Чёрный полдень (СИ)

lv

— У каждого своя судьба. Всё предопределено, ты знаешь? Всё за нас написано…

Она была — такая важная. И такая потерянная, как рыба, выпущенная из аквариума в дивный бескрайний океан. Мы сидели на лавке у дороги, чуть в стороне от огромного мусорного контейнера и туалетов, и вокруг шептал влажный от недавнего дождя лес, и танцевали в ветре ленты.

— Ты думаешь, я хотела? Вот этого? Могущество, ха! Я бы скорее хотела, чтобы… чтобы…

Лира на мгновение спрятала лицо в ладонях, глянула на водителя, застывшего немым истуканом у самого выхода из кладбищенского леса, и сказала ровно:

— Хорошо, что ты двоедушница. Даже если расскажешь, тебе всё равно никто не поверит.

Наверное, я могла бы обидеться на это. Как это — не поверят? Я не умею врать и вообще почти никогда этого и не делаю! К тому же, это и нехорошо — обманывать; так учат и Писание, и обычная жизнь. С чего бы мне теперь — не поверить?

Я могла бы обидеться, но это совсем не звучало обидно. Лунные сказали бы, что в Лире запутался свет. А я чувствовала, как моё тело болезненно напрягается вместе с ней, и что внутри у неё, как у ребёнка, что-то безнадёжно, безвыходно плачет.

Сколько ей лет вообще, этой колдунье? Двадцать, двадцать два? Чуть больше? И сколько страха ей отмерено её богами?

— Это всё пройдёт, — сказала я мягко и погладила её по полной спине, перетянутой под рубашкой зверски тугими лямками бюстгалтера. — Всё пройдёт, и всё будет хорошо.

Я не спрашивала про её горе. Мало ли бывает такой боли, о которой невозможно говорить вслух? Но Лира вдруг успехнулась криво — и заговорила.

— Мой Род, — сказала Лира глухо и немного протяжно, как слова из заученной наизусть книги, — берёт начало из старого мира. Там, под зелёным небом, среди вечных трав, мы были великими.

Те далёкие, неназываемые предки ходили по зеркалам. Они могли превратить что угодно в зеркало, а зеркала показывали им всё, что только можно было захотеть увидеть. Некоторые из них умели доставать из зеркала предметы, а самые могущественные — входить в зазеркалье и возвращаться оттуда другими.

Потом в том, старом, мире всё пошло не так, и колдунов жгли и гнали с севера на юг и с юга на север. Тогда колдуны вошли в чёрное озеро, а вышли — в новом мире, каменном и пустом.

Они пролили кровь, много, много крови, чтобы вдохнуть в него жизнь. Они изменили мёртвый камень и изменились сами. Потом они встретили детей Луны, потом пришли Лес и звери, потом Полуночь сломала законы рождения, парности и смерти, потом… словом, много всего было. А Род Маркелава всё нёс в своей крови умение обращать немой металл волшебными зеркалами и видеть в нём будущее.

— Время — это река, сплетённая из потоков наших жизней. Время идёт, и мы…

Однажды им захотелось большего. И один колдун, старой оракулу отец, ушёл из родового дома и посвятил себя изысканиям. Он заменил свои глаза зеркалами и научился видеть мириады вариантов будущего много чётче, чем человека перед собой.

Он передал свой дар дочери, чтобы она передала его своим детям, а те своим детям, чтобы Род Маркелава стал великим и могущественным, даже если пока не все понимают, что к этому стоит стремиться. Он мечтал чувствовать себя на материке хозяином, а не гостем, и чтобы сами волки шли к нему на поклон.

Он назвал себя оракулом. И, умирая, сделал оракулом свою дочь. Вот только на этом их линия оборвалась, когда её единственный сын сошёл в могилу от нелепой случайности.

— Могущество, — сказала Лира медленно. — Великая сила всё знать, какой никогда не видел новый мир…

Этот дар не должен был пропасть, и, похоронив сына, оракул год за годом всматривалась в хитросплетения будущего, чтобы найти в нём хоть единую искру, хоть тень, хоть самую робкую из надежд, что она может не быть последней.

Всё предопределено, всё написано, и у каждого своя судьба. Вот только предопределено — кем, и написано — где?

Будущее — роскошное полотно из тысяч связанных нитей, бурная река из многих ручьёв, поток света, состоящий из одиноких танцующих искр. На какую ни посмотри, все они определены.

Вот ты, двоедушница, не знаешь разве, что твоя дорога известна до последнего поворота? Она просто есть, от неё никуда не деться. Твоё будущее создано из твоего прошлого: из всех тех мест, где ты уже был, из всех тех лестниц, на которых ты оступился, из сбитых ног, из пыли в лёгких, из отпечатанного в нёбе запаха вереска.

Твоё будущее сделано из твоей крови: из тех, кто был до тебя, из слов, сказанных тебе в младенчестве, из долга, из того, каким тебя видят, из впитанных чужих надежд.

Твоё будущее сделано из твоей сути: из крошечной искры чего-то нового, что ты посмел принести в мир жёстких законов и ясных взаимосвязей.

Если знать всё это — разве нельзя сказать до совершенства точно, каким будет будущее? И как же вышло, что оракул видит не его одно, но бесконечное множество вариантов?

— Мы выбираем? — робко предположила я.

Я почти потеряла нить того, о чём она говорила.

— Выбираем? Мы?..

Лира покачала головой и рассмеялась.

Случайности! Великое множество ничего не значащих случайностей, каждая из которых одновременно известна заранее и хаотична. Может быть, мы свободны даже меньше, чем каменные горгульи в особняке Бишигов, но то, что мы можем — о, это капли, вылепляющие новый мир.

Это почти абсурдно: то, какая мелочь может…

— Она нашла возможное будущее, — горько сказала Лира, — и она помогла ему сбыться.

Что может сделать уродливая старуха с даром, который до странного похож на проклятие, чтобы молодая, талантливая колдунья из хорошей семьи захотела жить её жизнью? О, она кое-что может.

Достаточно сказать озлобленному подростку, будто бы он чего-то стоит. Ради этого он убьёт один раз, другой и третий. Смерть породит страх, а страх породит боль, уродство и запретную магию, и эта магия станет так заметна и ясна, что волчьи слуги из тех, что одержимы Крысиным Королём, не смогут пройти мимо; тогда мальчик из Маркелава, верный сын своей семьи, умрёт; тогда сам родовой дом посыпется, как карточный; тогда молодая колдунья узнает, чего стоит свобода, и чёрная вода отравит её кровь.

Вся эта ахинея сплелась в моей голове в комок, непонятный и горький, но я смогла спросить только:

— Это всё… о ком-то?

А Лира рассмеялась:

— Тебе всё равно никто не поверит.

И теперь она будет — оракулом! Если не высмотрит в вариантах будущего чего-то совершенно иного, чего-то невозможного, чего-то, что не смогла за много-много лет увидеть и предотвратить сумасшедшая старуха, третий глаз которой смотрел яснее обычных двух.

Жить в Кланах и предсказывать двоедушникам. Продолжать дело больной ведьмы, окончательно потерявшей границу между хорошим и плохим. Держать в руках клубок из тысяч нитей, видеть смерти близких в десятках и сотнях сценариев и знать, что в руках — одновременно великая сила, и вместе с тем никакой власти.

— Два дня, — сухо усмехнулась Лира, величественно поправив растрёпанную чёлку. Глаз, нарисованный на лбу, был открыт, и из него на меня смотрел космос. — Прошло всего два дня с тех пор, как оно… хлынуло. И посмотри, посмотри! Я уже дошла до того, что реву на плече у двоедушницы!

Она казалась сама себе безумной и смертельно больной. Она стала вдруг зрячей — и слепой. В ушах звучал шелест мёртвой воды, собранной из битого стекла, и сама Тьма-прародительница…

— Что за вода? — перебила я. — Вода из стекла. Что это?

— Так звучит Бездна, когда зовёт своих детей.

— Детей… Бездны? Как Луны, только Бездны?

Лира безразлично пожала плечами. Кажется, даже она, оракул, одарённый невозможным могуществом знать ответ на любой вопрос, не понимала, что такое Бездна.

Может быть, никому из людей не положено знать, что она такое.

— Ты только не умирай, — сказала Лира. — Мне почему-то не хочется, чтобы ты умирала.

У твоей смерти голубые глаза, — шелестела вода внутри меня.

Не знаю, слышала ли её Лира.

— Госпожа, — это водитель подошёл подчёркнуто медленно и шумно, чтобы ничего не подслушать, — вы просили напомнить вам про…

— Да, — властно сказала Лира, неуловимо выпрямив спину и как-то умудряясь глядеть со скамьи на него, стоящего, сверху вниз. — Подожди нас в машине.

Она дождалась, чтобы он отошёл на десяток шагов, и только затем закашлялась.

Лира кашляла долго, надрывно, всё пытаясь из вежливости прикрывать рот ладонью; она задыхалась и краснела, глаза слезились, и я пыталась даже похлопать её по спине, но Лира только отмахнулась.

Потом она умолкла. Вдохнула. Расправила плечи.

На влажной коже руки расплывалось пятно чернильной, металлически блестящей тьмы.