Чёрный полдень (СИ)

xliii

— Меня зовут Олта, — твёрдо говорила я. — Олта Тардаш из Марпери, и я голос жреца Луны. От имени благородного господина я прошу вас показать мне ваш родовой склеп.

На этом месте я вызывающе поднимала подбородок повыше и легонько трясла головой, чтобы стекляшки с цветными знаками по-новому рассыпались у меня в волосах.

— Вы можете прочесть сами, — заявляла я, как будто и правда верила, что кто-то из моих собеседников умеет читать лунные закорючки. — Здесь всё выражено ясно. Чарен вот здесь, золотым по синему, означает моё право говорить…

Теперь я знала название странных лунных «документов», и в центральном книжном магазине оказалось не так-то сложно найти изящную брошюру «Главные слова, объясняющие важнейшие традиции Луны». Книга стоила для своих размеров совершенно невероятную сумму, но деньги были не мои, а меня всю ночь преследовали кошмары о механических чудовищах, и даже утром я всё ещё вздрагивала от резких звуков.

На гладкой, странной на ощупь бумаге были короткие возвышенные описания, кое-где даже в стихах, и множество тонких штриховых рисунков. Первая глава кратко рассказывала об этапах воплощения света, одиннадцати линзах, отражениях и священных путях Луны; вторая глава была посвящена теням и могуществу Бездны; третья объясняла смысл девяти имён, а вся четвёртая перечисляла роли при дворе жрецов, титулы глаз и голосов, опоры и клинка, а ещё сами друзы и важнейшие вершины гор. Наконец, после кратких бессмысленных описаний символики цвета, важнейших принципов сакральной геометрии и смысла каждого из двадцати шести элементов, составляющих знаки (скажем, «~» соответствовали волна, трансмутация, миротворчество, солнечный дух, красота, обучение, лось и соль-диез), шёл напечатанный мелким шрифтом шестистраничный справочник.

Слово мендабелё в нём трактовалось так: «букв. обещание служить; налобный знак отличия, собранный из света милостью жреца Луны».

Вдобавок к брошюре пришлось купить ещё и словарь, который оказался, правда, странно устроенным и очень бедным. Я сумела найти в нём только шесть знаков из почти двух десятков, которые на самом деле красовались у меня на голове. Но даже этого было достаточно для того, чтобы с важным видом указывать всем сомневающимся на символы и задирать нос.

— По поручению лунного господина, — я старалась произносить это серьёзно, весомо, — я должна посетить ваш склеп. Свет взволнован. Его неверное преломление причиняет всем нам беспокойство.

Здесь мои собеседники обычно хмурились, извинялись и звали к воротам кого-то другого, более важного. Тогда я повторяла всё ту же ахинею заново, делая вид, что она действительно что-то значит.

Колдовские глаза смотрели на меня — удивлённо или задумчиво. Я картинно вздыхала и добавляла:

— Со всем возможным уважением к вашим достойным предкам.

Тогда мне всё-таки отвечали:

— Приглашаю вас в дом.

Склепы были — самые разные. Их перечислил для меня Ёши: он встретил нас на выходе, весь нарядный и напомаженный, вызвался проводить меня к калитке, рассыпался в красивых словах и выписал по памяти фамилии родов, которые имели бы в городе собственные склепы. Он же объяснил, что из-за каких-то юридических разногласий колдуны не строят склепов нигде в Кланах, кроме Огица, — исключением могли быть разве что одиночные усыпальницы безродных, про которые вряд ли вообще что-нибудь кому-нибудь было известно.

Дикую речь я написала в блокноте и выучила наизусть, а потом репетировала перед зеркалом, пробуя произносить безумные слова то так, то эдак. На это и книги я потратила всё воскресенье и утро понедельника, а затем разложила на полу карту города и ползала по ней, выискивая в мелких надписях колдовские резиденции.

И вот теперь я ездила по важным, пышным домам, стены которых дышали стариной и чванством, и глядела на чужих мертвецов.

— Прошу вас, — вежливо сказал очередной колдун, моложавый смуглокожий мужчина с пышными бакенбардами и ранней серебряной сединой в иссиня-чёрных кудрях, — будьте аккуратны, здесь низкий проём…

Я кивнула и, склонившись, прошла в склеп.

Этот тоже уходил вглубь спиралью, как и большинство городских склепов, — мне пока встретился лишь один, в котором было что-то наподобие этажей с крутой лестницей в центре. Стены здесь выкрасили ярко-красным, а поверх были нарисованы белым какие-то линии и завитки. Здесь и там висели небольшие зеркала в кованых рамах и миниатюрные портреты, а таблички с именами покойников в семействе Аркеац было принято не класть на плиту, а привешивать на вбитый в потолок крюк.

Почти все старые саркофаги здесь были выполнены из желтоватого песчаника и богато украшены ракушками. Я встречала их с облегчением.

Честно говоря, я не смогла бы сказать, что стану делать, когда действительно увижу спящего в саркофаге Дезире. Узнаю ли я его? Будет ли он похож на белую статую рыцаря, глядящую безразлично на тонущий в тумане склон? Смогу ли я его разбудить — и как это сделать? Что он будет помнить, когда он проснётся?

Может быть, он вовсе забудет и меня, и всё остальное. А может быть, наоборот: вспомнит решительно всё и станет тем Филиппом, которого так хотела видеть в нём Юта.

Не так и важно, будет ли для меня место в его новой жизни. Я ищу его вовсе не для того, чтобы что-то от него требовать или даже получить просто так; сложно сказать даже, хочу ли я и дальше касаться той страшной, хаотичной действительности, которая кажется детям Луны жизнью. Я хожу по затхлым чужим склепам не потому, что чего-то хочу. Я просто знаю, что если не стану этого делать — не смогу так же ровно смотреть на себя в зеркало.

Иногда низко — делать низкие вещи. Но бывает и так, что не делать — тоже низко; даже если ты по правде и не обязан, даже если ты имеешь полное право развернуться и уехать, как уехал из Марпери Гай, не пригласив меня даже в гости.

Я могу, конечно, не делать всего этого. Найти новую работу, а то и вовсе — отправиться на деньги Дезире куда-нибудь к побережью, купить крошечный домик и растить там кабачки, а по утрам слушать, как шумит море. Я могу построить себе новую, красивую жизнь, куда лучше прежней, и никогда больше не вспоминать о лунном и том, что он может и не проснуться. Только это буду не я, если я так сделаю. Это будет кто угодно — но не я.

— …с шестидесятых годов прошлого века в роду Аркеац приняты саркофаги в металле…

Я моргнула и натянуто улыбнулась.

Гробницы из песчаника и правда закончились: вместо них теперь стояли массивные металлические монстры, укрытые богатым кованым декором. Около десятка из них были всё в тех же бледно-жёлтых тонах, а дальше родственники покойников решили дать волю фантазии: появились и серебро с чернением, и даже странные гладкие листы с нефтяными разводами.

А почти в самом конце склепа стоял он. Бронзовый саркофаг с золотыми узорами.

— Здесь покоится Наама Аркеац, — с готовностью сказал мой спутник. Вообще-то он представился, но я, к собственному стыду, мгновенно забыла его имя. — Младшая дочь Адасы Аркеац, одной из лучших спиритуалисток нашего времени. К сожалению, нить жизни Наамы оборвалась очень рано.

На стене над саркофагом висело под стеклом пышное красное платье, богато украшенное кружевом.

— Свадебное, — пояснил колдун, проследив за моим взглядом. — Наама была в нём на прощании, такова традиция.

— Скажите, — я облизнула губы, — его можно… открыть?

— Саркофаг, вы имеете в виду?

— Да.

— Именно этот? Наамы?

Я вдохнула поглубже и сказала:

— Да.

Несколько мгновений мужчина смотрел на меня с лёгким сомнением, но потом пожал плечами и кивнул.

За эту неделю я узнала о погребальных традициях колдунов больше, чем за всю прошлую жизнь, — и большая часть из них казалась мне порождением какого-то больного разума. Мертвеца умывали и гладко причёсывали, а лицо облепляли специальной клейкой массой, чтобы сделать потом слепок для посмертной маски. У покойников отрезали ушные раковины и запихивали их в банки с формалином; в некоторых родах вынимали внутренности и рассовывали по отдельным сосудам; где-то было принято обривать труп налысо. И абсолютно везде тело стремились сохранить настолько долго, насколько это возможно. В ход шли хитрые заклинания и артефакты, а ещё — странные растворы для бальзамирования, в которых и хранилось тело.

Колдовской саркофаг был по сути своей посмертной ванной, закрытой сверху для того, чтобы избежать испарения жидкости.

— Это сложное зрелище, — предупредил меня колдун.

А затем отщёлкнул запоры, — саркофаг отозвался тихим присвистом, — и сдвинул крышку в сторону.

Чаша саркофага оказалась металлической и теперь была вся покрыта какими-то хлопьеобразными отложениями. А внутри неё лежало вспухшее, неприятно-белое, склизкое на вид тело.

Я посмотрела в лицо покойницы и поняла, что задыхаюсь. Колдун невозмутимо протянул мне надушенный платок, а сам задвинул крышку обратно, закрыл замки и кинул какие-то короткие чары в артефакт, установленный в изголовье.

— Наама Аркеац была признанной красавицей, в семье сохранились её прижизненные фотографии.

Я поглубже вдохнула через платок и отказалась смотреть.

В склепе обнаружился ещё один саркофаг из бронзы и золота, — но он, к моему стыдному облегчению, был совсем крошечный, младенческий. В такой ни за что не поместился бы взрослый лунный, как его ни складывай, и совсем скоро я торопливо пообщалась с очередным представителем достойного и древнего рода.

В съёмной комнате я долго сидела, чокаясь стаканом с мраморной головой и запивая газировкой чудовищные впечатления; пузырьки в воде смешно щекотали нёбо. Потом я вынула блокнот и жирной линией вычеркнула из него фамилию Аркеац.

Это был склеп номер восемь — из всего-то пятидесяти двух.