Большой аргиш

24

По легкому почину Калмакова многие повели в тайгу тропы-времянки, облюбовали на Катанге под торговые заимки места и строили низкие избы. Сбивали в них глиняные «русские» печи, отгораживали углы под лавки. К одной из наружных стен прирубали в стык мучную амбарушку и на отлете строили жаркую баню — «куражить душу».

Все эти, часто одинокие, поселения ничем существенным не разнились от калмаковских торговых факторий. Те же топорные слепооконные постройки, те же товары, водка, такое же грабительское обращение в покруте с «юртенной тварью». И везде эта «тварь» — неприкосновенная собственность владельца заимки. Ее — эту «тварь» — можно делить по-соседски, пропивать и проигрывать в карты. Для самозащиты и большей вольности купцы подбирали надежную силу. Уголовные отбросы Приангарья нашли неожиданный спрос. Поселенцы «мокрушники», у которых в трудную минуту не дрогнет рука, оказались нужными людьми. Условия найма делались устно.

В тайге установился нигде не писанный закон: «грабь тварь свою, не шевели моей!»

Фактории Калмакова оплетали десятки торговых заимок. Конкуренты пересекали кочевые тропы и ощипывали «тунгусишек» на подходе. Это приводило Кал-макова в звериную ярость.

— Ых, пар-разиты! — надрывался Калмаков. — Не я буду, если не пооборву кое-кому головы. Жужжите потом мухами, беспатентная шантрапа! Вытряхну кое-кого из штанишек, пойдете по миру «с грехом» наружу.

Однако предупредить насильственные вторжения на Катангу купцов-ангарцев он не мог. Связывала его по рукам Павчино-Преображенская дорога, которую достраивать стал бы только глупец. Как при таком положении сунешься е донесением о бесчинствах конкурентов к его превосходительству? Лисиц он взял, но кто ему помешает запросить у волости отчет о состоянии пути? Никто! Запросит, вскроет обман и тогда?..

Калмакову вовсе не хотелось возами отправлять взятки «их благородиям». Он решил наводнить своими торговыми точками тайгу, пришибить рублем мелкого конкурента, очиститься от «гнид» и после окупить с лихвой все затраты по ненужным постройкам.

Осип Васильевич верил в свои расчеты и ни на минуту не сомневался в успехах.

На развертывание торговой, сети понадобится много средств. Что же: можно потребовать у Тонконогова увеличения кредита и продлить сроки платежей. Калмаков ему должен, тем лучше. Тонконогову нельзя будет пренебречь долгом и потерять крупного поставщика пушнины. Наконец, что стоит женить сына Ермила на дочери заледеевского купца Чабунова и по-родственному получить от него денежную поддержку! Чабунов хранит при себе золото насыпью в ведерных котлах. Он скуп, но… скупые дураки идут на повышенные проценты, попадают на лесть, как жирные осетры на голые переметные уды.

Этим летом, когда Калмаков закладывал новую факторию на Вановаре и строил планы по захвату речек Кулинды, Панолика, Воскобы, Таимбы, — селенгинский купец Григорий Харлашено-к, разнюхав о пушных богатствах Байкитского района, Калмаковским трактом выехал по последней санной дороге на факторию Горницы, построил там илимку. Сразу же за льдом он столкнул илимку в воды Катанги и под собственной командой повел ее вниз.

Харлашенок пристал в устье Байкита. Он не спрашивал позволения на въезд у наместника калмаковских торговых владений Игнатия Федоровича и начал выгружаться. При встрече с Игнатием Харлашенок пошутил:

— К жилому месту пристать лестнее, чем к пустоплесью.

— А ты кого спросил здесь селиться? — крикнул Филька Голенков, беловолосый великан, подручный Игнатия.

— Бога спрашивал. Молчит, значит ладно. А ты что: горловые получаешь? — насмешливо ответил Харлашенок и гаркнул: — Эй, челядь! В топор! Вали подряд лес, катай в сруб. Избу выстроим, а в баньке попаримся у Игнашки.

— Угорищь, смотри! — Голенков вытащил из кармана большие волосатые руки.

— Угарно будет, выздаем, Филя. Вот так, — и Григорий одной рукой поднял кверху за опояску сухонького плотника. — Гляди. Что нам угар?

Раздался дружный хохот артели. Кто-то сказал:

— Такому хозяину легко услужить, страшновато не потрафить. Ядреного дядьку согнет лучком.

Харлашенок, довольный похвалой, опустил на ноги мужика.

Хвастовство Харлашенка задело Фильку.

— Это только? — скривил он рот.

Слетела на землю подрубленная строевая лесина. Он мигом нагнулся и приподнял комель на пень. Все переглянулись.

— Но, а ты, Игнатий Федорыч, что не хвастанешь своей могутностью? — прозубоскалил Харлашенок. — По бороде-то ты, однако, силен?

— Чо мне срывать понапрасну пуп. Мне-ка хватает силы Филиппа. У меня сила тут, — Игнатий для забавы снял шапку и пошлепал себя по лысине. — Сила во мне бабья.

Голенков молча ушел в избу. За ним последовал Игнатий. Харлашенок призадумался: мыться ли, не спросись, в чужой бане? Он все-таки решил срубить свою баньку и непременно переманить Фильку к себе в пособники.

Поодаль от калмаковского «заведенья» на плоском отмете прибрежных гор, рассеченных Байкитом, к комариной поре белела свежими стесами топоров древесина построек Гришки Харлашенка. Подгулявшая артель впряглась в лямку и потянулась с илимкой вверх по Катанге. Бечева катилась по вершинам тальников и вытрясала из них птиц-мелюзгу. Григорий Харлашенок сидел на крыше илимки. Он провожал артель и заодно осматривал берега.

Он думал проехать выше Чуни и оттуда поплыть на Байкит в маленьком шитике, что шел под бортом илимки. Вышли к Чуне, секущей своим многоводьем Катангу. Харлашенок увидел буйные травы, которых было достаточно, чтобы накосить в будущем сена для двух-трех коров. Он дал подрядчику короткий наказ оставить илимку на зимовку в Тэтэрэ и вручил ему письмо — распоряжение домой. Затем последовал прощальный салют из ружей, и подхватило Харлашенка быстрым течением.

Григорий вглядывался в ущелье Чуни.

«Неужели помаячило? Не должно бы: ясно видел, как взблескивали на солнце мокрые весла».

Григорий встал на ноги. Вблизи послышался разговор эвенков:

— Новый какой-то?

— Старый! — ответил Харлашенок на их наречии. — Глядите, какая у меня борода!

Из-под тенистых тальников враз выплыло четыре берестянки.

— Я думал, ты — Калмаков. Ты выше Топко. Он говорил. Калмаков — большой.

Мороненок смело зацепился ногой за деревянный борт шитика, чтобы спаромить лодки.

— Я тебя не видел. Ты кто?

— Я Гришка — купец. Покручать народ буду. Пойдемте ко мне в лавку.

— Смотреть сперва будем. Табак есть? Гости.

Харлашенок достал кисет. Кисет пошел по рукам. Берестянки подносило течением к Байкиту.

— Моя изба, — показал Харлашенок на новую крышу. — Там покручаться будем.

Рауль поднял скрепу-весло и осторожно оттолкнулся. За ним проделали то же Топко, Арбунча, Мороненок. Берестянки расплылись врозь, как распуганные утята крыльями, взмахнули веслами и помчались на факторию. Харлашенок плыл за ними.

— Эй, друзья!.. — крикнул он вдогонку. — Ко мне идите за покрутой!.. Гости-ить буду!

Рауль с Топко прошлый год покручались у Калмакова. Они хотели сначала побывать в его лавке у Шагданчи и только потом сходить к Гришке. Кто им помешает это — сделать? Худо встретит Шагданча — недалеко уйти к новому другу.

Харлашенок сбросил с мокрой головы картуз. Он из всех сил черпал веслами воду, чтобы догнать эвенков хотя бы на берегу. Гаркнуть подручных Кузьку с Якимкой, подхватить пушнину, охотников под руки и… Харлашенок оглянулся и не верил глазам: Ипнашка с Голенковым проделали то же самое раньше его.

Кузька — с Якимкой стояли в стороне и не знали, что делать. На них рявкнул Харлашенок:

— Что вы, паскуды, стоите!

Кузька схватил у Топко шкуры сохатого. Голенков кинулся отнимать.

— Якимка, помогай!

Голенков отступился.

Кузька с Якимкой понесли в избу три шкуры и турсук белки. Топко не знал, куда идти. В руках его оказался чужой турсук с белкой.

Гришка пристал выше устья Байкита, выскочил из лодки, перебрел речку и подбежал к Топко.

— Друг… идем ко мне… Хорошим вином… гостить буду. Идем!

На своем локте Топко почувствовал сильную руку Харлашенка, посмотрел с грустью на Игнашкину избу и нехотя пошел рядышком с Гришкой в гору.

— Эх! Рот-тозеи! — выругался Харлашенок. — Так работать будем, наживем пожитку — кляп да нитку. Видели, я тороплюсь, ну и хватали бы турсуки… Садись, друг. Баба, давай, потчевай гостя.

Топко неловко было одному в новой избе среди четырех незнакомых русских. Уйти к Шагданче, где были свои, он тоже не решался. Держала пушнина. Он потихоньку покашливал, тоскливо поглядывал через окошко на Катангу, красную от заката.

«Хотя бы один кто пришел сюда, — думал Топко. — Как я отбился от них?»

Харлашенок спрятал шкуры и турсук с белкой. Топко волей-неволей пришлось ждать угощений с покрутой у нового «друга». Однако он вспомнил, что шкуры — Сауда, а белка — Рауля. Топко об этом рассказал Харлашенку.

— А где твоя пушнина?

— Утащили к Шагданче.

— Утащили? Но, ничего, потом за ней сходишь. Гостись пока.

На пороге показался Голенков.

— Григорий Харлампыч, твои ребята утащили турсук не этого тунгуса. Я пришел за ним.

— Турсук нес я, отдавать его буду не тебе. Не мешай мне заниматься делом. Если в требу тебе моя избенка, переходи на работу.

— Разговор этот прибережем для другого раза. Топко Иванович, — Голенков придумал эвенку отчество, — пойдем к Шагданче в избу гостевать.

Харлашенок прищурился и всей пятерней указал Голенкову на дверь.

— Пошли ко мне Игнашку для разговоров. Не пойдет — скажи, что за такие дела я ему охотно прибавлю плешины. Пусть он принесет турсук с пушниной Топко. Он хочет сам у меня покручаться.

— М-м! Ладно!.. — Филипп попятился из избы.

Топко мало понял, о чем говорили русские, но заметил их ссору по недобрым взглядам.

Филька ушел. На столе стоял помятый, запаянный самовар, в тарелке искрилось талое масло, лежала большая булка хлеба и кусок рыбы. Харлашенок угощал Топко, улыбался, улыбалась баба, скалились у дверей большезубые парни.

— Масло ешь, губы будут мягче! — говорил весело Гришка.

Гришка знал много эвенкийских слов. Топко, слыша их, начал чувствовать себя лучше. Когда же Харлашенок угостил его спиртом, Топко стал смеяться, поплевывать и сам назвался Харлашенку в друзья.

— Масло едаем, пирт пиваем, — друг ставаем. Другой разу пьем — век друг!..

Топко растолмачил Гришке, что теперь не только он сам ему Друг, а все — Рауль, Мороненок, Арбунча и Дулькумо с сыном — такие же верные друзья Харлашенку.

Григорий не расплескивал напрасно чистый спирт. Он умело смачивал Топко губы и согревал в нем веру в свое гостеприимство Пусть Топко один съест всю прикормку, зато он приведет за собой эвенков. Заведутся помаленьку друзья.

Правее сопок Едо в таежные кудлы вплеталась розовость утра. Через окно заря раскрасила в лавке товары. Их видел Топко через дверь. Но ему было не до них. Ноги его подогнулись, тело распустилось сыромятью, в ушах шелестело.

В избе Харлашенка наступила утренняя дремота. У дверей сторожил Кузька. За ним поглядывал из калмаковской избы Филька Голенков. Над Катангой плавал зоркоглазый орлан-рыболов.

Игнатий Федорович спал мало. Харлашенок перехватил эвенка. Это досадно. Угроза Гришки беспокоила. Змея иметь по соседству — не радость.

— Слушай, Филипп, не отдадим мы этому гаду, Гришке, ни одного нашего эвенка. Жаба поселила его на застроенном месте.

— Что же, Игнатий Федорович, на кулачку идти? Они нас с тобой перебьют…

— Припугнуть тунгусишек надо, чтобы они помнили наперед дружбу, — подсказал Игнатий Фильке.

Проснулся Мороненок. Он растолкал Рауля с Арбунчей. Полушепот русских стих.

— Ставайте, пойдем смотреть Гришкину лавку. Где Топко?

Последние слова Мороненка услышал Шагданча.

— Зовите Топко ко мне гостевать, — сказал он. — Гришка морил его.

— Может! — и Мороненок, зевая, поглядел в окно, в сторону новой избы. — Ха-ха! Смотрите… Смотрите… Лю-юча!

К избе приближался сияющий Топко. Он был наряжен Харлашенком напоказ. На ногах блестели лаковые голениша сапог, синели с напуском поношенные суконные штаны. Топко был в красной шелковой рубахе, поверх которой красовался заштопанный директорский сюртук с бархатными петлицами и гербовыми пуговицами по бортам. По пятам стегали зеленые кисти гарусного пояса. Голову прикрывал блином казачий картуз «бескозырка».

От Топко пахло табаком и водкой. Арбунча, Рауль и Мороненок завидовали его наряду.

— Пустите, князь пришел! — крикнул Шагданча и потянул Топко к столу угощать. Топко выдернул руку. Он позвал своих к Харлашенку.

— Лавка у Гришки — солнце!..

В воображении эвенков замельтешили невиданные товары.

— Пошли! — сказал Мороненок. — Топко, веди нас.

Филипп ждал, что ему прикажет делать хозяин. Хватать ли за шиворот соблазнителя, подпереть ли дверь и разом задержать всю «тварь». Однако Шагданча стоял молча, и Фильке пришлось пропустить мимо себя эвенков.

— Ты что, Игнатий Федорович, этих тоже решил подарить Харлашенку? — спросил Голенков.

— Пускай сходят. Попьют, пожрут там, а за покрутой придут ко мне. Белка-то у нас.

— Так-то разве!

Игнатий хитро улыбнулся в бороду.

Харлашенок распахнул настежь дверь и на пороге с бутылкой рома в руках встретил друзей. Он был весел, приветлив. Пусть он не получит в этот раз от эвенков пушнину, захваченную Игнашкой, но все равно будет их покручать. Даст много в долг и этим заставит рассказывать в тайге о себе. Довольные эвенки разнесут по кочевьям добрую весть и потянутся со всех троп в его лавку. Приехал на Байкит он не на день. Своей белки дождется.

В щегольском наряде Топко чувствовал себя необычно. Сапоги жали ноги, сюртук был тесен. Но он терпел. Поважничает, походит здесь, на фактории, покажется таким в чуме и отдаст потом все сыну Сауду. Вспомнив о сыне, Топко вспомнил его наказ:

— Друг, — сказал он Гришке, — сохатиные шкуры тебе другой люди через меня давали. Ты тот люди маленько давай табак, серянка, правка…

Кузька учил эвенков играть в карты Он их обыгрывал, бил Арбунчу по носу. Арбунча жмурился, Рауль с Мороненком хохотали до слез.

Потом пили вино, ели. Потом тянулись на пальцах. Когда Рауль перетянул Мороненка… тот разгорелся и вызвал его тянуться за волосы. Пьяненький Топко пел:

Накрапывал дождь. Потемнело небо, потемнело в избе.

Топко вдруг вспомнил о покруте. Он послал молодых парней за пушниной к Игнашке. Рауль идти один струсил. Тогда поднялся Мороненок.

— Пойдем. Я тоже покручаться тут буду.

Арбунча понимал, что и ему нужно идти за своими турсуками к Шагданче, но он боялся встать. Пол качался под ним.

— Яким, сходи с ним. Поможешь притащить турсуки. В избу сам не лезь.

Мороненок пришел к Шагданче за своим добром. Кого ему бояться?

— Шагданча, давай белку!

— Куда тебе ее?

— Гриске. Покруту делать.

— Топко пуснина давай, — добавил Рауль.

— Фю-фю! — свистнул спокойно Игнатий. — У Гришки торговать наличными, а мне долги квасить?.. Никому не дам белки!

Яким заглянул в дверь. Это взбесило Игнатия. Обозлился, прикрикнул:

— Пособника привели? Пошли все от меня к черту! А ты там тоже не пяль харю. Живо заставим целовать икону святого чалдона.

Голенков пошел к дверям. Якимка подался за косяк и отбежал подальше от избы. Голенков подошел к пню.

— Не убегай. Не за тобой, по своему делу вышел. Заяц! Дождевого шуму боишься.

— А чо ты мне? Не за твоим пришел, не на тебя лезу. Велит хозяин куда — иду. Сейчас пришел по своей воле, так просто…

— То-то! — крякнул Филипп. — Разбудила сволота! Шарашатся. Век дня не знают.

Напрасно Харлашенок готовил в лавку пятилинейную лампу. Зажигать ее не пришлось. Эвенки от Игнашки вернулись без пушнины. Разгоряченный Мороненок отрывисто рассказал Гришке об отказе И о ругани Игнашки.

— Пошто так? Брать надо белку, белка ваша.

— Брать! — осмелел по совету Харлашенка Топко. Сношенные каблуки нарядных сапог его застучали по полу. Он шел за белкой один.

Шагданче Топко не должен. Гостевал не у него и дружить с ним не хочет. На что тут сердиться? Мороненок раскуривал трубку. Арбунча из блюдца пил чай.

Лил дождь. Волдырилось болотце.

Кузьма следом за Топко подошел к избе Калмакова и припал к стене ухом, стараясь не пропустить ни одного слова Игнашки, Фильки и Топко.

— A-а!.. И ты притянулась, сволочь, за пушниной, — рявкнул Игнашка, которого Топко убеждал в том, что «покрута брать этот пора Гриски надо». — Я те такую дам пушнину, что и другие забудут, как обманывать меня! Ух, ты, паршивец!..

— Пошто тебе сердит? — горячился Топко. — Сердит, да даром. Давай пуснина… Амун!..[103]

— Кто-о?.. Филипп, прикрой дверь. Я ему покажу — кто я.

Кузька неслышно перешел к окну. Сквозь мокрое стекло он видел, как Игнашка съездил ладонью по большому лицу нарядного Топко.

— Вот тебе амун! Вот тебе другой…

Топко бросился к двери. Филька, скрючив ногу, пнул эвенка в полный живот. Топко упал на затылок и глухо замычал.

Игнатий подскочил торопливо к Топко. Наклонился, поймал за руку, потряс.

— Друг, вставай. Мириться будем. Филипп, дай-ка чашку вина… Эй, друг!..

— Чо, не хочет? — крикнул из-за окошка Кузька. — Ловко вы его угостили.

Игнатий выпустил безжизненную руку Топко. Филька захлопнул на крюк дверь. Кузька сквозь дождь летел к Гришке с выгодной вестью.