Чёрный полдень (СИ)

liv

Странно было ожидать, что оракул, выплёвывающая их лёгких тьму, умрёт, как обычный человек. Её тело было не трупом — мумией: совершенно сухой, пустой и лёгкой, неинтересной даже мухам.

Она лежала там же, в бывшем ателье, в центре ковра. Вокруг были расставлены свечи, — все они давно догорели; синий глаз на лбу был открыт и пуст, а глаза обычные оказались совершенно чёрными, будто тьма разлилась из радужки.

— Спи спокойно, — певуче сказала Лира.

А я вдруг сообразила: дверь в кабинет была не заперта, но тело всё ещё лежало здесь, не прибранное.

— Кто её… нашёл?

— Никто.

— Но вы же откуда-то…

— Я видела, — уклончиво ответила она. — Что нужно делать?

Ещё в машине я объяснила ей про похоронный лес и разрешение, и Лира, ни на секунду не задумавшись, отправила водителя разбираться «с этим вопросом».

— Нужно дождаться полиции, — вспомнила я. — Чтобы свидетельство написали…

Лира осталась одна, а я сбегала к таксофону и позвонила в патруль, а потом, покачавшись немного на каблуках, двинулась к местному базару. От того, чтобы печь поминальный хлеб, колдунья категорически отказалась, но я купила в пекарне солёных сухарей и сочла, что они тоже подойдут. В конце концов, хлеб ведь, вроде как, про скорбящую плоть и слёзы, а Писание не велит понимать символы буквально. Впрочем, я была тем ещё знатоком духовных законов.

Зато я разбиралась в лентах, и купила их десяток всяких разных: и атласных подороже, и совсем простых хлопковых, и даже одну кружевную. Ну и что, что повяжут их все мои руки; в Кланах должно быть достаточно людей, в которых живут память и благодарность оракулу, — можно сказать, что все они просто не смогли приехать.

Ещё я купила семена и орешки, чекушку водки и бутылочку удобрения для сада. А потом случайно наткнулась на россыпь птичьих перьев, которые отдавали по дешёвке, и взяла разных без разбору.

Когда я вернулась, Лира сидела за столом и изучала бледные бланки документов.

— Мохнатая полиция такая странная, — пожаловалась она в пространство.

— Это ведь Кланы… Здесь только такая полиция.

Саван лежал на столе, болезненно чистый по сравнению со всей этой комнатой, душной и пропахшей безнадёжным страхом. Я вызвалась помыть полы, но Лира поморщилась и прочла какое-то длинное заклинание, отчего вся пыль собралась в одну мутную кляксу в углу. В обычных справочниках такого не было: как-то в школе нам объясняли что-то про вектора в таких чарах, но, кажется, никто ничего не понял.

Потом мы раскатали отрез по полу и уложили на него тело.

Оракул вся была какая-то… никакая, будто она и не человек вовсе и никогда не была им. Когда я заворачивала в саван тётку Сати, я выплакала себе все глаза, я гладила родное лицо и безотчётно просила прощения; чужие тела, я помню по похоронам одной соседки, бывают отвратительными до тошноты.

А здесь — будто отколотая ветка. Когда-то живая, теперь мёртвая. Сухая, а в земле со временем размокнет и сгниёт. Ветка и ветка; листва облетела давно.

Пока Лира укладывала руки на груди, я заплела редкие седые волосы в пару кос, скрыв ими безжалостно отрезанные раковины ушей, — на их месте у старухи были рваные чёрные раны со следами швов. Прикрыла глаза, разгладила лицо. Попыталась закрыть рот, но он почему-то не закрывался.

— Что там?

— Как будто зажало… или мешает что-то.

Лира придержала голову, а я открыла рот пошире.

У ведьмы были ужасные, прогнившие до черноты зубы, — даже странно, что их запах не пропитал всю комнату, но пахло тело всё так же, магией и страхом. Вялый язык завалился куда-то вглубь, а в ямке под ним, в круге зубов, что-то торчало.

Лира вынула, покрутила в руках.

— Надо положить обратно. Только плоско, чтобы рот закрылся.

— Что это?

Она протянула мне:

— Монета.

— Монета?..

Она не обманула: это действительно была монета, белёсо-светлая, может быть, даже серебряная.

На аверсе в круге листьев, по обычаю Леса, был выбит номинал — одинокая пятёрка. Но ни года, ни названия банка не было, а линии были все какие-то нечёткие, совсем не такие, как должны быть на деньгах.

Я перевернула монету — и долгое мгновение мне казалось, что это он, Крысиный Король, прямо у меня в руках; тщедушное тельце в центре вьющихся хвостов. Потом я проморгалась, пригляделась и поняла, что у «короля» не было ни лапок, ни головы, ни оскаленных зубов.

Это и вовсе была не крыса, а что-то вроде круга с точкой в центре.

— Она… странная, — хрипло сказала я.

— Это островная, — пожала плечами Лира.

— Что это значит?

— Это… по-вашему будет, наверное, дороги.

— Из колодца?

Она вздохнула.

Не хвосты, объяснила Лира, посмеявшись над моей догадкой; зачем бы колдунам рисовать на деньгах Крысиного Короля? Крысиный Король — это враг; все это знают, и колдунам он враг не меньше, чем двоедушникам. В конце концов, когда-то он едва не объявил островам войну.

Не хвосты, конечно. Нет. Это дороги, которые… как там по-вашему? Дороги, из которых состоит вселенная. Тысячи путей и тысячи судеб, из которых сбудется только одна.

И источник. Источник, который дарует силу — и выбор.

— Источник чего? — хмуро спросила я.

— Воды. Или крови. Или Тьмы. Как нравится.

…он стоит по колено в чёрной воде, густой, жирной, говорливой. Деревья стекают вниз каплями, и травы скользят по маслянистой глади.

Вода собрана из тысяч стеклянных осколков. Они перекатываются с шелестом и звоном, они шепчут, и у каждого свой секрет. Над водой — дивное небо, которого нет; над водой — чистый бескрайний космос, и из этого космоса на него смотрят глаза.

Эти глаза прекраснее всего, что можно увидеть. В этих глазах безграничная сила — и обещание.

— Тьмы? — тихо спросила я, омертвев. — Или Бездны?

— Есть большая разница, — Лира поджала губы, — между Бездной и Тьмой. Как с ней… теперь?

Я с трудом оторвала взгляд от лица Лиры и вернулась к оракулу.

Мы положили монету обратно под язык, — я слышала где-то, что и двоедушники в некоторых провинциях тоже так делали, правда, не могла вспомнить, зачем, — и прикрыли рот, как сумели. Потом раздели тело, обернули в саван в несколько слоёв, чтобы отпечатанный на ткани узор свился спиралью вокруг тела; вложили внутрь несколько перьев, а Лира бросила кольцо; перевязали шнуром.

Вернулся водитель, безмолвный и непоколебимый. Протянул Лире бумаги, взвалил на себя тело, уложил его на заднее сидение.

До леса я ехала на переднем, а Лире сидела сзади, и скрытая саваном голова оракула лежала у неё на коленях. Она пела что-то немелодичное едва слышно, а потом шла по тропинке самой последней, подобрав слишком длинные штанины брюк.

Мы молчали, пока водитель копал яму под старой берёзой. И потом, когда спускали в неё тело, тоже. Я предложила Лире бросить семена и орехи, и она сыпанула их с раскрытой ладони.

— Она подарила мне судьбу, — хрипло сказала Лира, — которой я не просила.

Я взяла её за ладонь.

Может быть, колдуны по-своему понимали смысл слова «родные», не умели горевать и дурно обращались со своими покойниками. Но сейчас она выглядела сломанной, а я ещё помнила, каково это — стоять над могилой, и никому не желала проходить это в одиночестве.

— Спасибо, — одними губами шепнула она. — Я не смогла бы, если…

Я погладила её пальцы, и Лира велела закапывать.

Комья земли ударили в крашеный лён, погребли под собой перья и семена, легли на саван влажно-бурым покрывалом. Я щедро вылила удобрение, а колдунья — водку. Берёза говорила листвой, а в глубине леса гомонили птицы.

— Как оракул, — тихо сказала Лира, сжав мои пальцы, — я вижу множество вариантов. Сотни, тысячи вариантов будущего. Ей иногда удавалось понять, как они связаны, и как помочь какому-то из них осуществиться. И я вижу…

Она вздохнула, как перед прыжком в воду.

— Я вижу, как ты уезжаешь из Огица. Вокруг звенит июнь, на тебе платье из синего ситца, а в волосах голубые цветы. Ты стоишь на перроне, в руке билеты. И крыши все мокрые от недавнего дождя. Так я вижу. Вот так.

— Я на этом перроне… одна?

Лира вздрогнула и ничего не ответила.