Чёрный полдень (СИ)

iv

Только не подумайте, что я жалуюсь. Это вообще не моя история — ныть, плакаться, и всякий другой пессимизм. Полуночь не даёт дорогу не по размеру, а моя вышла вот такая, только и всего; и в ней довольно светлых, ярких мест.

Мой родной Марпери — холодный внешне, но красивый и душевный край. Здесь живут прекрасные люди, доброжелательные и приятные, здесь всегда помогут и поддержат, и каждый сосед — верный товарищ и друг, который не станет ругаться плохими словами, даже если ты вдруг окажешься рыбой. У меня классная работа, творческая и интересная, мне доверяют ездить в город покупать фурнитуру и множить лекала под разные размеры, что не каждый, вообще-то, сумеет сделать. У меня куча подруг, отличных весёлых девчонок, и даже есть — немыслимая удача по меркам Марпери — живая родня: брат Гай, давно семейный, и тётка Сати, которая всегда готова подсказать и посоветовать.

И впереди — столько всего! У многих в двадцать семь вся жизнь уже совершенно ясная, сложившаяся, а у меня ещё осталось место для приключений. Я встречу пару, и тогда всё круто изменится. Будет столько нового и удивительного!

На что здесь, действительно, жаловаться?

Словом, меня ждёт много хорошего. Но у каждой женщины бывают такие дни, когда всё равно хочется плакать, даже если всё, вообще говоря, складывается исключительно хорошо. И тогда я накидываю на плечи платок, надеваю резиновые сапоги и прихожу сюда.

Путь — совсем неблизкий. От дома до конца улицы я шла, обходя глубокие грязевые лужи, которые разливались вокруг колонки с середины весны и до самого конца осени, пока настом не укроет обледенелые комья. Потом присыпанная гравием дорога переходила в колдобистую грунтовку, сухую и узкую, а вокруг толпились кривые чахлые берёзы. После аварии их высадили здесь ровными рядами, и мои руки ещё помнили влажную землю и то, как ломило от той работы спину.

Дорога постепенно забирала вверх и влево, пока не упёрлась в заросшую кустарником просеку. Там высились, подметая высокое предгорное небо, опоры ЛЭП: по-своему чарующее зрелище. У меня здесь всегда легонько звенело в голове, как будто гудение проводов передавалось в тело, и я сама была таким металлическим гигантом, касающимся макушкой облаков.

Дальше — склон, заросший редкими кривыми деревьями и золотарником. Когда-то здесь был подъёмник для рабочих, но после аварии его разобрали на отдельные механизмы, — остались только площадки из голого камня. Пришлось поплутать немного, чтобы найти приличную тропинку.

Длинные ветви с жёлтыми цветами шуршали вокруг, как гонимая ветром вода. Я прошлась по ним раскрытой ладонью — листья забавно щекотили кожу, гладили руки цветочными лепестками. Сухие травы цеплялись за ноги и платье, к платку налип репейник, и я отдирала его на ходу, исколов пальцы. Свет, вызолачивая цветы, бил в глаза, и я щурилась, улыбаясь и чувствуя, как тёмная тень отрывается от плеч, бледнеет и волочётся по земле невесомой.

Закружилась, раскинув руки и запрокинув голову. Уткнулась носом в ласковые лапы рябины, взвесила на ладони гроздь недозревших ягод. Сунула в рот лист мальвы, тронула языком кисловатый черенок. Нарвала крупноголового цветастого клевера. И так, немелодично насвистывая себе что-то под нос, вышла к каменистому пятачку над обрывом, где в роли садовой скамейки выступал ствол поваленой берёзы, а чуть в стороне от неё стоял мраморный рыцарь.

Статую привезли лунные после аварии. Они прихали тогда из своих гор пышной делегацией в цветных тканях, стразах и перьях, и какая-то важная женщина повелела закрыть перевал, хотя главный инженер уверял, что переправу удастся восстановить.

— Свет здесь померк, — надменно сказала лунная, когда озлобленные жители городка пытались ткнуть в неё вилами. — Мы преломляем этот луч.

Потом из Старого Бица приехало три автобуса полиции, которые угомонили толпу, а ещё настоящий Волчий Советник, который выл над завалами, где ещё искали выживших. Я часами сидела, раскачиваясь, у развалин сторожки, — хотя всё было давно ясно. А лунные поставили свою статую и уехали.

Рыцаря вырезали в мраморе в натуральную величину, но статуя казалась огромной, давящей. Мужчина с суровым лицом грозно глядел на линии ЛЭП, а руками опирался на гигантский меч. С плеч стекал плащ, и дети в Марпери спорили, прячет ли он под ними ещё какое-нибудь оружие (может быть, арбалет?) или и вовсе — настоящие крылья.

Камень местами потемнел и позеленел от времени, ноги рыцаря оплетала лоза, а по плащу всползал мох. Воин смотрел вдаль, холодный и безразличный, и мне в дурном настроении он казался хорошей компанией.

Иногда я оборачивалась здесь и сворачивалась клубком на нагретом солнцем камне. А иногда просто сидела, как сейчас, оперевшись спиной на каменный меч, вертела в руках цветы и сплетала их в пушистый праздничный венок.

Гомонили птицы. В поясницу впивалась неудобная каменюка, и я поёрзала, устраиваясь поудобнее.

— Тебе, наверное, тоже скучно, — доверительно сказала я статуе. — И холодно. И все мы надоели.

Мраморный рыцарь, конечно, молчал. Говорят, дети луны сотканы из чистого света, считают, что у них вовсе нет тел, одно только сознание, и умеют перемещаться мысленно туда, куда им захочется. Я слышала байки, что якобы лунные могут ходить голыми даже самой лютой зимой и иногда забывают пустые тела, а сами уносятся куда-нибудь и смотрят на мир из глаз каких-нибудь музейных статуй. Всё это звучало ничуть не более достоверно, чем сказки про матушку-смерть с костяной иглой, которая живёт в глубине леса, ловит заблудившихся детей и зашивает им рты крапивной нитью.

Так или иначе, в нашу статую никакие лунные не являлись, или, по крайней мере, они тщательно скрывали это. Поэтому я могла сидеть, жевать травинку и болтать о ерунде, не боясь, что меня бросят в тюрьму за хамство важному господину.

— Как ты думаешь, что лучше шить, платья или брюки? Я когда ездила за фурнитурой, видела такие пуговицы, как маленькие жемчужинки, блестящие, гладенькие, и не так и дорого. Можно в следующий раз купить пару десятков и поставить на платье ряд от ворота до отрезной юбки, получится очень нежно. У меня есть голубой ситец, можно сделать белый кружевной воротничок и отстрочить по юбке спиралей, как морозный узор. Такая ледяная княжна получится, под Долгую Ночь, наверное, купят. Или можно нашить льняных брюк, тогда не пуговицы брать, а молнии. Но для них уже холодно, кому в сентябре нужны льняные брюки? Хотя на побережье ещё совсем лето…

Я запрокинула голову. Рыцарь смотрел в сторону, и на белом лице лежали тени от нависающих над ним крупных дубовых листьев.

Дубы у нас росли редкие и слабые, а этот вымахал, как будто под ним закопали девственницу: толстый, кряжистый, матёрый.

— Ещё у меня есть отрез горчичного муслина, достался по скидке, он немножко с браком. Можно затеять из него что-нибудь, и цвет такой осенний. На платье не хватит, только если без рукавов, а вот блузу можно сделать красивую, объёмные рукава и присборить в манжетку, и воротничок отложной круглый. И пуговицы обтяжные. Это и себе можно, да? И поехать в ней на танцы в декабре. С тёмной косой неплохо, наверное, будет. Или бледновато?

Под муслин придётся красить нитки, а я терпеть не могла это дело. Да и блуза мне не так чтобы нужна, я перешила недавно мамину, зелёную в горох: она смотрелась на мне свежо, и я сразу чувствовала себя серьёзнее и краше. Тётка Сати сказала, что я похожа на маму, а на себя — не слишком.

— Как ты думаешь, — я заговорила шёпотом, как будто даже здесь, в пустоте, этот вопрос оставался неприличным, — мне повезёт хотя бы в следующий раз? Так хочется, чтобы уже наконец… Кшани, внучка Мади, уже пару встретила, а ей всего пятнадцать. И у них такая любовь, искры летят! Стриж и ласточка, летают вместе, кружева выписывают. Красиво… А Латера, кажется, беременная. Она коза, он полевая мышь, но так заботится о ней. Встречает её теперь у проходной и ведёт домой под локоток. Хорошо хоть не сосутся там, как некоторые!

Я хихикнула, перекинула косу вперёд и обнаружила в ней репей. Пока выдирала, растрепала косу, — пришлось расплетать и разбирать волосы пятернёй. Ветер едва не унёс куцую ленту, и я, пыхтя, торопливо завязала волосы.

Так я болтала то о шитье, то о чужих парах, то о будущей неминуемой встрече, до которой хотелось бы сохранить хоть немножко молодости и лёгкости на подъём, — а солнце медленно катилось по небу, подсвечивая золотом далёкие, высокие облака.

— Смотри, — я ткнула пальцем, — вон то похоже на собаку. Может быть, это знак, что мне в пары достанется пёс?

Небо менялось быстро: похоже, там, в вышине, было ветрено. Очертания собаки поплыли и размылись, и осталось только кривое, ни на что не похожее облако.

Венок из клевера вышел — ни туда, ни сюда: для головы слишком велик, но при этом недостаточно свободен, чтобы надеть его на шею. Я покрутила его в руках, попыталась убрать лишние цветы, но поняла, что только переломаю стебли и окончательно всё испорчу.

Посидела ещё, баюкая его на коленях. А потом встала, потянулась к статуе, привстала на цыпочки — и набросила венок мраморному рыцарю на голову.

И тогда он вдруг засмеялся.