Чёрный полдень (СИ)

xxxi

— Было бы лучше, если бы вы сразу пришли ко мне, — у Юты немного дрожали руки, и оттого она никак не могла попасть ключом в замок. — В друзу, я имею в виду.

Она сказала: «друза», — хотя по сути это была одна из башен старого университетского здания. Голову Юта помогла запихнуть обратно в сумку, а потом, изредка тревожно оглядываясь, провела меня мимо теплиц, через спортивное поле, шумные холлы филологического корпуса и пустынную открытую анфиладу.

Здесь, наверху, не было ни души, зато снега — по колено. Белую целину разрезала одинокая цепочка следов, и теперь вдоль них, но уже в обратном направлении, шли две новых и ещё узкие колеи от колёс сумки.

Башня была старая, увитая голыми ветвями какой-то лозы. На верхушке — флаг, такой выцветший, что не разобрать узора; многочисленные узкие окна закрыты стёклами в несколько слоёв; над тугой металлической дверью висела собранная из дерева подвеска. Она легонько звенела на ветру, пока Юта гремела ключами. И почему-то казалось, что там, внутри, должно скрываться что-то совершенно удивительное, ни на что непохожее, что-то, что сделает башню настоящей лунной друзой, как в легендах и страшных сказках.

— Разуйтесь здесь, пожалуйста, — сказала Юта и первой наклонилась, чтобы снять сапоги.

Прихожей как таковой в башне не было: весь первый этаж занимало одно не слишком большое помещение. У дверей массивный тёмный шкаф, дальше крошечный кухонный остров, глубокий плюшевый диван и роскошная этажерка с цветами, изящный кофейный столик на витых ножках и хрупкие на вид стулья с вышитыми подушками. На стенах вместо обоев — гобелены со сценами каких-то сражений; кое-где поверх них висели вторым слоем стяги с бахромой; на потолке роспись. Комната была вычурная, по-своему красивая, но при этом вполне… человеческая.

— Проходите, — Юта поставила на огонь чайник. — Филипп, ты предпочтёшь… эти глаза? Может быть, какие-нибудь другие? Впрочем, нет. Я принесу для тебя штатив.

Тихо. Мои шаги — босыми ногами по тёмным холодным доскам — гулко отражались от стен. В башне пахло благовониями и немного дымом, безумной смесью специй, тканями и землёй. Юта поднялась по лестнице наверх и закрыла за собой дверь, а я осталась внизу, разглядывать полки с фарфоровыми статуэтками и богато увешанные бусами торшеры.

Я прошла по комнате, завороженно вглядываясь в гобелен. Неловко погладила пальцами штору, отдёрнула руку. Решительно вытащила голову, кое-как умостила её на диване. Тронула столик — он легонько качнулся, будто игрушечный.

— Юта?..

Я дёрнулась и обернулась.

Кажется, до этого она пряталась за тяжёлым бархатом портьер: в пальцах девушка крутила аляповатые золотистые кисти из шнура. Это была тоненькая, вся какая-то стеклянно-прозрачная лунная с совершенно белыми волосами и огромными светло-фиолетовыми глазами.

Этими самыми глазами лунная смотрела на меня. Молчала. И моргала.

— Привет, — жизнерадостно сказал Дезире. — Нас пригласила Юта!

Девушка посмотрела на него, потом на меня, потом на лестницу, а потом на кухню. Ходила она — точно скользила над полом; достала этими своими хрустальными пальчиками из шкафа жестяную банку, в которой гремело печенье; подошла к столику и одним слитным движением перевернула над ним банку.

Печенья забарабанили о дерево столешницы, рассыпались крошкой, разлетелись по полу и дивану.

— Угощайтесь, — улыбнулась она.

— С-спасибо.

Много долгих секунд мы глазели друг на друга. Лунная улыбалась чуть заторможенной улыбкой и наматывала белый локон на палец. Она не моргала, мне самой тоже было жутковато закрыть глаза даже на мгновение, и от этого они немного слезились.

— Что же вы не кушаете? — расстроилась лунная.

Я взяла печенье, укусила его и едва не сломала зуб.

— С-спасибо, — неловко повторила я.

Засвистел чайник, лунная вспорхнула, — полупрозрачные тряпки, в которые она была замотана во много слоёв, взметнулись крыльями взлетающих птиц, — грохнула чайник прямо на столешницу, потушила огонь. И принялась крошить в воду какие-то травы.

— Это… можно будет вообще пить? — одними губами спросила я у Дезире.

Он выглядел ничуть не менее озадаченным.

От отравления меня спасла Юта: дверь наверху хлопнула, и она спустилась вниз, держа в руках какие-то трубы. На ней было всё то же платье, зато на ногах появились остроносые тапки, а на груди — вторая пара очков на шнурке.

— Леменкьяри? — она удивилась, кажется. Грохнула об пол свои трубы, заторопилась к плите, перехватила белые пальцы и заговорила, как с больной: — Нет-нет, не клади ей баюн-траву. Спасибо, милая. Поднимайся наверх. Я буду… чуть позже.

— Хорошо, — тускло сказала девушка.

И, закатив глаза, осела на пол.

— Вы извините, пожалуйста, — мягко говорила потом Юта, как-то умудряясь совершенно не звучать виноватой. — Я совершенно не имела намерения так вас беспокоить, тем более что… воды?

…она лежала такая белая и пустая, брошенная оболочка, мёртвое, лишённое сознания тело. Предмет. Кусок медленно гниющего мяса, изломанный и отвратительный. В лице — ни тени краски, грудь неподвижна, руки выгнуты неестественно.

Кажется, я вскрикнула. Рухнула коленями в пол, лихорадочно вспоминая всё, что нам рассказывали скороговоркой на ежегодных учениях по технике безопасности. Но там было всё больше про удары током, про затянутые в машины конечности, а с ней… что это с ней? Может быть, сердце?..

— Я полагала, вы осведомлены о некоторых наших… особенностях, — так же буднично объясняла Юта позже, расставляя по столику чашки. По тому самому игрушечному столику, рядом с которым стояли такие же игрушечные стулья. Говор у неё был немного странный, с эдаким округлым долгим «о» там, где ты совсем не ожидаешь его услышать. — Я поняла так, что вы — хме Филиппа, и вы, конечно, могли бы видеть… действительно? Прошу прощения.

…она была совсем холодная, белая лунная девушка. Должны ли лунные быть холодными? Они же, в конце концов, свет.

— Юта! Юта, вызывайте фе…

Юта совсем не выглядела обеспокоенной, скорее — немного раздражённой. И, пока я пыталась нащупать в твёрдом, каком-то закаменевшем запястье пульс, Юта гаркнула на весь дом:

— Леменкьяри!!

Это не было криком боли. Я вскинулась — и пропустила тот момент, когда девушка на полу открыла глаза.

— Юта? — слабо переспросила лунная.

— Леменкьяри, милая. Поднимись наверх телесно.

Девушка потянулась. Встала. С щелчком прокрутила запястье, поправила ткани, пригладила волосы. И, едва заметно кивнув, проплыла к лестнице.

— …вы так очаровательно беспокоились, — Юта улыбнулась и разлила по фарфоровым чашечкам чай. Чай был новый, другой, с цветками сирени и без баюн-травы. Я его едва пригубила. — Извините. Нам бывает непросто помнить, что люди столь… хрупки. Леменкьяри последние годы немного…

Она замолчала и сделала неясное движение рукой, будто это помогало ей подобрать слова. И я, нервно хмыкнув, подсказала:

— Запуталась в свете?

— Ни в коем случае. Прошу, не нужно произносить этого. Вы, очевидно, не понимаете, о чём говорите.

Я нервно сглотнула, кивнула и влила в себя ещё несколько глотков горькой жидкости, которую в этом доме по какой-то ошибке называли чаем.

У меня всё ещё легонько дрожали руки, зато ноги — будто вросли в пол. И я никак не могла взять в толк, что вообще теперь делать и о чём говорить, и потому неловко переставила мраморную голову, устроила её поудобнее среди подушек, погладила рыцаря по волосам.

— Дезире? То есть… Филипп, как я понимаю…

У него было странное выражение глаз. Они словно потускнели и выцвели, но потом лунный будто встряхнулся и сказал привычно бодро:

— Дезире. Филипп… не похоже на меня.

— У тебя… всё в порядке?

— Конечно! Кое-что вспомнил. Юта, Юточка! Я так рад снова тебя встретить! И так здорово, что ты всё ещё в школе. Только не понимаю, почему твой кабинет в каком-то флигеле? Или это чтобы Мариус тебя не нашёл?

Она улыбнулась мягко. Взвесила на ладони печенье, кинула его в блюдо. Оно ударилось о дно с глухим деревянным стуком.

— Мариус мёртв давно, Филипп. Столько лет прошло… Твоей гостье будет это, должно быть, не очень интересно. Если Олта не хме…

— Олта очень мне помогает, — заявил Дезире. — И знаешь… объясни ей, наверное. Про тебя, про Мариуса. Про школу. Про нас.

«Юта крутая», — вот и всё, что Дезире рассказывал мне про Юту. Юта могла бы построить в Марпери лучший из всех курортов, и всё у неё всегда было бы чётко и по линеечке. И в школе она работала с самых незапамятных времён… вроде бы.

Я спросила тогда: что за школа? И точно ли эта Юта больше тебе подруга, чем жрецам?

Но Дезире не смог ответить ничего сколько-нибудь убедительного. И только теперь я догадалась: он просто не помнил. Все эти подробности были для него не меньшей загадкой, чем для меня, и объяснения «про нас» нужны были не мне — ему.

Поняла ли Юта? Не знаю. Но она кивнула, принесла к столику эти свои трубы, которые оказались треногой с кольцами для цветочных горшков наверху. Устроила в них мраморную голову, подкрутила что-то, опустила стойку пониже, чтобы лицо рыцаря оказалось примерно на уровне глаз. Оглядела меня ещё раз сверху вниз, ненавязчиво предложила тапочки.

А потом — ну да, рассказала.