Чёрный полдень (СИ)

xviii

Потом как-то случилось, что прошёл снег, — и будто заменил собой одну жизнь на другую.

Воздух был морозный, колкий, сухой, он неприятно застревал в лёгких и холодил горло, а из носа вырывался клубочком белёсого пара. Тяжёлая светло-серая туча, клубившаяся маревом к югу от Марпери, всползла к нам, наверх, да и зацепилась за горы толстым брюхом.

Снег выпал горохом белых льдинок, утонул в грязи, в ней и растаял: земля ещё держала тепло. Листья смыло, перемололо; оголившийся склон посерел. Туча, тяжело перевалившись за гору, величаво поплыла дальше, а Подножье окончательно воцарилась тёмная, мрачная поздняя осень.

Закончилась и вахта. Люди в цеху сменились: уехали громогласная рябая Абра и тревожная Дарша, а Алика получила какую-то должность в профсоюзе и перешла с прямострочки в технический контроль, и оттого теперь изображала Принцессу Полуночи. Вдобавок к тому, вся наша бригада почти целую неделю стояла на утюге, и к долгожданной пятнице у меня отваливались руки и дымилась голова.

В доме размок и подмёрз угол в прихожей, попозла влажность, и тётка Сати принялась от этого тяжело, натужно кашлять. Фельдшер развёл руками: старость — это, мол, неизлечимая болезнь, — а тётка села на свою любимую хромую лошадь:

— Так и помру…

Первый год я воспринимала это всерьёз. У меня случалась тихая истерика, я бежала на почту, звонила Гаю, Гай срывался, приезжал, квохтал вокруг «умирающей» пару дней и уезжал обратно, когда становилось ясно, что «умирать» тётка может ещё не один год.

— Здоровое сердце, — говорил фельдшер, отводя глаза.

Здоровое сердце — это было как будто бы хорошо. Вон сколько людей умирает от сердца! А если сердце здоровое, значит, впереди ещё немало лет.

Я вовсе не желала тётке Сати смерти. Она взяла нас с Гаем под крыло, когда не стало родителей; она поддерживала меня в самые тёмные дни. И всё же её существование было сложно теперь назвать жизнью. И радоваться тому, что оно может длиться ещё десяток лет, тоже было нелегко.

— Помру, хоть отдохнёшь, — желчно выговаривала тётка Сати. По осени у неё ломило суставы, и оттого портилось настроение. — Ты главное смотри, не реви. Ну или разочек, для приличия.

— Тёть Сати, ну что за глупости, я же тебя лю…

— А ты не реви! Померла, значит отмучилась. Были б силы, я бы сама в яму кинулась. Чтобы раз — и всё. Зачем я такая нужна?

— Тёть Сати…

— И на саван не траться. Мне много не надо, я себе отрез льняной прикупила, вот его и бери.

— Так он же на юбку.

— Думаешь, маловат будет? Ничего, бечёвкой обвяжешь поплотнее.

Бывали и другие дни, в которые тётка очень боялась смерти. Тогда она становилась неприятно-ласковой, хвалила меня по поводу и без, за всё говорила спасибо и по многу раз повторяла:

— Я жить ещё должна. Сеструхе обещала, что пригляжу, если что. Надо паре твоей в глаза заглянуть, а если мудак окажется, так и врезать. Как же ты, девочка моя, будешь одна?

— Плохо, — соглашалась я. — Ты уж ещё поживи. Внуков надо покачать.

— И покачаю! Ну и пусть ноги не ходят, руки-то есть? Ты не думай, что я бесполезная. Я помогать тебе буду, как сумею. Ты не бросай меня только, Олтушка…

— Ну, конечно, не брошу. Куда я без тебя, тёть Сати?

А иногда, пока я перешивала для себя платье или суетилась у печи, тётка говорила приглушённо:

— Я живу, чтобы всех их помнить. Поминать… по именам всех назвать перед свечкой… Ланки Кебила и пара её, Кер Тардаш, тятя Олацин Кебила, матушка наша Тарали Дра и сестра её Ласса Дра, матушка их Фе Ламероки и сестра её Ки Ламероки, храмовница волею Полуночи… молитву зачесть… и по именам, по лицам: Ланки Кебила и пара её…

Так она могла бормотать снова и снова целый час, кивая маленькому рукописному портрету храмовницы Ки, который она хранила под подушкой. Узловатые пальцы то гладили потемневшее дерево, то перебирали неровные ряды вязания.

Это было второе развлечение тётки после радио. Когда-то она вязала спицами и была в этом деле мастерицей: из-под её руки выходили ажурные, нежные узоры и тёплые пушистые свитера с цветными узорами на груди. Когда тётка слегла, её левая рука скрючилась и ослабла, стало трудно справляться со спицами, и она взялась за крючок. С каждым годом изделия становились всё проще, и вот теперь она кое-как, подслеповато щурясь, вязала простые квадраты, которые я должна была сшить потом в большой плед на зиму.

— Помру, — мрачно говорила тётка Сати, пока я обтирала пергаментную кожу влажной тряпицей. — Хоть отдохнёшь, мужика заведёшь. Простое женское счастье, Олтушка, это всем бабам нужно…

Иногда мы созванивались с Гаем, и я предлагала ему приехать в Марпери хоть на праздники, с парой и детьми. Но дорога была неблизкая, а дом — совсем маленький и протапливался плохо; куда в него с семьёй?

Он был прав, конечно. К тому же, раз в пару месяцев он присылал денег, по целой сотне, и я заказывала в магазине привозные фрукты вроде яркого оранжево-красного граната или сладких яблок, какие росли только в Доле.

Это всё было давно привычное: жизнь как жизнь. Но порой, когда становилось совсем уж тошно, я давала себе волю — и забиралась по промёрзшему склону, через редкий грязный снег и хрусткий лёд, укрывший комковатую слякоть, на площадку. Там стелила на бревно шерстяной платок, прислонялась спиной к мраморному мечу, закрывала глаза и говорила:

— Однажды Тощий Кияк захотел знать, отчего среди зверей-судеб не бывает паука…

У нас с лунным установились странные отношения. Мы разговаривали с ним ни о чём и обо всём сразу. Я приносила книги — всякие, каждый раз удивляя своим выбором старушку-библиотекаря, — и мы читали их по очереди: то брошюру клуба радиолюбителей с принципиальной схемой детекторного приёмника, то сборник адаптированных сказок Колдовских островов, то приключенческие романы. Больше всего Дезире понравилась почему-то детская энциклопедия по биологии, в которой рассказывалось в числе прочего про жителей открытых вод, от морских чудовищ до альбатросов.

— Ты выглядишь не очень, — без реверансов говорил лунный, когда я легонько стучалась затылком о меч. По правде, он не мог видеть меня с этого ракурса. — Устала?

— Не выспалась, — жаловалась я. — Тётка кашляла всю ночь.

На все мои проблемы у лунного имелось своё решение. Он придумывал их на ходу, даже не особенно задумываясь, и это было одновременно приятно и иногда немного чересчур. Скажем, от кашля он предложил колдуна из Сендагилея, потом врача попроще, а ещё микстуру из шалфея, сырое яйцо и беруши, и каждый раз я надолго задумывалась и сидела, хмурясь и кутаясь в стёганку.

Наверное, можно сказать, что он стал моим другом. Он охотно болтал со мной про платья, слушал сказки Леса, рассказывал свои и даже не казался странным, — пока не говорил вдруг что-нибудь вроде:

— Может быть, для твоей тёти и правда было бы лучше уйти дальше.

Я уже знала, что «уйти дальше» лунный использовал вместо «умереть», и тут же вскинулась:

— Не говори так. Я люблю её, и она заслужила…

— Так вы обе не очень-то счастливы. Если её не будет, сумма счастья…

— Сумма? Какая ещё сумма? Она человек! И ты не можешь так…

— Ладно, — несколько озадаченно сказал Дезире. — Как скажешь. Наверное, я уже не очень понимаю, как устроены люди. Объясни?

А ещё однажды меня нашла лунная девочка. Она заглянула жёлтым глазом в конфетный фантик, на котором была нарисована круглощёкая румяная девица в платке с кистями, и очень обрадовалась:

— О! Вот ты где!

Я подпрыгнула и зашипела:

— Тсс!.. Ночь на дворе, разбудишь… домашних.

Девочка послушно принялась шептать, но получалось у неё плохо — с присвистом и слишком громко:

— Ты обещала приходить. И не приходишь!

Я действительно не приходила. Дезире запретил, и мне не хотелось его обманывать. К тому же, — кто знает, вдруг этот ковыль и вправду ядовит? Теперь, наверное, он совсем припал к земле и смешался с грязью…

— Прости, — повинилась я. — Тропу подморозило.

— Да? О. Ну ладно, — она отчётливо расстроилась. — А я думала… А давай я буду приходить так! Ты нарисуешь глаз, где захочешь, и будем болтать! Я почитаб тебе вслух роман про Меленею, самый-самый новый, у тебя наверняка ещё его нет! Там Кале женится, но его жена оказывается убийцей из какого-то тайного ордена! Хочешь? Хочешь?

— Хочу, — вынужденно признала я и заулыбалась. — Только не очень часто, ладно? Можно, например, по воскресеньям.

— Во вторник вечером, — деловито предложила лунная, как будто у неё было невероятно плотное расписание, в котором она с трудом нашла для меня время. — Договорились? Договорились?

— Хорошо, — очень серьёзно сказала я.

Она была странная, конечно, эта девочка, — и всё же скорее милая. Одинокий ребёнок, пятнадцать лет ждущий кого-то в горах… что ещё у неё было, кроме детективов?

— А писем для меня, — ревниво спросила лунная, тщательно пряча свой интерес, — не приходило?

— Нет, — я развела руками. — Мне не передавали.

— Ладно… во вторник, ты запомнила? Во вторник вечером! Я приду в этот фантик к восьми. А если тебя не будет, я не буду тебе никогда ничего читать, так и знай.

Глаз погас. Я разгладила фантик ногтём и спрятала его в кошельке.