Чёрный полдень (СИ)

lx

— О Полуночь, — сказала я. — Полуночь!

Дезире перебирал теперь мои волосы двумя руками: складывал пряди так и эдак, будто пытался собрать из них, как из мыльной пены, воздушный замок или схему радиоприёмника.

Хорошо, что волосы скрывали уши. Потому что уши горели.

Я лежала почти на животе, уткнувшись носом куда-то между мощным плечом и крепким бицепсом. Кожа у Дезире была светлая-светлая, почти белая, и мышцы — как на гравюре из художественной галереи. Жарко, стыдно пахло мужчиной и близостью. Наши ноги сплетены, мой локоть упирался куда-то ему в живот, я сама пыталась дышать меленько и следила заворожённо, как медленно поднимается и опускается его грудная клетка.

Он был голый — весь. Мне ничего толком было не разглядеть, кроме куска торса, и одновременно это было мучительно очевидно. И я… И мы…

— О Полуночь, — шёпотом повторила я и крепко зажмурилась.

Мягкое чувство расслабленности, которое предлагало прямо здесь и уснуть, а проснуться потом счастливой, встревоженно скукожилось где-то в пояснице. Сжималось, сворачивалось всё теснее, потом лопнуло — и пшикнуло в мышцы холодными липкими осколками чего-то мерзкого.

Да ведь я!.. Но мы!..

Слова разбегались от меня, как тараканы, оставляя только невнятный жалобный вопль. Я завозилась, кое-как выползла из-под тяжёлой руки, торопливо притянула к груди первую попавшуюся тряпку. Спряталась за плотной шторой из спутанных волос. Неуклюже, на заднице, добралась до края кровати, свесила ноги — пол холодил ступни даже через носки.

Матрас за моей спиной оставался неподвижным: Дезире то ли смирился, то ли и вовсе уснул. Вот уж правда, сейчас это было бы очень кстати!

Я скосила глаза. Лунный разглядывал меня всё с тем же воодушевлённым любопытством. Смотреть было невыносимо, тем более что он лежал поверх смятого одеяла с явными следами наших прошлых занятий, открытый со всех сторон, и привставший член как раз очень художественно смотрел куда-то вперёд и немного вниз.

Тряпка, которую я прижимала к себе, оказалась мужскими штанами.

У меня мучительно, до горечи пересохло по рту, а в глаза будто песка насыпали. Я потерянно огляделась, вытащила из-под стула бюстгалтер, неловко отложила штаны в сторону. Торопливо застегнула на груди крючки, перекрутила его вокруг себя, натянула на плечи лямки. Обшарила глазами пол, ногой притянула к себе платье, натянула его кое-как. Застегнула с трудом и криво, до боли выкрутив руки, но под волосами и не заметно, а под длинной юбкой не видно, что я так и не смогла отыскать трусы…

— Олта?

Я вжала голову в плечи и помотала головой.

Чай, спасительно подсказало сознание. Мы можем сделать чай. Ты купила какой-то там. С лавандой.

Я попробовала пригладить волосы пятёрней, запуталась, дёрнула, зашипела и заторопилась к плите. Всё валилось из рук: я четыре раза вхолостую щёлкнула зажигалкой и только потом сообразила, что в плитке даже нет баллончика. Куда я дела его? Как он вставляется вообще?

О Полуночь, Полуночь, Полуночь!..

Чай, напомнила себе я. И сыпанула его в заварник почти до середины, чтобы потом долго выковыривать лишнее ложкой.

Я не хотела смотреть, честное слово. Но стоило мне хоть на мгновение отвлечься на чая, как глаза сами косили в зеркало и прикипали к отражению. Дезире теперь лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел мне в спину. Выражение лица у него было озадаченное.

Я чуть не вылила на себя кипяток, нечаянно схватилась за горячее, засунула обожжённые пальцы в рот и почувствовала, что прямо сейчас суетливая тревога превратится в ужасную, неприличную истерику, с рыданиями, соплями и заламыванием рук.

Всхлипнула, судорожно хватанула воздух и подавилась им. Поправила крышечку на заварнике. Достала из шкафа чашки.

— Олта, — он всё-таки сел, но всё ещё прожигал взглядом спину, — ты что, обиделась?

Обиделась?.. Я — обиделась?.. О Полуночь!..

— Я… То есть… Понимаешь… это всё ужасная ошибка, — горячечно сказала я. — Вот это всё, это… я не могу… так нельзя!

Скрипнуло. Это голый мужик — совершенно посторонний голый мужик, про которого я не знаю даже, как его на самом деле зовут, — сел на стул — в моей комнате — голый — после секса.

Дезире заглянул в чайничек, принюхался, выловил пальцами листик, сунул его в рот и принялся жевать.

— Прикольно. А что это?

— Ла… лаванда. Слушай, а давай… давай сделаем вид, что всего вот этого не было? Вот так вот р-раз! И… и всё забыли? Давай?

Дезире смотрел на меня глазами жеребёнка, которому впервые показали снег.

— А зачем?

Я рухнула на табуретку и утопила лицо в ладонях.

— Ты не по… Ну конечно!.. Ты же лунный!.. Но я не могу так, так нельзя. Я не могу ничего с тобой! Я же, я же… я же жду свою пару, понимаешь? Свою пару! Я его встречу, я же для него… для него…

О Полуночь, Полуночь!..

Всё это было ужасно. Ужасно со всех сторон, как ни посмотри. Как я могла?.. Что было в моей голове вместо мозгов?!

Было так хорошо. Было так правильно, глубинно, по-настоящему правильно, так уютно и так легко, и всё получилось так просто, как будто так и должно было быть. Но так не должно было быть! Всё это должно было быть вообще не так! И теперь…

Мне было мучительно стыдно смотреть на Дезире. Он ведь хороший, и ласковый, и так внимательно ко мне, и он совсем не виноват, что я забылась и повисла у него на шее.

Хуже было только представить, что сделает мой мужчина, когда я его встречу. Что я скажу ему? Как я смогу оправдаться?

— Хорошо, ты ждёшь пару, — медленно проговорил Дезире, пока по моей пустой голове носились панические мысли. Голос у него был задумчивый, а лица я не видела, потому что зажмурилась и представила, что уже провалилась под землю. — И что теперь? Насколько я знаю, до встречи с парой вы вполне можете заниматься сексом, с кем хочется. Сейчас же давно уже не времена старых кланов. Или там есть какие-то правила?

Правила!.. Он сказал это так, будто собрался писать заумную исследовательскую работу про то, как «эти мохнатые» ведут себя в постели.

Я всплеснула руками и истерически засмеялась.

Правила!.. Скажет тоже.

Правил никаких давно уже не было. Но было ведь… чувство. Безграничное доверие, уважение, нежность.

Я ведь люблю его, — хотела сказать я и больно укусила губу. — Я люблю его! А тебя мне нельзя любить, потому что ты — не он! Мне никого нельзя любить, кроме него. Я не могу, я не умею. В моём сердце нет места ни для кого другого.

Может быть, что-то такое я и сказала.

— Я такая дууура… — провыла я, не отрывая ладоней от лица. — Он ведь решит, что я…

И тогда я всё-таки заплакала. Тихо и горько, потому что силы вдруг кончились, и тело размякло, как брошенный в лужу хлеб. Слёзы текли по ладоням и сбегали по предплечьям мокрыми дорожками.

Это ведь никак теперь не исправить. Ничего не переделать. Теперь будет… вот так.

— Олта, но…

Он звучал обиженным. Неуверенно коснулся плеча, а мне вдруг нестерпимо захотелось прижаться к нему, спрятаться в таком знакомом запахе грозы, и чтобы снова всё стало легко.

Я ведь была рядом с ним — невесомой. И всё было можно, и всё было осуществимо, что ни захочешь — всё можно сделать хоть как-нибудь. Пьянящее, невозможное чувство бесконечного коридора, весь — из одних только открытых дверей.

Возвращаться на землю оказалось больно. Мне казалось, я не упала даже, а разбилась; тело рухнуло мешком и разлетелось щепой и стеклянным крошевом. А его поцелуи были по вкусу похожи на мёд, сладковатые и немного пряные, щиплющие язык, щекочущие нёбо… они проникли мне в кровь, пьянящие, пузырящиеся. Они ударили в голову… как тогда, в Марпери.

Тогда тоже было очень легко. А потом — очень больно.

— Ты же не… — вышло хрипло и жалобно, потому что что-то во мне отчаянно не хотело в это верить, а что-то другое — стыдно надеялось, что на самом деле почти ни в чём и не виновато. — Ты же не стал бы… своей этой силой, как тогда, чтобы я…

Я посмотрела на него испуганно и облизнула губы.

У Дезире было такое лицо, что стало ещё страшнее.

— Ну знаешь ли!

— Извини, извини! Я не то хотела… просто… ты ведь не заметил тогда даже, и…

— Серьёзно? Серьёзно, Олта? Вот так?

— Просто… я ведь не…

В синих глазах мелькнуло что-то безумное.

Потом он вскочил и схватился за мраморную голову на столе. Между пальцами пробежал разряд, грохот — и голова брызнула в стороны белой пылью.

Я вжалась в стул, испуганная и оглушённая. Слёзы так и текли по щекам. Дезире стоял растерянный и закаменевший.

— Дезире, я…

— Потом, — хмуро сказал он, — поговорим.

И вышел из комнаты, как был: в одних только штанах и весь покрытый мраморной крошкой.