Чёрный пёс

22

На этот раз три старика встретились на почте Мюрея, где ежемесячно получали свою пенсию. Помещение почты было заполнено не только пенсионерами, регулярно приходившими за деньгами по четвергам, но и туристами, полностью опустошившими автомат с прохладительными напитками и небольшой морозильник, в котором лежали мороженое в шоколадной глазури и клубничное на палочке. Там едва можно было повернуться возле стендов с открытками с видами водохранилища Ледибау-эр[101] и Частуорт-хаус[102]. Раздутые рюкзаки были оставлены на улице, пока их хозяева рассматривали путеводители и наборы циновок с изображением видов Национального парка.

Скоро туристы двинутся по деревне в сторону чайных и Центра народных ремесел в «Старой мельнице» или к площадке для пикников в «Берлоге». Затем они спустятся к тропе «Иден Вэлли», чтобы с нее перейти на маршрут «Лаймстоун» на юге или «Пеннайн» на севере. И через полчаса все благополучно забудут про Мюрей.

Гарри Дикинсон вытащил из морозильника небольшого замороженного цыпленка для Гвен. Тот был плотным и тяжелым, и от холода у Гарри заболела ладонь и онемели пальцы. Когда он встал в кассу, чтобы расплатиться, то обнаружил себя окруженным молодыми людьми, которые налетали на него и бесцеремонно толкали его локтями под ребра. Казалось, они совершенно не замечают его присутствия и он для них — просто еще одно препятствие между их загребущими руками и очередной банкой диетической «коки». Когда перед Дикинсоном влезла в очередь какая-то девочка, на виске у него запульсировала маленькая вена. На девушке был очень коротенький топик, который оставлял ее живот полностью голым, и полосатые легинсы, в которых ее бедра и задница смотрелись просто громадными. Ее крашеные светлые волосы торчали во все стороны, как неубранная солома, а когда она открыла рот, то Гарри увидел, что ее язык проколот серебряной пуссетой[103].

Борясь за свое место, она тяжело наступила Гарри на палец своими «мартенсами»[104], и когда он опустил глаза, то увидел на своем блестящем ботинке царапины и следы от ее подошвы. Если б она извинилась, он не стал бы с ней связываться. Но девица отвернулась от старика, словно его не существовало вовсе. С таким же успехом она могла бы наступить на кусок грязи, который позже просто смахнула бы.

Дикинсон постучал девушке по плечу, и она скептически уставилась на него. Ее верхняя губа слегка приподнялась в презрительной ухмылке, демонстрируя серый кусок жевательной резинки между зубов. Гарри заметил, что ее пупок был проколот точно такой же пуссетой, как и язык.

— Тебя что, никогда не учили хорошим манерам? — спросил он сердито.

Девушка посмотрела на него так, будто бы он говорил на иностранном языке.

— Ты чё, дед?

У нее был местный акцент, и старик подумал, что вполне мог видеть ее раньше.

— Если ты влезаешь впереди меня и при этом наступаешь мне на ногу, то можно хотя бы извиниться, — заметил Дикинсон.

— У меня такие же права на это место, как и у тебя.

— Такие же, но не больше. Тебе придется это запомнить, детка.

— Да отвали ты! — огрызнулась девица. Она высунула язык, а потом втянула его в рот, нахально глядя на Гарри. Однако он очень быстро перестал ее интересовать, и она повернулась, двигаясь вперед вместе с очередью.

Пожилой мужчина взвесил на руке тяжелого цыпленка, глядя прямо в затылок нахалки. Покрытая слоем льда грудь цыпленка была гладкой и твердой. Он взял птицу за ноги и стал ее раскачивать…

Девица завизжала и врезалась головой в молодого человека, который стоял в очереди перед ней. Вся почта повернулась, чтобы посмотреть, как она брюзжит и ругается на старика, потирая ту часть спины, где, похожий на металлическое клеймо, ледяной цыпленок соприкоснулся с ее теплым обнаженным телом.

— Прошу прощения, — как ни в чем не бывало произнес Гарри.

Выходя из помещения почты под раскачивающимся плакатом с мороженым «Воллса», Сэм Били наступил на выброшенную банку из-под «коки» и упал на тротуар. При этом он сильно ударился, а его палка с набалдашником из слоновой кости оказалась в канаве. Окружающие оцепенели от ужаса, пока двое высоких молодых людей с австралийским акцентом не подняли старика и не подали ему его трость. Три девушки, прислонившие свои горные велосипеды к стене почты, долго суетились, очищая Сэма от пыли и спрашивая, всё ли у него в порядке, не отрывая при этом глаз от австралийцев. Они кружили вокруг Сэма в калейдоскопе красочных рубашек и загорелых конечностей, как бабочки в поисках новых запахов, привлеченные на мгновение сухим, безжизненным растением.

Наконец они оставили пострадавшего на попечение Гарри и Уилфорда, которые заверили их, что он живет в нескольких ярдах от почты. Однако даже и поддерживаемый с обеих сторон друзьями, Сэм не смог отойти слишком далеко — ему пришлось остановиться и опереться на стену от боли в ногах. Прикурив сигарету, он прищурил глаза и взглянул на кладбище на противоположной стороне дороги, где купались в солнечных лучах надгробные памятники.

— Скоро вы и меня туда отнесете, — сказал он без всякого намека на жалость к самому себе.

— Все мы движемся в этом направлении, — заметил Уилфорд.

— Я не буду тебя торопить, это и так произойдет достаточно быстро, — вздохнул Били.

— Надо просто смириться с тем фактом, — решил Гарри, — что когда достигаешь определенного возраста, то смерть уже ждет тебя за углом.

— А вы помните тот случай, когда меня чуть не убило в шахте? — спросил Сэм. — Много воды с тех пор утекло. Но память осталась. — Он посмотрел на свои ноги.

Трое стариков замолчали, глядя на дома напротив и не замечая ни машин, которые проносились мимо, ни молодых туристов, которым приходилось сходить с тротуара, чтобы обойти их.

Прошло уже больше двадцати лет с того дня, как это случилось в шахте «Глори Стоун». Они находились в выработанном штреке, шириной в шесть футов и высотой в добрую сотню. Лава поднималась вверх среди каменистой осыпи известкового шпата, и один из шахтеров бурил ее на высоте около пятидесяти футов, выделяясь темным силуэтом в лучах своей лампы. Сама лава была еле освещена, а воздух был полон дыма от взрывных работ. Крышей же шахтерам служила непроглядная темень, находившаяся на высоте, до которой не добирался ни один луч фонаря. Вся громадная пещера с неясными очертаниями, выкрашенными в серо-черные тона, резко воняла порохом и пылью.

Сэм находился именно на вершине лавы. Тогда ему было около пятидесяти — опытный работник, который основную часть своей жизни провел в шахтах. Когда его бур раздробил хрупкий камень и лава поехала у него под ногами, его тело отбросило назад, руки и ноги задергались в собственных изломанных тенях, и он приземлился у самой подошвы склона, где его засыпала лавина известкового шпата. В темноте Уилфорду удалось найти Гарри, и они голыми руками откопали своего друга и вытащили его в безопасное место. Оба так и не поняли, что у него переломаны ноги, пока он не закричал.

— Если боль становится невыносимой, — произнес Каттс, ни к кому конкретно не обращаясь, — вы бы решились на крайнюю меру?

— Ну, я полагаю, что да, — задумчиво посмотрел на него Сэм.

— Если у тебя больше ничего не осталось, — кивнул Дикинсон. — Никакой надежды. Тогда, думаю, выбора нет.

— Хотя это зависит от того, во что ты веришь, — заметил Уилфорд. — Правильно?

— Что ты имеешь в виду?

— Некоторые люди верят в то, что накладывать на себя руки — это неправильно.

— Это все религия, — улыбнулся Били.

— Это грех, самоубийство, — не сдавался Уилфорд. — Согласен, Гарри?

Дикинсон закурил трубку. Его друзья замолчали, ожидая от него или неизбежного собственного суждения, или решения. Они знали, что лучше всего Гарри соображает с трубкой в зубах.

— Мне кажется, — произнес он, — что существуют разные грехи. Грех — это не то же самое, что зло. И грех Бог может простить.

Все покивали. Это прозвучало вполне логично и разумно. Ни один из них не смог прожить почти восемь десятков лет, не совершая время от времени грехов.

— Хотя для этого понадобится смелость, — добавил Дикинсон. — Это не так просто сделать.

— Ну, есть снотворные таблетки, — заметил Били.

— Это женский способ, Сэм, — презрительно прочистил горло Гарри.

— Можно спрыгнуть с какой-нибудь высоты. Например, со скалы на Вороньем склоне, — предложил Уилфорд.

— Слишком неопрятно, — покачал головой Каттс. — Да и кто тебе сказал, что ты обязательно разобьешься насмерть?

— Да уж, не приведи Господь! — Все трое дружно передернули плечами.

— Да и вообще я не переношу высоты. У меня кружится голова, — признался Сэм.

— Серьезный довод, — кивнул Уилфорд.

— Можно повеситься, — предложил Гарри.

— Если знаешь, как завязывать узел, — уточнил Били.

— Да и высоту надо правильно подобрать. Иначе… — поморщился Дикинсон.

Уилфорд поджал губы и запустил руку в свои седые волосы.

— Что иначе? — прищурился он.

— Иначе ты не быстро умираешь, а медленно душишь себя. Вот.

— Я где-то читал, что какие-то извращенцы как бы вешаются, — сказал Сэм. — То есть почти, но не совсем. Вроде бы для развлечения.

— Черт их побери, да зачем это надо?! — изумился Каттс.

— Для секса, — мрачно объяснил Били. — Они говорят, что после этого у них стоит, как над пропастью.

— Ну, наверное, это действительно что-то новенькое, — хмыкнул Уилфорд.

— Да, никогда точно не знаешь. Может быть, и стоит попробовать разок, — задумчиво проговорил Гарри.

— В газетах писали про одного придурка, — рассказал Сэм. — Ему было семьдесят четыре года, только представьте себе! Так вот, он подсоединил свои соски и яйца к электрическому току — это у них называется эксперимент по самовозбуждению.

— Да? И что же с ним произошло? — поежился Каттс.

— Напряжение оказалось слишком высоким. Оно его просто убило. Оторвало яйца к чертовой матери, насколько я помню.

— Старость не убивает желание. Просто ты уже не можешь делать это так, как положено, — заметил Гарри.

Друзья опять глубокомысленно покачали головами, наблюдая за тремя молодыми девушками, которые проехали мимо них на велосипедах — их длинные ноги мелькали в блеске велосипедных спиц.

— Эта девица в магазине, — вспомнил Сэм. — Ну та, с большой задницей и болтом в языке… Это была дочь Шейлы Келк, что живет в тупике Уай.

— Правда? — переспросил Гарри без всякого интереса.

— Они живут как раз рядом с Шерраттами.

Где-то на Хоу-лейн послышались звуки мусороуборочной машины. Мусорные ящики все еще стояли, выстроившись вдоль тротуара, в ожидании: на всех были указаны номера или названия домов. В этих ящиках был собран мусор, который многое мог рассказать о жизни их хозяев.

— А можно воспользоваться машиной, — продолжил разговор Уилфорд. — Такое довольно часто происходит в округе. Приезжие из Шеффилда и все такое. Уезжают подальше в горы, где их никто не найдет, и травятся выхлопом.

— Тут ты прав, Уилфорд, так все и происходит. Но от них одни неприятности — загрязняют окружающую среду.

— У меня уже много лет нет машины, — заметил Сэм. — Так что не стоит об этом и говорить.

Он заставил себя встать на ноги, с трудом опираясь на свою трость, и Гарри поддержал его под локоть. До дома Били было уже совсем близко, но с таким же успехом до него могло быть несколько миль.

— Зато машина есть у меня, — заметил Уилфорд.

Прежде чем позвонить Хелен Милнер, Бен дождался, пока сержант Ронни и второй констебль вышли из кабинета. Несмотря на все то, что случилось за день, Купер так и не смог забыть того, что сказал ему брат, и мысли об этом вернулись к нему, как только он сел за стол. Он хотел знать, о чем предпочитала молчать его бывшая одноклассница.

Когда она сняла трубку, ее голос звучал настороженно, но полицейского удивило, насколько легко она начала рассказывать ему о вечеринках в «Вершине» — это выглядело так, как будто мисс Милнер уже не раз репетировала свой рассказ.

— К Вернонам обычно ходят за вкусной едой, обильной выпивкой и необременительным сексом, — рассказала Хелен. — Ну, еще, может быть, за легкими наркотиками. И никто не занимается самообманом — все знают, чего можно ожидать, когда идешь в дом Вернонов. То есть все, кроме меня.

— Это что, что-то из разряда старомодного обмена женами? — уточнил Бен.

— Наверное, да. Грэм и Шарлотта точно менялись со всем, что шевелилось. Мне кажется, у них такое хобби. Другие курили травку или танцевали в стиле кантри, — с осуждением сказала девушка.

То, что она рассказывала о сексуальных развлечениях в доме Вернонов, было, по мнению Купера, очень далеко от того, что Мэтт назвал оргией. Стариков в доме Вернонов не бывало — только люди одного с ними возраста или моложе. Создавалось впечатление, что Грэм лично подбирал приглашенных гостей, а некоторые из них появлялись по рекомендациям друзей. Но слушая рассказ Хелен, Бен поразился, что эти вечеринки устраивались Верноном не только для развлечения. Они еще были и частью его бизнес-стратегии. Все гости были или клиентами, или потенциальными клиентами, и посещение вечеринок крепко связывало их с хозяином дома в том, что он, без сомнения, называл «взаимовыгодным сотрудничеством». Все это придавало новую остроту понятию «корпоративные развлечения».

— Ну да, это было и удовольствие, и бизнес, — согласилась Хелен с полицейским, когда он высказал такое предположение. — Не удивлюсь, если он требует возврата НДС на алкоголь, который покупает для вечеринок.

— А Лаура Вернон присутствовала на этих вечеринках?

— Да, но только в самом начале вечера. Родители демонстрировали ее прибывающим гостям, но перед началом самого действа ее отправляли в гости к какой-нибудь подружке по конюшне и разрешали задержаться у нее на ночь. С глаз долой, из сердца вон, как говорит бабушка.

— Мы знаем, что у нее уже был сексуальный опыт. Как ты думаешь, она не могла крутить роман с кем-то из приятелей отца?

— Вроде бонуса, доступного только лучшим друзьям? Что ж, такое вполне возможно.

Голос Хелен был полон горечи, но это было нечто большее, чем простое осуждение легкомысленного отношения к девочке-тинейджеру. Купер подумал о своих племянницах, Джози и Эми, и сжал кулаки. Ему было страшно подумать, что бы он совершил с тем, кто посмел бы к ним приблизиться.

— Пока она была в доме, Лаура наслаждалась вниманием окружающих, — продолжала рассказ Милнер. — Но у меня создалось впечатление, что это было представление специально для папочки. Ведь она действительно была папенькиной дочкой. Впрочем, мне кажется, что миссис Вернон с этим не согласится. Шарлотта уверена, что Лаура была золотым ребенком, и искренне верит, что дочь не догадывалась о том, что происходило на этих вечеринках. И именно это, мне кажется, являлось для Лауры вроде острой приправы. Она была в восторге от всего происходящего и от того, что обладает такой большой тайной.

Куперу было интересно, почему Хелен так решила, но у него было еще слишком много вопросов, чтобы залезать в такие дебри.

— В каком смысле — папенькина дочка? — переспросил он.

— Как хочешь, так и понимай. Ты можешь даже предположить самое страшное. Что касается меня, так я думаю, что Вернон способен на что угодно.

— Он тебе действительно не нравится?

— Не нравится? Ты хотел сказать, что я его ненавижу?

Бен нахмурился. Он подумал, что слово «ненавижу» не очень звучит в устах его давней подруги.

— А как же ты, Хелен? — осторожно спросил он. — Как ты оказалась на такой вечеринке?

— Меня пригласили, потому что за несколько недель до этого я встретилась с Вернонами в доме своих родителей.

— Наверное, сам Грэм на тебя запал?

— Не могу поверить, какой я была наивной, — вздохнула девушка. — Папа всячески меня удерживал, но не говорил, почему. А я думала, что это будет очень волнующе. И немного более гламурно, чем учительская в начальной школе. И когда я приехала, то сначала было очень весело. Все были очень дружелюбны и даже, я бы сказала, внимательны. — Ее голос в трубке завибрировал, как будто она задрожала от воспоминаний. — Я была слегка пьяна, но все остальные были такими же. Правда, я быстро протрезвела, когда Грэм заманил меня в одну из спален…

Сначала Бен Купер решил, что неправильно ее расслышал. Последние слова Хелен не очень совпадали с той картиной, которую он успел себе нарисовать. И вот внезапно оказалось, что его картина не соответствовала действительности. Абсолютно не соответствовала.

— Секундочку! — остановил он собеседницу. — Ты хочешь сказать, что…

Но Милнер его не услышала. Она была полностью погружена в свои воспоминания.

— Ты знаешь, что он мужчина крупный. И он был слишком силен для меня. Прежде чем я сообразила, что происходит, он повалил меня на кровать, покрытую дорогим покрывалом, и всем своим весом придавил меня так, что я едва дышала. При этом он все время смеялся, будто это я в шутку отбивалась от него. Я до сих пор помню запах перегара у него на губах и ощущение его пальцев, впивающихся в мои руки, и его лицо, так близко от моего, что мне пришлось зажмурить глаза…

Купер молча ждал. Он хотел попросить девушку остановиться, хотел сказать, что с него достаточно, что есть моменты, когда лишняя информация только вредит… Но ее слова, быстрые и холодные, продолжали литься из телефонной трубки, как поток воды, вырвавшийся из ледяного плена.

— Самым ужасным было то, что я никак не могла заставить себя позвать на помощь. Потому что я находилась в его доме, Бен. Я была слишком растеряна, чтобы плакать или кричать. Слишком растеряна! Звучит смешно, правда? Сплошная патетика. Я не хотела поднимать шум.

Хелен запнулась, и это было единственным свидетельством тех эмоций, которые скрывались за ее внешне равнодушным повествованием. Купер никогда не ощущал себя таким беспомощным, ему никогда так не хватало слов.

— Я все думаю о всех тех женщинах, которые были изнасилованы, — говорила между тем Милнер, — и так и не смогли объяснить в суде, почему они не сопротивлялись и не звали на помощь. До той ночи я никогда не могла их понять, Бен. А теперь понимаю.

Купер вспомнил, как читал отчет о суде над американским серийным убийцей, которого обвиняли в изнасиловании с особой жестокостью и убийстве нескольких женщин. Тогда, приговаривая его к электрическому стулу, судья произнес фразу, ставшую впоследствии знаменитой: «Сексуальное желание мужчины совершенно непропорционально той похвальной цели, достижению которой оно призвано служить. Но некоторым людям оно действительно служит для достижения цели — абсолютного господства над жертвой».

— В конце концов меня спасло то, что кто-то забарабанил в дверь спальни, — сказала Хелен. — В коридоре стояла целая группа людей, которая отчего-то жутко веселилась. Естественно, я была убеждена, что хохочут они именно надо мной. Глупо, правда? И когда Грэм Вернон наконец отпустил меня, мне пришлось пройти мимо них вниз по лестнице так, как будто ничего не случилось. Мне была непереносима сама мысль о том, что все на меня смотрят, видят, в каком я состоянии — изодранная, как кошка, с разорванным лучшим платьем и торчащими в разные стороны волосами. Ни о чем другом я в тот момент думать не могла. Но ведь им не было до меня никакого дела, ведь правда? Потому что все они были такими же, как он сам. Грэм Вернон. Так что не спрашивай меня, прочему я его ненавижу, Бен.

Полицейский очень хотел протянуть руку, дотронуться до девушки и успокоить ее, сказав, что всё в порядке. Но, может быть, этого не надо было делать, даже если б в этот момент они были рядом и не были разделены этой бездушной телефонной линией?

— Спасибо за то, что рассказала, Хелен, — произнес он, зная, что это неподходящие слова.

— Знаешь, иногда хорошо, когда есть возможность выговориться. А с тобой легко говорить, Бен.

— Я рад.

— Бен… — начала было Милнер, но затем снова ненадолго помолчала.

— Слушаю тебя.

— А бывает когда-нибудь так, что ты не на работе?

— Ну конечно. Сегодня, например, — ответил детектив, но потом вдруг заколебался, и это колебание оказалось судьбоносным. — Но, понимаешь, как раз сегодня мне надо кое-что сделать.

— Понятно.

Бен помнил об обещании, данном Диане Фрай, и ненавидел подводить людей. Но бывают времена, когда, чтобы ты ни делал, ты все-таки подводишь. В основном самого себя.