не жалко за Пэтэму платить выкуп, только бы согласился принять его Бали.

Бали крепко подумал о богатом Гаиуле. Свою бедность он не забыл. А о Сауде передумывать его не заставят. Об уме его каждый день слышит старое ухо, доброту его чувствует желудок. Смешить людей Бали не станет. Нельзя сказать: «Дулькумо, возьми внучку за сына», а придет сама, так…

— Дедушка, может это болтают бабы? — спросила Дулькумо.

— Может. А может правду говорят. А вот что я скажу о Пэтэме и от чьего свата приму за нее «узду согласья» и какому парню с ней отдам всех оленей, — ни бабы, ни мужики не знают.

Бали таращил пустые глазницы в сторону Сауда и, казалось, спрашивал его: «Понял ли ты, мужичок, чья будет внучка?»

Сауд повеселел. К нему возвратилась надежда. А тут и Пэтэма вернулась из леса.

— Подогнала ли, Пэтэма, оленей? — спросил Бали внучку.

— Подогнала всех. Бегун только остался подальше. Его, как тень, никак не подгонишь к стаду. Набегалась за ним.

Пэтэма каждому подала по две горсти луковиц.

Рты были полны сочной сараной, языки ворочали желтую кашу.

— Пэтэмока, дай еще больному! Да-ай.

— Язык больного хочет еды — ногам нужны будут лыжи. На, ешь! — Бали протянул луковицу Сауду. — На Тураме сараны этой… Не знал народ наш раньше хлеба, зато хорошо знал, где растет много сараны. Все рассказывай вам, учи… Эх вы!.. Дущочки пустые…

Пэтэма с Саудом переглянулись. Дулькумо потупилась над кисетом.

Дымоход накрывала осенняя дождливая темень.

Не виноват Топко, что собака его привела к сохатому, которого близ устья Мадры убил и свежевал Орбоча. Орбоча дал бы ему без слова половину зверя, но стоит ли маять оленей за мясом, когда Рауль добыл двух зверей на речке Шамко. Туда легче сплавать за мясом три раза на берестянке, чем гнать оленей на Мадру.

Топко был так измучен, что ни у кого не повернулся язык шутить над ним. В этот раз он хотел заменить сына, кто же не поверит этому? Рауля не было на стоянке восемь дней, а он, промокший до костей, вернулся на одиннадцатый. Возвращаясь, Топко нашел свежий след молодого сохатенка, но ни у него самого, ни у голодной собаки не было уже сил выслеживать добычу. Да и что выследишь в дождь, когда он забивает след и смывает запах копыт.

Топко отоспался. Рауль с Саудом привезли мясо. Тучи, как выкупанные медведи, вытрясли на тайгу дождевую влагу, а северный ветер очистил небо, высушил лес и присолил густым инеем землю, мох, бусины горностая, зайца, ласки.

Месяц «Жирения сохатых» прошел. Луна вымерзла до размеров согнутой ладони. Гляди-гляди — и над тайгой станет на рожок новый месяц. Но оленю некогда ждать новолунья. Он заликовал, захоркал. Пошли в ход рога, копыта. Смирный ездовой олень Бали до того одурел, что впутал свои рога в рога быка Дулькумо, махнул его и упал вместе с ним на чум Рауля. Напугали всех. Порвали бересту, смяли котел. Наделали починки Этэе да и самих едва расцепили — хоть отрубай рога.

О месяце «Оленьих игр» Пэтэма с Саудом узнали в тайге. Они нашли табун и хотели гнать его к чуму. От табуна отделился. упрямый бычишка Бегун и со всех ног бросился на Пэтэму бить рогами, топтать. Спас пень. Девушка укрылась. Бегун хрипит, рвет ногами мох, рога держит копьями вниз. Не уходит. Пыталась пугать, наступает. Закричала:

— Сау-уд! Бегун убьет…

Сауд подбежал спасать Пэтэму. Но и сам струсил. Стоят оба за пнем. И смешно и страшно. Заколоть пальмой — жалко молодого быка. Но догадались, чем образумить забияку. Срубили шестик и острым концом ткнули в лоб, убили в бычишке игривую, дикую прыть. Олень удрал.

— Славно стукнул! До другой игры Бегун не забудет, — успокоилась Пэтэма.

— Забудет, так палку срубить не долго.

Через день подняли седла и аргишили к лабазу с зимними вещами. Перехваченный по поясу двумя роговыми дужками, Кордон впервые ехал на седле. Либгорик покачивалась в зыбке. Топко гнал порожняк, Сауд вытащил в зимовку на высокое место берестянки, а в своей вверх по Туруке плавил остроги, сети и слепого Бали. Над черной Катангой одиноко металась запоздалая чайка. Полегла на землю ознобленная осока, красными корольками на бурых ниточках с подмытых яров висела тонкокожая кислица[90]. На гальке белел засохший утиный помет.

Холодная просинь голых лесов, сонливая бледность хвои. Тишина.

Женщины по чумам чесали игольными гребнями бурую болотную траву на обмотку ног. Они расчесывали ее лучше, чем свои косы. Мужчины работали у огня возле чума. Из высохших на корню прямослойных сосен они выкалывали тонкие доски и гнули из них лыжи-голицы[91]на мелкоснежную ходьбу. К вечеру следующего дня Рауль кончил вторую пару. Сауд же тем временем оболванил третью.

— Ты что, эти голицы хочешь гнуть про запас? — спросил Рауль.

— Как? — не понял Сауд. — Всем по паре.

— Ничего не понимаю. Отец сделал себе, ты себе и матери, а эти кому?

— Эти?.. Пэтэме, — ответил просто Сауд. — Я сделаю, тебе ей не делать.

— Ха-ха!.. — рассмеялся Рауль. — Зря я поторопился приготовить голицы Этэе! Ты бы и ей сделал.

— Был бы ты, как дедушка, без глаз, я бы сделал голицы и Этэе.

В руке Сауда мелькал острый нож и уверенно гнал стружку любой толщины.

Поздно ночью Сауд вложил нож в ножны, осмотрел перед огнем тонкие голицы и поставил их к чуму Бали. С думой «приглянутся ли они Пэтэме?» он потихоньку влез в свой чум, укутался в одеяло и крепко уснул.

Бали проснулся на стойбище раньше всех. Вышел из чума. Валит пухлый снег. Пощупал, выпало много. Вернулся, прилег. Что делать слепому? Все спят. Стало быть, еще ночь. Тихий шум снегопада нянчит сон молодых. Под старость сон отлетает, как птица от выросших птенцов. Совсем не уйдет, но и не пустит под теплые крылья. Сегодня хотели аргишить на Хишакту. Пусть отдыхают. Может, и снег к той поре перестанет. Бали вспомнил об охоте на белку, задумался над покрутой. Берясь за ружье, поневоле опросишь себя: достаточно ли боевых припасов. Он знал, что нечего заглядывать в натруски, в них нет ни пороху, ни пистонов, ни пуль. «Даст ли Рауль нынче взаймы Пэтэме боевых припасов до по-круты на осень? Есть ли они в запасе у Топко? Сумеет ли девка одна ходить, как мужик, по тайге? Сумеет. Но кто ей покажет, как искать беличьи гнезда, когда оглубеет снег и не сможет этого сделать собака? Скорее бы нашелся добрый парень». Бали стало не до сна. Думы его, как в развороченном муравейнике муравьи, бегали, сталкивались, путались.

Пэтэма открыла глаза и в незашитый свищ на мездре одеяла увидела иглу света. Откинула одеяло и, прежде чем начать одеваться, подожгла берестяную растопку.

— Я давно проснулся, Пэтэма, — Бали вылез из мешка.

— Что не будил меня?

— Слепой не видит утра. Как узнаешь: пора ли вставать? Слушал, не скажет ли кто из леса, да не слыхать. Снегопад толкует о зиме. Ни ночи, ни дня он не знает. Белка, птица — те не соврут.

Как бы в подтверждение, глухо крикнул ворон:

— Кыор!..

Пэтэма, бренча котлами, спустилась к речке. Вчера еще светлый, похожий на тихую застойную воду, лед глядел по-зимнему. Все было залеплено снегом. Не узнать, где была прорубка. На берег выбежала белка. Шерсть голубая, как дымок. Уши тупые, не заострились.

— Подпаль! — так рассказывал Сауд о приметах невыходной пушнины. — Спрошу дедушку.

Перед входом в чум Пэтэма увидела голицы и забыла про белку. Поставила котел, примерила. Голицы хороши! Кто делал? Сауд или Рауль? И глаза ее невольно упали на чум Топко, в котором послышался кашель Дулькумо. Она только встала, разживляет огонь. Пэтэма поставила голицы, вошла в чум и, веселая, навесила котел на таган.

— Пойдем ли сегодня, дедушка, на новое чумище? Валит такой снег.

— Снег, Пэтэмока, не дождь. Положим, нам с тобой одним дорогу не мять. Пошевелятся другие — не отставать и нам. Подождем.

В это время проснулся Сауд. Лежал и потягивался. Он — мужчина и не обязан вставать раньше женщины, если этого сам не захочет. Хотя в чуме есть старшие, которые могут заставить его делать то, что он и не хотел бы. Он молод и до женитьбы — безголосая рыба. В решении не только родовых, но и меньших дел ему никто не даст раскрыть рта… Однако все это ему не помешало сказать:

— Мама, сегодня не плохо было бы пораньше выйти на Хишакту. И самим и оленям идти лучше. Да и отец, подгоняя порожняк, меньше бы маялся с ним. Я прошел бы с ружьем.

Дулькумо не успела раскрыть рта, как из-под одеяла послышался заспанный голос:

— Когда это сопли умом звались?.. Так говаривал мне отец. Или Топко не хозяин своего жилища и не может указать мальчишке его маленькое место, выкинуть его за ногу вон!.. Мой чум будет стоять здесь, пока я не велю аргишить. Дерьмо!.. Отец пастух!.. Слышите, чум трогать отсюда нельзя!..

Дулькумо загорелась, как смола, и вступилась за сына. Она давно перестала побаиваться мужа. Теперь же, когда Сауд на ногах и держит чум, толковать с Топко она может иначе.

— Тебя никл о не пошевелит. Спи. Если нужно будет аргишить, я велю Сауду ловить оленей.

— Не мешай мне своей болтовней отдыхать!

— Слышишь, велю Сауду ловить оленей, навьючу турсуки, раздену чум, уедем, ты… отдыхай.

Топко вместе с мешком скрючил ноги и пнул в бедро Дулькумо. За Дулькумо загремел сбитый котел.

— Приберег бы ты лучше ноги к перегону оленей, чем пинаться.

Дулькумо вышла из чума. Сауд закурил трубку, чтобы заглушить досаду, которая засела занозой, и поспешил за матерью. Положим, мать ему не нужна. Он молча ушел в лес. Зачем? Кто мог узнать? Дулькумо стрясла с турсуков снег и с охапкой дров вернулась в жилье.

В чуме Бали сидел Рауль и советовался: пережидать ли снегопад или трогаться на Хишакту… Его пугало, что тонкий лед, придавленный снегом, не сдержит оленей при переходе.

— Надежнее жена под старость, а лед с осени.

Рауль посмеялся над ответом Бали… Он хотел звать Сауда с собой за оленями, но опоздал. Олени уже под-, ходили к чумам и слышался голос Сауда.

— Женщины, собирайтесь в дорогу. Мама, готовься.

Топко бросило в дрожь. Он готов был выскочить босиком из чума и втоптать в снег мальчишку. Но голос Рауля удержал его от безумства.

— Я только хотел идти за тобой, как ты опередил меня.

Разгневанный Топко не знал, что теперь делать. Ворочался, сопел, злился. Прикинулся спящим.

Когда часть оленей была в уздах, Дулькумо вошла в чум и в ожидании крика, пинков, драки стала будить мужа.

— Вставай. Скоро пойдем.

— А? — не послышал будто спросонок Топко. — Одень-ка получше. Меня что-то морозит.

Сауд собирал ремень в кольцо и с силой кидал его на оленей.

У бережливой Дулькумо оказалось в запасе достаточно пороху, свинца и пистонов, чтобы наделить ими до покруты Пэтэму. У Рауля была дробь и узкогорлый кремневый дробовичок. В крайнем случае это тоже выручка. Напрасно Бали боялся, что Пэтэме не с чем будет белковать. Пустая дума — лишняя тяжесть.

Пэтэма на промысел ходит одна. Поводливый верен привычке. Он хорошо следит и гонит белку. Каждый вечер, как началась охота с собакой, Пэтэма возвращается из леса не меньше, чем с пятью белками. Бали домовничает, рубит на ощупь у чума дрова, растапливает снег, кипятит из него чай. У Бали достаточно навыка, чтобы заменить на этой работе внучку. Ведь на ее долю остается еще немало забот: починка одежды, сборы в дорогу, устройство чума, изготовление лепешек, мяса. Ей приходится каждый вечер засиживаться допоздна, вставать рано утром, чтобы не отстать от мужчин в выходе на охоту и не потерять без толку день.

Незаметно прошел месяц «Повторной игры оленей». Очистились рога от скудных меховых ремуг. У худосочных оленей мороз выгнул горбом полношерстные спины. Телята по брюхо бродили в снегу. Заяц спал мало и, бегая долгие ночи, торил по лесам тропы. Лисица вышла на них. Горная птица, не боясь разбиться о землю, каждый вечер смело ныряла с деревьев в глубокий снежный покров. У собак лапы не доставали земли, на подушках намерзали шишули, и собаки охотнее стали держаться около чумов. Холод прогнал белку к налаженным по теплу гнездам и запасенным кормам.

Кухта. Безмолвный лес. Солнце в бледном кругу низко и тускло. Холодно. Всюду, точно трескучая пихта в костре, щелкают мерзлые сучья, стволы. Зато какой уверенный шаг на камысной лыже после голиц!

Пэтэма видела кое-где следы белок, находила их пустые гнезда. Поздно вечером она вернулась с охоты, но не внесла в чум ни ружья, ни поняги.

— А мы с дедушкой только что о тебе говорили, — встретил ее Сауд. — Хотели идти гонять твой след. Что долго?

Пэтэма, не сняв парки, молча села есть.

— Хвастай, что добыла? Где поняга? Кажи! — привставал Сауд.

— Разглядывать пустую понягу кому захочется! — Пэтэма опустила черненькие колючки коротких ресниц. Наелась, вылила из чайника воду, чтобы ночью его не разорвало льдом и, скучная, завернулась в спальный мешок.

«Пустая поняга ловцу — тяжелая ноша», — подумал Бали, раздеваясь.

Сауд прижег угольком трубку и, попыхивая, ушел в свой чум. В дверях его встретил насмешливый месяц. Сауда не пугала неудача Пэтэмы. Первый выход на промысел без собак и у него был не лучше. Зимняя охота только началась, научится и Пэтэма.

Дулькумо к утру растеребливала на обмотку ног теплую кору жимолости.

Ниже поперечной таганной палки висел в чуме дым, Дым указывал на мороз. К утру холод усилился. Никто из мужчин не пошел на охоту, только Пэтэма упрямо катила лыжи и настойчиво разыскивала куда-то исчезнувшую белку. За весь день она выпугнула из-под снега кедровку и опять с пустою понягой вернулась домой.

Сауд видел свободные ремни на поняге Пэтэмы и не приходил к ним в чум. К чему досаждать. Кряж дров старику он принес днем, а с Пэтэмой встретится завтра. Пришел поболтать к Раулю. Этэя шила Кордону унты-штаны. Рауль ножом просверливал поглубже пороховую мерку.

— В мороз чуму нужно побольше дров, ружью — пороху, — встретил он Сауда. — Не видал добычу Пэтэмы?

— Пустая.

— Хм! — вздохнула Этэя, подсучивая на щеке нитку. — Чего знает девчонка? Тоже ходит куда-то, горе, незнамушка! Сидела бы вон с ребенком.

— Три дня тут ходили с собаками да день без собак, какая же будет белка. Отстреляли. Я думаю, завтра надо менять стоянку. Как ты скажешь, Рауль? Пойдем!

Рауль в ответ Сауду качнул головой и выдул из мерки наскобленную роговую пыль.

Проходя мимо чума, Сауд предупредил Бали о завтрашней перекочевке.

— Дедушка, скажи Пэтэме, чтоб белочить утром не уходила. Она спит?

— Пора! — ответил старик. — В свежей тайге ходить веселее. А тут что? Пэтэма хотела после собак сама найти белку! Нет, после кедровки не колупай в шишке орехов.

В быстрой воде долго не задерживается муть, в молодости — горе. Коротенький аргиш, свежие места с беличьими следками вернули Пэтэме веселость. Здесь она с промысла не вернется пустая и не оставит поняги за чумом. Скорее бы утро!

Отзаривало. Пэтэма наспех сунула дедушке еду и, постукивая костяною натруской, ушла в лес.

Сауд долго следил Пэтэму, наконец решил догнать ее.

— Ты почему тут? — смутилась она, глядя на его пустую понягу.

— Скружнул немного и выбежал на тебя, — схитрил Сауд. — Я видел, ты находила беличий след?

— Да. Лучше бы попалась белка.

— А мне и следа не попадало. Ты счастливее меня. Однако вернусь в чум. Завтра пойду в другое место, чем тебе мешать.

— Хочешь, пойдем вместе?

Сауд окинул взглядом небо, ответил:

— Белка еще не скоро вернется с еды. Пойдем. Ты не будешь сердиться, если ничего не добудем?

Пэтэма засмеялась и двинула лыжи. Вдвоем вернуться с охоты пустыми не стыдно. Идут. Вскоре попал свежий следок. Пэтэма повернула по нему.

— Пэтэма, эта белка шла к корму, ты видишь, какой размашистый след. Зачем нам гоняться за ней? Это долго.

— Как же тогда?

— Скорее найти главное гнездо, чем догнать ее.

Пошли навстречу беличьего следа. Местами, где белка пробиралась по веткам, на снегу не было следов Пэтэма не знала, куда идти, ей помогал Сауд. Наконец, было отыскано гнездо.

— Одно, — сказала Пэтэма.

— Да сзади одно: всего — два, — добавил Сауд.

— Два, а белки ни одной.

— Подождем, к вечеру белка вернется в жилье. Пойдем туда. — Сауд махнул рукой.

Он не хотел мешать Пэтэме, но и не давал ей лезть, куда попало. Нашли третий след. Пэтэма хотела свернуть на поиски гнезда. Ее остановил Сауд.

— Пэтэма, — сказал он, — мы с тобой умеем находить гнезда и это гнездо найдем после. Пойдем лучше дальше.

Им случайно удалось набрести прямо на белку, которая сидела на лиственнице и крошила шишку. На снегу лежало много чешуек. Сауд по щелканью острых зубок услышал белку не позднее Пэтэмы, но не мешал ей похвалиться находкой.

Убили. Пэтэма веселее пошла дальше. Сквозь сумрачную пленку изморози показалось солнце. Оно желтым лебеденком выплыло далеко за полдень, когда они, неожиданно для Пэтэмы. вышли на слепы своих лыж.

— Как это я сбилась? — удивилась Пэтэма.

— О, наша лыжня! Это не плохо, — обрадовался Сауд. — Теперь нам будет легко идти своим следом и добывать по гнездам белку. Нельзя же оставлять найденного на завтра.

Пошли. Сауд внимательно смотрит на снег. Он ищет обратный след белки через лыжню к гнезду. Увидел, показал Пэтэме.

— Это прошла та первая белка, которую ты утром следила без меня. Видишь, какой у ней узенький шаг. Она сыта. Пойдем к гнезду. Она там.

Неожиданно для Пэтэмы Сауд выпугнул из гнезда двух белок, и также неожиданно для него она быстро сбила их с веток.

От пустого гнезда Пэтэма без подсказок вернулась на лыжное кольцо. Теперь она знала всю мудрость добычи белки по следу.

Уже смеркалось, когда они спугнули белку из последнего гнезда, сняли ее и вышли опять на круг своей лыжни. Пэтэме больше не нужно было спрашивать Сауда, куда идти. Она направилась к стоянке.

Подойдя к чуму, Пэтэма сняла со спины понягу и подала ее Сауду:

— Возьми, Сауд, это твоя добыча.

Пэтэма на этот раз не постыдится сказать дедушке, что она ничего не добыла за день. Она была уверена, что после сегодняшнего промысла без собак, но с хитроумным Саудом ей редко придется из леса приходить в чум без улова.

Сауд взял поняжку и внес ее за Пэтэмой.

— Дедушка, — сказал он, — посчитай-ка добычу Пэтэмы. Правду ты говорил: в неопромышленной тайге ходить веселее!..

На лице Пэтэмы упрек перепутался с радостью.

На чуме Топко с шумом задернулась дверная пластина.