Большой аргиш

20

Да, это синел высокий Ян! Кто этому теперь мог не поверить, когда была отлично видна сквозь лес его голая одутловатая вершина, с потоком каменных осыпей по крутым склонам? Никто. Всякий в аргише знал, что и тяжелому пути бывает конец.

Бали не видел берега Катанги, но он слышал песню Сауда и улыбался, как маленький, когда-то виденным правобережным холмам.

Сегодня Пэтэма принесла ему летнюю лосиновую обувь, а Рауль с Этэей послали свежую рыбу. С каким удовольствием Бали жевал спинные рыбьи кости и высасывал из них душистый сок! Сауд вчера подсек немножко березу и за ночь нацедил из нее большой котел сладкой соковицы. Выпили, после чего у всех долго во рту оставалась сладость. О, теперь можно будет дождаться плавучих купцов!

В лесу влажный шум отмякших веток. Везде будто токует, звенит, бормочет вода. В кустарниках веселятся крошечные певуны-чичакуны[92]. Все утро и день и вечер их слышишь:

— Тю-ти-ти!.. Чим-чим-чимк. Чи-зит!..

На реке копчик передразнивал плачущую Либгорик. В стороне стучали топоры. Мужчины торопились догородить маленький загон, чтобы согнать в него оленей. Городьба подавалась быстро. Загон они делали просто в завал. Для этого выбирались в нужном порядке нетолстые деревья и подрубались на высоте оленьего прыжка. Мастерство требовалось небольшое. Важно было не пересечь напрочь деревца, чтобы оно, падая, не слетало с пенька, а крепко держалось на нем в перегибах на уцелевшей части древесины. В одном только месте, где были редкие и большие деревья, им пришлось на стволах сделать по три косых засечки, вбить деревянные спицы и на них в пролеты положить с сучьями жердняк. К полдню получился прекрасный зеленый залом, в который и были собраны все олени. В этот день Бали предстояла тоже немалая работа — оскопить лишних бычишек. Никто на стоянке лучше его это делать не мог. За ним пришел Сауд.

— Дедушка, загон готовый. Ждем тебя.

— Эко! Делали бы без меня. У вас зубы-то есть. — Бали подал руку.

— Я не умею, отец с Раулем — тоже.

— А ты учись. Погляди, как буду делать я. — Бали запнулся и попросил Сауда шагать потише.

Топко на ремне подвел пугливого оленя-годовика. Олень бодался, крутился, пока спутанный по ногам не упал на землю.

— Эко, боец какой! Держите покрепче ноги, чтобы не ударил дурачок.

Подошел Рауль, взялись держать молодяжку втроем. Бали нащупал между ног горячие бугорки, забрал их в рот и стиснул зубы. Несколько сильных рывков тонких ног оленя от быстрых повторных укусов. Боль! Дрожь!.. Стон!

— Пускай бежит. Давайте другого.

Через зеленую городьбу перемахнул легкий Бегун. Остальные олени сбивались в кучи. Беспокойно хоркая, жидконогие телята-сегодыши отыскивали потерянных матерей, возле которых держались еще телята-годовики. В лесу была целая перекличка!

— Стареть, мужичок, начал я, — говорил Бали Сауду, ожидая очередного бычишка. — Зубы притупели. Кусаю больно. А раньше… О!.. Дернуться другой олень не успеет. Легко кусал.

К месту кладки подвели пегого годовика. Смирный, веселый, крупный. Стали валить его на землю.

— Это какого поймали? — спросил вдруг Бали.

— Сына твоей пестрой важенки, — ответил Топко.

— Нет, этого портить не будем. Пустите его на при^ плод. Вы путем глядите, когда ловите, кого оставить на племя. Без отца теленка не увидишь.

Сауд внимательно смотрел за работой Бали и на последнем олене насмелился сам заменить старика. Сауду надо было учиться управлять оленным хозяйством.

Над гнездом трещал рыжеперый дрозд. Набежала откуда-то тучка. О ветки разбились в пыль первые капли дождя. Перепархивание, заботливый щебет в кустарниках.

— Чилим!.. Чи-зит!..

Женщины сиднем сидели в чумах. Они кроили мягкую ровдугу[93] и торопились к приходу калмаковской лодки дошить себе и мужчинам наряды. Пэтэма двадцатый день узорит свое нарядное замшевое пальто. Этэя ей дала взаймы бисеру, а Дулькумо спорола со старенькой одежды бусы и для отделки подола подарила ей два лоскута коровьей кожи — белый и черный, купленные в Яркиной у купца Федотки за много белок. Кожа не зря пролежала у ней в турсуке. Она пригодилась на отделку девичьего наряда. Для встречи русских у Пэтэмы будет прекрасное летнее пальто. У Дулькумо тоже игла не плохая. Она сшила Сауду отличную, по колени рубаху. На плечах красивые вставки, по подолу синяя полоса, отделанная по кромочке в три разноцветных тесьмы. Сделала новую лосиновую обувь с мелкими бориками на тупоносых, завернутых по ноге подошвах. Отдельно к ним — в ладонь ширины — расшила сплошь бисером замшевые подвязки.

Вот они: черная молескиновая каемка, вдоль нее три голубых бисерных снизки, рядом снизка черно-смородинная вперемежку с бисером рябинного цвета, ниже две снизки льдистых, затем четыре снизки белых в красный крестик и опять две льдистых, смородинно-рябинных, голубых и черная каемка молескина. Не то, что девушка, но и старушонка заглядится на ноги Сауда. Этэе оставалось заменить подошвы старой обуви Рауля. Верх еще добрый. Только бы приплыли купцы!.. Оденутся все. Накупят всего. Недаром же нынче была густая белка.

У Пэтэмы на губе вздулся маленький водянистый прыщик. Она вышла на берег поискать целебную траву. В затопленных водой тальниках возился с сетью Сауд. Увидела его, забыла о траве.

— Рыбу тащишь? — засмеялась она.

— Отцепляю сеть. Накинуло водой на задеву.

Сауд по тетиве спустил в воду весло и отцепил им ловушку.

Пэтэма из-под тенистой ели глядела в сторону мыса. По небу в дремотной лени белыми птицами двигались облака. Блестело длинное плесо Катанги с завитками на быстрой стрежи.

— Говорили, по первой воде с товаром приплывут купцы, а где они? Сначала плыли коряги; теперь и их не несет.

— Вода убывает. — Сауд раскинул на колышки мокрую сеть. — Прибудет вода, опять понесет коряги.

Пэтэму беспокоило, чтобы купцы не проплыли мимо их стойбища. Долго ли не заметить? Потолковали об этом с Саудом и развели на берегу дымокур.

Пусть теперь огонь караулит русских. Какие они будут люди, если не увидят огня?

Они оба посмотрели кверху и были довольны высоким, показным дымом. Сауд опустил глаза на Пэтэму. Он видел, что на ребрах ее за эту весну сильно вздулось платье.

— Пойдем в чум, — сказала Пэтэма.

Сауд веточкой загородил ей дорогу. Продолговатые чуть раскосые глаза Пэтэмы прищурились. В них исчезли зрачки.

— Пойдем, — повторила она, — мне надо печь лепешку. Дедушка голодный.

Сауд вздохнул, отправляясь за ней.

«Когда же мать соберется подсылать сватовскую узду дедушке за нее?»

Вошли в чум. Бали сидел без рубахи.

— Это ты, Сауд? — спросил он.

— Я.

— То-то! Ногу твою слышу. Ты куда, Пэтэма, ходил а?

— Купцов глядели с Саудом, да мысы мешают.

— Эко! — Бали засмеялся над нетерпением внучки.

Ей нужна шаль, бисер. Жениха еще и не слыхать, а туда же, наряды шить хочет. Положим, жених в чуме. Богач Гаиуль сватать внучку придет, Бали ему и богатому откажет, придет другой — он сделает то же.

Пэтэма туго замешивала на воде остатки муки деду на лепешку, Сауд курил трубочку. Бали вспомнил, что на землю упала клейкая роса, и предупредил об этом парня:

— Худоба на оленей в этом году будет. Надо за ними доглядывать хорошенько.

— Да у нас и так два оленя пропало зимой. Один-то кашлюн был, а другой не знаю отчего. На ком кочевать будем? — Сауд прижал к щеке кулак с горячей трубкой.

— Ничего, мужичок. У меня оленишки не ушли в землю. Помогу. Кочевать-то не думаете врозь?

— Век бы аргишить вместе не плохо. Мой ум, дедунька, такой.

— И я думал с тобой ходить до самой смерти.

Сауд видел исподлобья, как вспыхнула Пэтэма, и покраснел сам.

Из пепла напахнуло хлебным пригаром. Запах напомнил о лепешках, забытых в золе.

— О, молкэн! молкэн! — Пэтэма вывернула палочкой из-под углей подожженную лепешку.

— Зачем, девка, зовешь привиденье? Что у тебя случилось?

— У ней, дедушка…

— Ча!.. — предупредила Сауда Пэтэма.

— Что, дедушка? Говори! Что замолчал?

Пэтэма запретно потрясла головой и засмеялась вместе с Саудом.

— Эко, смеются! Им весело, а мне, голодному… Скоро кормить будешь?

— Скоро, дедушка, скоро!

Из-под ножа Пэтэмы летели стружки сожженного хлеба. Бали надевал замшевую рубаху. Сауд ушел осматривать сети. Из чума Топко слышался кэнгипхэвун. Топко нынче не нужно делать лодок. Можно и поиграть веселые песни.