Чёрный полдень (СИ)

— vii

Потолок здесь был сложен из мерцающих стеклянных линз. Свет в них бился и расслаивался на цвета, падал в зеркала и в них становился ненастоящим.

— Пришёл, — шепнуло в стороне.

Я обернулась на звук, но вокруг были одни лишь зеркала, утопленные в синеватом прозрачном свете.

— Ну надо же!

— А меч его где?

— В обитель света — и с мечом?

Голоса множились эхом и путались в бесконечных стеклянных колоннах. Дезире шёл прямо, ровно и властно, словно снова был каменным рыцарем.

И это было так не про него, что я вспомнила: ведь мы играем. Это всё не мы, наша суть — в глубине и спит, а это — цирковой манеж, где показывают фокусы.

Вспомнила — и громко, звонко засмеялась.

— Так красиво! — восторженно сказала я. — А для кого вон те балкончики?

— Для крылатых.

— А нас не пустят?

— А ты бы хотела?

Я поймала на себе взгляд лунной, всё лицо которой было обклеено сияющими стразами, неприятно похожими на крупные прыщи. И снова засмеялась, ещё громче прежнего.

Дезире потянул меня за руку, крутанул так, что взметнулась юбка, опрокинул на себя и не поцеловал даже — засосал так, что я выпучила глаза и забрыкалась.

Куснула его за губу. Слизнула капельку крови. И медленно, тягуче запустила ладони под рубаху.

— Олта не кажется мне хорошей актрисой, — с сомнением сказала Става, когда мы только начали обсуждать этот визит. — Может быть, даже лучше, если она не пойдёт.

— Я отвратительная лгунья, — согласилась я.

И даже моя змея кивнула гранёной головой и стыдливо прикрыла глаза хвостом.

— Ерунда, — отмахнулся Дезире. — Там будут одни только лунные. Они ничего не понимают в зверушках.

Тогда Става громко, зубасто засмеялась.

Теперь я смеялась, как она, открыто показывая лунным клыки. А они глядели на меня, как на горную козу, пленённую в узкой бревёнчатой клетке зоопарка.

Их были десятки, этих лунных, а всё пространство дворца оказалось огромным высоким залом с хаосом колонн, балконов и лестниц, которые никуда не вели. С люстры свисал, подёргивая ногами в длинных красных туфлях, гуттаперчевый человечек, с высокой розовой призмы читала стихи женщина, разодетая в цветные перья, а ещё один лунный, безбровый и совершенно лысый, прятался под радужным зонтом.

Над его зонтом висела туча, и из этой тучи всё время лило. Вокруг лунного собралось уже целое озеро, странно вздыбленное у его ног. Лужа достигала лодыжек и давно залилась внутрь туфель, а сам лунный выглядел совершенно несчастным, и по гладкому круглому лицу бесконечным потоком текли слёзы.

— Что с вами? — участливо спросила я, когда мы проходили мимо.

Лунный вздёрнул нос и сложил зонт, отчего туча схлопнулась, а лужа исчезла. Потом лунный наставил зонт на меня и раскрыл его.

Водой меня окатило с ног до головы. Я взвизгнула, а лунный стоял и оглушительно, счастливо смеялся.

— Вы что творите?! — голубой ситец облепил меня так неприлично, что сложно было придумать, что прикрыть первым.

Лунный продолжал смеяться. Дезире нахмурился. Шепотки в лунном дворце набирали силу и громкость.

— Вы полагаете, он сможет? Прямо сейчас, из-за какой-то зверушки? Какая поразительная сила!

— А-ха-ха-ха-ха!

— …не простая зверушка, — зашипел девичий голос. — Она ведь его хме, вы не слышите?

— У него не может быть хме. Он ненастоящий.

— Милостью Луны…

— Кто его пригласил?

— …искажённый. Какая дисгармония!

— Даже сквозь мутную линзу…

— Фи.

Дезире протянул лунному с зонтиком раскрытую ладонь:

— Филипп. Ваше имя?

— Черлиани, — расплылся в улыбке тот и застряс ладонь Дезире двумя руками.

— Будет забыто, — кивнул Дезире и брезгливо вырвал ладонь. — Высушите даму.

Глаза у лунного и так сияли не слишком ярко, а теперь совсем потемнели. Он скуксился, обиделся и раскрыл над собой зонт, отчего у него в ногах снова собралась лужа.

— А что же, — осклабился он из-под зонта, — дама сама не знает слов света?

— Ну?!

Лунный закатил глаза, но всё же сделал какой-то сложный пасс, отчего вода вода вдруг хлыпнула от меня обратно. Она сочилась из ткани и из волос, собралась лужей на коже, а потом слепилась в один влажный язык и нырнула в тучу.

— С-спасибо, — вежливо сказала я.

Дезире снова взял меня под руку, и я кивнула лунному на прощание, а Дезире смотрел куда-то мимо и сквозь, будто мужчины с зонтиком больше не существовало. Шепотки слились для меня в неразборчивый гул.

— Я забуду вас тоже, — крикнул лунный на вслед. — Я уже практически вас забыл! Посмотрите, посмотрите, я уже совсем о вас не помню! Как звали этого белого сына Луны? Вы помните? Или вот вы! Вы помните? Я не помню совсем! Да и Луне ли он сын? Да он поганое отродье!.. Да он…

— А ты, — я пихнула Дезире в бок и хихикнула. — Что, правда его забыл?

— Кого?

— Ну… этого… с зонтиком.

— С каким ещё зонтиком?

— Да ты придуриваешься, — нахохлилась я.

В глубине глаз Дезире плясали смешинки. Потом он поднёс палец к губам:

— Тсс.

— Ладно-ладно!

У самого входа, на балконах и среди зеркальных столпов, собирались, похоже, какие-то не очень важные лунные. Все они были по человеческим меркам странные, а ещё чудные и какие-то жалкие, словно больше пыжились, чем на самом деле что-то из себя представляли. Одна из девушек носила на голове такой огромный картонный кокошник, что её едва не сдувало с ног, а вокруг желтоватой колонны вышагивал кругами старичок, которого сопровождало не меньше пятидесяти хрустальных собачек.

Старичок говорил сам с собой, а собачки лаяли и задирали над колонной лапы.

Мы прошли дальше, и колонны закончились — с потолка свисали теперь десятки огромных глаз, свитых из медной проволоки. Вместо зрачков в каждом из них были крупные цветные камни, и некоторые из них сияли светом лунных, которые предпочли прийти своей сутью, но не телом. Всего же в зале было, наверное, несколько десятков лунных — не так и много.

Дальше стеклянный пол обрывался ступенями, и они спускались амфитеатром к глубокому бассейну.

Там на золотом листе горой был высыпан песок.

— Любимый, — с придыханием сказала я, ловя на себя десятки заинтересованных взглядов, — а здесь нет чего-нибудь выпить?

— Я же предлагал тебе взять с собой.

Моя змея гипнотически складывала кольца. Вообще-то я терпеть не могла ложь, но здесь и сейчас то, что я пыталась из себя изобразить, не было ложью.

Ложь — это всё-таки форма правды, только кривая и уродливая. А в хрустальном дворце не было совершенно ничего правдивого или настоящего, только миражи, слепящие блики и пыль в глазах.

— Я хочу шампанского, — надула губы я.

— Ну, потерпи немного. Или вот, знаешь…

Дезире сделал неуловимое движение и отколол от стеклянной скульптуры цветок, протянул его мне.

Цветок этот оказался карамельным леденцом на палочке. Я сунула леденец в рот, вздёрнула нос и позволила Дезире усадить меня на одну из ступеней амфитеатра.

Нигде здесь не было вывешено программы, и я очень сомневалась, что эта программа вообще существует. И всё же все, похоже, чего-то ждали, и глазели то на нас, то друг на друга, то на кучу песка на золотом листе.

Потом вокруг зашелестело громче, и по залу будто отблеск пробежал, высвечивая в стекле блестящую лунную дорожку. По ней шла, кутаясь в многослойные мягкие тряпки, Юта, только очков на ней не было, и глаза её горели каким-то странным огнём.

— Филипп, — кивнула она, расцвела улыбкой и распахнула объятия. — Как ты? Теперь-то ты помнишь, что…

Дезире коротко, очень формально её обнял, а потом выразительно показал глазами на меня.

— Она не знает? — спокойно уточнила Юта.

Дезире покачал головой.

Что я не знаю? — хотела спросить я, и устроить прямо здесь безобразнейший из скандалов. Чего ещё я не знаю? И не хватит ли на нас уже наконец тайн?!

— Мы обсудим кое-что с другом, — она улыбнулась мне одними губами и цепко взяла Дезире под локоть. — Идём? Твоя зверушка побудет пока здесь, а ты окажешь мне честь…

— Честь?

— Я хозяйка сегодня, — легко сказала Юта.

Дезире коротко пожал мои пальцы. На мгновение мы встретились взглядами: мой разочарованный и гневный, и его — отчего-то снизу вверх, будто он просил меня о чём-то. Меня вдруг остро кольнуло всем тем, что мы не успели обсудить и сделать, и всем тем, что ещё могло бы у нас быть, и тем, что я хотела бы сказать, и что хотела бы услышать, — а Юта уже повела его вниз.

Со ступеней амфитеатра удобно было смотреть, как она гвоздём процарапывает в золотом листе ритуальные узоры. Как Дезире стоит рядом, заложив руки за спину, что-то говорит и сдержанно улыбается. Как стеклянные призмы, многие десятки стеклянных призм, поднимаются из пола.

«Это старый праздник, — сказал Дезире, когда я спросила его, что будет на этом их вечере. — Небольшой ритуал. Людям… людям нельзя объяснить это в полной мере. Может быть, ты поймёшь о нас что-то, но я не могу объяснить.»

Закатное солнце заглянуло в окна и рассыпалось в линзах горячими отблесками. Оно горело, горело и умирало, и в его тенях из мёртвого песка вставал ковыль.

Серебряные, почти призрачные стебли вырастали из песка длинными пушистыми ветвями. Тени они бросали белые и пустые, кисти гнулись под неслышным ветром, и сперва от них был один только травянистый шелест, но потом он сделался голосами.

Ковыль говорил тысячей голосов, негромких, но набирающих силу. Ковыль пел, и от его песни стыла в жилах кровь.

— А теперь, — Юта раскинула руки, и ковыль взметнулся, — танцы!