Чёрный полдень (СИ)

l

В Марпери я считалась «читающей», заглядывала в библиотеку никак не реже раза в неделю, и Калерья иногда даже придерживала для меня приключенческие новинки или свежие детективы. Билет мне года полтора назад пришлось сделать новый, потому что в старом закончились странички, — и это всё при том, что электрического света в доме не было, а глаза мои были порядком сломаны работой в швейке, и добивать их чтением при калильной лампе было дурацкой затеей.

Вообще говоря, мне даже выписали очки. Правда, я так и не смогла к ним привыкнуть, ходила без них и только кое-где подслеповато щурилась.

Книги пахли бумагой, типографской краской, сухостью, частенько — временем и отпечатками многих сотен пальцев; получив в руки очередную историю, я первым делом засовывала нос в корешок и вдыхала крепкий запах удивительных событий, каких в моей жизни никогда не будет. И в Огице, — о, в Огице я могла бы задохнуться от восторга и умереть на месте.

Библиотек здесь было две: городская и университетская, вторая куда больше первой. Ещё были архив, хранилище, читательный зал при музее книгопечатания и — вот уж подлинное сумасшествие, — парковая читальня, из которой можно было забирать книги просто так.

Записаться в университетскую библиотеку без студенческого не получилось, и даже упоминание воли лунного господина ничем не помогло. Наверное, Юта могла бы написать какую-нибудь бумажку, по котором мне выдали бы билет, но я совсем не была уверена, что Юта придёт от моей затеи восторг.

Поэтому вместо того, чтобы отправиться к ней в приёмную, я сделала огромные несчастные глаза и сказала жалобно, что ужасно хочу знать всё-всё-всё про историю этого почтенного учреждения, и если в библиотеку нельзя, то, может быть, куда-нибудь всё-таки можно?

На библиотекарей я почему-то производила хорошее впечатление, — и здесь это тоже сработало: кругленькая тётенька, повелительница картотеки и формуляров, отправила меня в местный музей.

О да, он так и назывался: университетский музей, и занимал он всё правое крыло первого этажа главного здания. И это был музей не всего на свете, а именно университета. Для абитуриентов там проводили организованные экскурсии, все остальные могли заплатить в кассу довольно небольшую мзду и гулять среди картин и экспонатов, поражённо моргая.

Было утро вторника, и в музее я была одна. Очень длинный зал, высокие потолки, помпезный декор стен, гобелены на стенах, наборный паркет. А экспонаты — какие-то бытовые глупости и бумаги, разложенные по безликим витринам.

В первом зале стоял макет старого здания школы: действительно ничего особенного, каменный особняк над рекой и чуть вдали — двухэтажный деревянный барак, общежитие для преподавателей и учащихся, с летней кухней, угольным сараем и уличным сортиром. Шальная рука художника разбросала по макету крошечные фигурки людей, кошек и — почему-то — гусей: один из них, широко разинув крылья и вытянув шею, гнался за мальчишкой в форменной серой хламиде.

Весь второй зал был посвящён юридическим вопросам: здесь был подлинный договор о продаже земли и документ за подписью Первого Волчьего Советника, утверждающего здесь особую правовую зону и местное самоуправление. Рядом висел и муниципальный запрет на оборот в публичных местах, — ему, оказывается, уже больше двухсот лет, надо же.

Вообще музей оказался довольно скучным, хотя я внимательно разглядывала все подписи и особенно портреты, пытаясь отыскать в нём знакомые имена. Юта Проводница встречалась здесь и там, но читать про неё мне не хотелось, и я почти уверилась, что зря вообще пришла, — когда дошла до последнего зала.

Здесь, в круглом башенном помещении с расписным потолком и богатыми шторами на высоких окнах, дремала пожилая смотрительница и выставлялся единственный экспонат: окружённый артефактами огромный том.

Выпускная книга, — значилось на табличке. — Ведётся с основания школы по настоящее время и содержит личные подписи всех выпускников и преподавательского состава по годам.

Листать строго в защитных перчатках.

Вокруг книги на стендах были развешаны копии отдельных листов.

Перчаток нигде рядом не было; пришлось обратиться к смотрительнице. Она смерила меня оценивающим взглядом, но трогать книгу не позволила, подошла к ней сама и аккуратно отворила на первых оборотах.

В музее было гулко и пусто, очень сухо, излишне пафосно и пахло скукой. А от одного взгляда на книгу что-то тихонько дрожало внутри. Она была — настоящая, и она сохранила в себе крошечный отпечаток личности многих людей, многие из которых были давно мертвы.

Выпуск первый, — гласили рукописные вензеля, подчёркнутые густой зелёной линией. Дальше шли дата и годы учёбы, а ниже четырьмя колонками списки.

С отличием:

Кита Цебре из Солончаков

Огюст Клардеспри

Ру Дарвилка из Чаячьей Бухты

Виттория Странствующая

Огюст расписался витиевато и длинно, а Виттория вместо подписи написала ровными угловатыми буквами: вдаль.

Пара двоедушников, колдун и лунная — прекрасный состав; всего же выпускников было три десятка с небольшим. А преподаватели здесь делились на две колонки: «мастера-лекторы» и просто «мастера», причём первых было только двое, сам Амрис Нгье и Юта Проводница, а на одном из мастеров стояла пометка «естественные науки».

Я попросила перелистнуть, затем ещё раз, и ещё, и ещё. Списки становились больше и длиннее. На десятом выпуске появилась Леменкьяри Сказывающая, на двадцать шестом пропал Амрис, а Юта стала подписываться в самом низу, с пометкой «директор».

И только на тридцать первом в числе мастеров впервые мелькнул Филипп Спящий. Подпись у него была короткая и корявая, а рядом с именем в скобках значилось: «проф.».

— Что это значит — «проф»? Профессор?

Смотрительница мазнула по мне нечитаемым взглядом и поправила:

— Профиль. Приходящий преподаватель, по необязательным предметам.

У тридцать второго выпуска Филипп ничего не вёл, и у тридцать третьего тоже. У тридцать четвёртого таких «проф.» было шесть разных, и Филипп был перечислен из них последним, причём на листе не стояло подписи. Зато в тридцать пятом он такой «проф.» был один, и подписаться не забыл.

Я попросила полистать ещё. По всему выходило, что Филипп не был особенно вовлечённым преподавателем.

— Почему такой странный график? Разве преподаватель не должен… как-то, ну… постоянно работать?

Смотрительница пожала плечами:

— Преподавательский устав того времени не сохранился, скорее всего был сожжён вместе с другими личными записями основателя. Вы готовите какую-то исследовательскую работу?

— Да-да, — торопливо согласилась я, — пишу статью про… влияние лунных на образование.

— Обратитесь к мастеру Юте, — так же невозмутимо посоветовала она, аккуратно придерживая хрупкие листы. — Вероятно, она подскажет. Она иногда даёт интервью.

— Обязательно, — сердечно пообещала я.

Надеюсь, при этом у меня не очень покраснели уши. Но взгляд я, наверное, отвела излишне поспешно.

После сорокового выпуска имя Филиппа совсем перестало появляться в книге. Вместо него страницы помнили многих других мастеров самых разных дисциплин.

Я нахмурилась и пожевала губу. Всё это как-то не складывалось. Юта говорила так, словно Филипп был для неё кем-то важным, соратником во времена становления школы, — и это совсем не вязалось с преподавателем профильного предмета, пропадавшего где-то годами. И имя у него было такое, «Спящий», как будто в то время она уже… засыпал и просыпался.

— А такие списки есть только про выпускников и преподавателей? Были же и… другие сотрудники. Повара там, бухгалтер. Я слышала, был какой-то Мариус…

— Полные списки не выставляются, — смотрительница с облегчением отошла от книги, бросив в артефакт какие-то чары. — Про Мариуса вы могли читать во втором зале. Мариус Солидавербус двадцать два года вёл юридическую и финансовую практику при университете, его важнейшим наследием является особый статус земли, на которой стоит город.

— Спасибо. Я… почитаю.

Она кивнула и опустилась обратно на свой стул в тени тяжёлой шторы.

Я вернулась во второй зал и действительно нашла там Мариуса. Был даже небольшой портрет, изображающий скучного мужчину с крючковатым носом и глубокими залысинами, — на картине он позировал в кабинете на фоне книжного шкафа, а вовсе не в ванне за душевой шторкой. Был и небольшой карандашный набросок с его саркофагом и родовыми знамёнами и годами жизни.

«Ты не Филипп, верно?» — расстроилась Юта, когда Дезире не вспомнил этого Мариуса. Но по всему выходило, что они и не должны были быть знакомы: в выпускной книге Филипп появился позже, чем тело покойного Мариуса увезли на острова.

Я постояла ещё, жуя губу и хмурясь. Я не была сильна в математике, но здесь она совсем не получалась. Может быть, Юта и вовсе обозналась, когда решила, что Дезире и есть этот Филипп? Как я ни старалась, я не могла вспомнить, упоминала ли я в разговоре Усекновителя.

Я скучала по нему: по буйству странных идей, немного неловким шуткам и по тому, как легко и просто бывало с ним рядом. С ним всё казалось… решаемым. А без него — почему-то становилось только сложнее.