Четырех царей слуга

Патрик Леопольд становится Петром Ивановичем

Так 26-летний шотландский наёмный вояка получил первый старший офицерский чин майора в полку своего земляка Джона Кроуфорда. Служба в Московском царстве для него с первых же дней складывалась как нельзя лучше.

Далее думные дьяки, записывая служилого иноземца в свои бумаги, сказали ему:

— Придётся величать тебя не по иноземному, а по московскому обычаю. Так у нас заведено со всеми служилыми немцами.

— Это как-то будет? Новое имя будет дадено?

— Да, был ты просто Патриком, а на Руси станешь Петром Ивановичем. Но останешься при своей фамилии Гордон...

Сохранилась челобитная грамота, датированная 7 сентября того лее года, в которой майор Патрик Гордон и поручик Гамильтон просят выдать им «кормовые деньги за въезд на российскую службу». Став офицером в третьей за свою пока ещё короткую жизнь армии, шотландский дворянин поселился в Немецкой слободе на Яузе, которая была в ту пору пригородом первопрестольной русской столицы.

Патрик, приехавший в Москву человеком довольно состоятельным, не стал снимать комнатушку у кукуйского купца или вдовицы. Он снял для себя, своих слуг и коней целый дом с конюшней и огородом. Такой шаг сразу произвёл должное впечатление на его земляков и кукуйских обывателей. Богатых соседей всегда чтили.

В первые дни пребывания в Москве шотландца поразил обычай вознаграждать подачкой приказных дьяков для разрешения любого служебного вопроса. При найме на службу царское правительство в лице Боярской думы обещало дать служилому иноземцу Гордону 25 рублей серебром и на такую же сумму соболей и суконных тканей. Однако дьяки Иноземного приказа задерживали их выдачу, ожидая подношения.

Новоиспечённый майор возмутился таким обращением, но проку от того было мало. Тем не менее боярин Иван Михайлович Милославский и полковник Джон Кроуфорд уговорили его остаться на русской службе. В шведской и польской армиях наёмникам могли не платить жалованье годами даже на войне. Потому задержка царского жалованья трагедией для Гордона не стала. Как и то, что его зачастую выплачивали не серебряной, а медной монетой.

Деньги у него были хорошие. Быстро освоившись в Немецкой слободе, он стал давать изрядные суммы кукуйским купцам в рост. Так что мог не бедствовать, даже если бы царская казна не платила ему вовсе. Но московским купцам денег он в рост не давал — земляки предупредили, что в таких случаях московиты обязательно обманут и суд им будет не указкой.

Приезд шотландца в Россию совпал с резким обесцениванием медных денег, которыми русское правительство выплачивало жалованье служилым иноземцам из перерасчёта на серебро. Такое положение вызвало сразу же резкое недовольство не только одного Гордона. Майор даже стал подумывать о досрочном увольнении и выезде из России — он стал побаиваться, что разорится в одночасье. Но сделать это ему не удалось.

Далеко не сразу освоившись с московской действительностью, шотландец смирился. Лишь при принятии присяги, требовавшей пожизненной службы российскому самодержцу, Гордон заявил решительный протест, ссылаясь на трёхлетний срок уже заключённого контракта. По всей видимости, начальство Иноземного приказа уже сумело по достоинству оценить способности майора. По достигнутом компромиссе Патрик Гордон поклялся верой и правдой служить московскому престолу до конца русско-польской Смоленской войны, то есть до очередного промежуточного «замирения» воюющих сторон.

Боевое крещение майор Гордон на службе государю Московии принял не на поле брани с поляками или с разбойными крымскими татарами. Летом 1662 года он деятельно участвует в подавлении Медного бунта в Москве, вызванного обострением инфляции медных денег. Выступление чёрного люда, подступившего к Кремлю, удалось тогда подавить только вооружённой рукой столичных стрельцов и иноземных наёмников.

В тот день Гордон был начальником караула в Кремле от своего полка. Русских солдат в нём было большинство, хотя там числились и служилые иноземцы. Когда к майору подбежал караульный сержант, стоявший у Спасских ворот, тот понял, что на базарной Красной площади что-то стряслось.

— Господин майор! Чёрный люд бунтует, с Тверской и Китай-города валом валит. На Каменном мосту стрелецкий караул побит, бердыши у них отобраны...

Патрику Гордону ещё не приходилось сталкиваться с народным возмущением. Но он знал одно — у московских ремесленников, мелких купцов да нищих огнестрельного оружия нет. А если они идут толпой, хоть и грозной с виду, то и порядка нет. Поэтому он без раздумий скомандовал караулу:

— Барабанщик — бить тревогу! Всем в строй! Мушкеты — зарядить, фитиля — запалить! Всем к воротам строем!

Вид караула в сотню солдат, держащих в левой руке зажжённый, дымящий фитиль, немного отрезвил толпу, напиравшую на цепь стрельцов Стремянного полка. Их сотник уже охрип, увещевая горожан не бунтовать и не гневить царя-батюшку. Подъехав к возмущённым и кричащим людям, майор поднял вверх руку в железной перчатке. Немного стихло.

— Народ! Я призываю вас не бунтовать и разойтись по домам! Иначе будет приказ палить, а воров-заводчиков — хватать...

В ответ несколько брошенных из толпы камней чиркнули по стальной гордоновской кирасе. Испуганный криками конь всё пытался подняться на дыбы и повернуть назад — Гордон с трудом удерживал его на месте. Несколько стрельцов и солдат под ударами дубин и оглобель от телег упали перед воротами. Не спасали далее стальные каски. Видя такое дело, начальник кремлёвского караула скомандовал:

— Солдаты! Пали!

Нестройный залп, отчасти в воздух (не все солдаты решились стрелять в толпу), звучным эхом отозвался и на Красной площади, и среди домов за кремлёвской стеной. Несколько смутьянов упало на землю. Майор снова скомандовал драгунам:

— Палаши и шпаги — вон из ножен!

С коня он видел, как бунтующая толпа стала быстро таять и отхлынула от защитников Спасских ворот. Крикунов почти не осталось. Из Кремля к нему бежала подмога — царские стольники с саблями наголо, ещё стрельцы с бердышами и фузеями, местные жильцы с дубинами. Несколько конных столичных дворян в полном воинском убранстве скакали впереди. В городе почему-то били в колокола.

Участие «шкотского немца» в подавлении вооружённой рукой Медного бунта вошло в послужной гордоновский список красной строкой. В Боярской думе в присутствии самого государя Алексея Михайловича было говорено:

— А служилый иноземец майорского чину Патрик Гордон ту воровскую толпу в Спасские ворота не пропустил, палил по ней и повернул назад, в Китай-город. Мужество показал отменное и был при карауле начальником бесстрашен.

На такой боярский сказ царь-батюшка ответствовал:

— Сего Гордона надо привечать добрым словом и ласками. Он Московскому царству ещё послужит в высоких начальных чинах. Время тому ещё будет...

В Москве, и особенно в Немецкой слободе, общительный и, как сейчас говорится, коммуникабельный Патрик Гордон довольно быстро приобрёл широкий круг знакомых. Скованность была чужда его характеру, и он сразу сближался с самыми разными людьми. Поражали его энергия, предприимчивость, работоспособность и трудолюбие. На фоне других иноземных офицеров московского гарнизона шотландец выглядел предпочтительнее. И не только благодаря участию в подавлении Медного бунта.

Удивительно, но факт — едва ли не с первых дней выходец из графства Эбердин стал признанным главой шотландского землячества. Строгость в исполнении католических обрядов тоже заставила кукуйцев обратить на него внимание. Тем более что Патрик Гордон всегда уважительно относился ко всем другим христианским религиям, их обрядам и праздникам. Служилый иноземец был веротерпим, что делало ему честь.

Он проходил службу в драгунском полку, обучая конных солдат европейскому строю, стрельбе из ружей, владению палашом, несению караульной службы, воинской дисциплине, пониманию различных команд. Полковник Джон Кроуфорд мог быть вполне доволен исполнительным и инициативным помощником-земляком, не раз отмечая в приказах деятельного офицера.

Наряду с исполнением обязанностей в полку Патрик Гордон вёл обширную деловую и частную переписку, не считая подробных, почти ежедневных записей в «Дневнике». Иногда он писал по 15 писем в день, поддерживая постоянную связь с родственниками и близкими людьми, разбросанных ветром истории по всей Европе.

Драгунскому офицеру оказалась не чужда и деловая хватка. Гордон, как и многие иноземцы на русской службе, активно занимался коммерческими операциями, проявив практический ум и расчётливость. Таких людей в Немецкой слободе уважали. Он теперь стал вступать в долю с «англицкими гостями», то есть купцами из Англии, которые в большом количестве вывозили из Московии через порт Архангельск много строевого корабельного леса, пеньки, смолы, воска, мехов и прочих традиционных русских товаров.

Оказавшись на царской службе, которая давала хорошую перспективу для служебного роста и материального благополучия, Гордон решил устроить личную жизнь. Женившись на 13-летней дочери полковника Будкевена (или Бокховена) Катарине, он укрепил своё положение в Москве. Ибо российский царский двор в силу вековых русских традиций не жаловал холостых родовитых людей и служилых иностранцев.

Со своей первой женой Патрик Леопольд Гордон жил счастливо, но не долго. Второй его супругой стала Элизабет Ронар. И та и другая жена шотландского дворянина происходили из осевших в Москве нидерландских фамилий и принесли мужу хорошее приданое.

Благодаря покровительству царского тестя боярина Милославского Патрик споро продвигался по службе. Вскоре ему пришлось повоевать с поляками на Смоленщине в составе своего драгунского полка. Он получил за доблесть и победы чин подполковника. И соответственно существенную прибавку к жалованью.

Те непродолжительные боевые действия на порубежье стали ему хорошим уроком, дав понять, что наёмный иноземец на службе Московии совсем не похож на ландскнехта короля Польши или Швеции.

Высланный далеко вперёд дозорный разъезд донёс, что польская конница заняла деревушку на лесной дороге и шляхтичи стали мародёрствовать. Сторожевой заставы они не выставили, надеясь на речушку, которая протекала впереди, хотя через неё и был переброшен неширокий мосток. Патрик Гордон, хорошо зная нравы шляхетского воинства, решил не остерегаться, а атаковать тем эскадроном, который был у него под рукой. Более того, с ним шла сотня поместной дворянской конницы.

Посовещавшись с сотником Тимофеем Борисовым сыном Юшковым, царским комнатным спальником, драгунский подполковник решил на полном скаку промчаться через всю деревню, а за ней развернуться и отрезать полякам путь к бегству. План нападения удался на славу. Поляки в замешательстве выскакивали из домов с награбленным и попадали под пистолетные выстрелы и удары клинков несущихся по улице драгун и поместных конных ратников. В дальнем конце деревни крестьяне взялись за вилы и топоры.

Увидев, что дорога обратно перекрыта, поляки, бросая всё, устремились вперёд, стремясь проскочить через мост на другой берег. Однако оставленная на мосту застава русских встретила бегущих из деревни залпом из драгунских карабинов. В итоге не всем удалось подальше забраться в подступавший к дороге замшелый еловый лес. Были взяты и пленные.

Довольный тем, что эскадрон не потерял ни одного человека убитым, а легкораненые в счёт не шли, майор Патрик Гордон приказал драгунам встать на привал, выставив по дороге дозоры. Конные солдаты, а вместе с ними и дворяне стали располагаться, развязывали мешки, разжигали костры и в небольших котлах начали варить кашу-толокнянку.

К такой «мужицкой» пище, не сдобренной ни мясной порцией, ни пивом, служилый иноземец в Польше не привык. Патрик Гордон привычно подозвал к себе драгунского сержанта и на ломаном русском языке приказал тому:

— Возьми двух солдат и пройди по амбарам мужиков. Возьмёшь соленья и коренья. Вино спроси у хозяев. Солдата пошли в стадо, пусть пригонит сюда несколько овец. И прикажи их освежевать. Ступай.

Удивлённый таким приказом сержант хотел было пойти исполнять то, что велел начальник. Но стоявший рядом сотник Тимофей Юшков решительно остановил его:

— Не ходи по амбарам, я тебе говорю.

Теперь удивляться пришлось Патрику Гордону:

— Почему не ходи по амбарам? Солдат должен получить мясную порцию и вино. Эта деревня — наша добыча, наш трофей. Что ты только говоришь, сотник...

Юшков не стал дослушивать служилого иноземца, который на его глазах так лихо командовал драгунским эскадроном. Царский комнатный спальник, с расстановкой выговаривая понятные для «немца» слова, заметил:

— Деревня не польская, а наша. И живут здесь люди православные. Как же мы будем разорять крестьян и их помещика? Он небось сейчас на коне воюет с нами. Так нельзя делать.

— Почему так нельзя делать? Ведь мы на войне, а на ней всегда есть добыча.

— Православные ратники не разоряют свои деревни. А то, майор Гордон, можно познакомиться с Разбойным приказом. Мы с тобой с поляками воюем, а не с мужиками нашего царства...

Патрик уступила том споре Юшкову. Чтобы помириться с ним, подарил такому же, как и он, родовитому дворянину пару хороших пистолетов английской работы. Тот принёс ответный дар — чернённый серебром кубачинский кинжал. И уже между ними чёрная кошка не пробегала и после окончания Смоленской войны.

Всё же служивый иноземец в том деле добычу получил. Ею стали брошенные поляками кони и оружие, которых набралось немало. Коней разобрали поместные дворяне, чьи лошади поизносились, а оружие, целую подводу, подполковник Гордон продал в Немецкой слободе оружейных дел мастеру. Той сделкой два кукуйца оказались весьма довольны — доброе, справное оружие на Москве было «красным» товаром.

Боярская дума за Смоленскую войну сказала «шпанскому немцу» доброе слово. И в 1664 году, когда Джон Кроуфорд был произведён в генерал-майоры, Гордон стал полковником с окладом 30 рублей и получил в командование полк конных солдат, в котором он и служил. Так царь Алексей Михайлович сказал ему милостивое слово.

Служба в Первопрестольной не слишком обременяла командира новоприборного драгунского полка. Неслись караулы в Кремле, конные солдаты ходили на различные хозяйственные работы, учились правильному строю. Полк имел справных лошадей. Москва не бунтовала и не голодала.

В августе 1665 года Патрик Гордон получил через прибывших английских купцов письмо с известием о смерти своего старшего брата Джона, наследовавшего отцовское имение в Шотландии. Полковник сразу же ходатайствует перед Иноземным приказом об отпуске на Британские острова для разрешения наследственных дел. У него были надежды оставить за собой поместье Охлухрис или часть его.

Ходатайство об отпуске совпало с обострением русско-английских отношений. Царское правительство в лице Боярской думы и Посольского приказа прервало ранее установленные дипломатические связи с цареубийцей Оливером Кромвелем и лишило английских купцов их привилегий. После реставрации королевской династии Стюартов отношения между двумя государствами продолжали оставаться натянутыми.

Из-за неудачного посольства в Москву графа Ч. Карлейля (1663-1664 годы) и более чем холодного Приёма, оказанного в Лондоне русским посланникам В. Я. Дашкову и Д. Шипулину в 1665 году, межгосударственные отношения совсем разладились. Поэтому обращение нового английского короля Чарлза II о продаже «корабельных запасов», поступившее в марте 1666 года в Москву, вызвало некоторое замешательство в Посольском приказе.

Зная, что отказ Москвы от торговли с Англией, хотя и мотивированный свирепствовавшим в Европе «моровым поветрием», вызовет в Лондоне самую негативную реакцию, которая неизбежно отразится на русском посланнике, Посольский приказ выбрал в качестве царского посла-гонца «служилого иноземца» Патрика Гордона. Тем более что он сам ходатайствовал об отъезде в Англию по семейным обстоятельствам и к тому же имел в самом Лондоне немало влиятельных знакомых лиц, с которыми был связан частной перепиской.

Миссия его оказалась деликатного свойства. Он должен был передать уклончивый ответ на английские требования разрешить свободную покупку корабельного леса в России, заверив при этом короля Чарлза II в дружеском расположении русского царя Алексея Михайловича. Шотландец сразу осознал всю щекотливость отводимой ему на дипломатическом поприще роли.

В июне 1666 года состоялся «отпуск» — прощальная аудиенция — полковника Патрика Гордона у государя Алексея Михайловича. А в октябре он уже прибыл в английскую столицу с верительной царской грамотой на руках. Когда Гордон предстал перед королём Чарлзом II, тот выразил явное неудовольствие, увидев в качестве русского посланника собственного верноподданного. Монарх сказал тогда приближённым:

— Это какая-то вольность царя Московии. Прислать ко мне послом моего же дворянина. Нет, это уже слишком после того, что они отказались продать английским купцам корабельные припасы.

— Ваше королевское величество! Мало того, что посол московитов ваш дворянин, он ещё и шотландец, и католик.

— Ничего, милорды. Я поставлю на место московского монарха в ответном послании. Пусть и дальше сидит в своих лесах...

Деятельному полковнику пришлось воспользоваться всеми многочисленными, в том числе и родственными, связями в Лондоне, чтобы справиться с довольно щекотливым дипломатическим поручением. Он не скупился на дорогие подарки, благо приказные дьяки под расписку снабдили его небольшой пушной казной. После четырёхмесячного пребывания в Англии, получив ответ от Чарлза II, в июне 1667 года полковник Гордон вернулся в Москву.

Посольский приказ и царские ближние бояре остались неудовлетворены результатами посольской миссии, и Гордону не возместили средств, истраченных в ходе поездки. Служилый иноземец подвергся царской опале, которая выразилась в удалении его на несколько лет из столицы:

— Не смог в аглицкой столице честь государя отстоять. Раз так, то нет тебе места в Первопрестольной...

— Хватит почивать на Кукуе...

— Иди послужи и потужи на рубежах царства...

Что было указано в Боярской думе, то было сделано высочайшим царским указом. Вскоре после возвращения из Англии Гордон со своим драгунским полком был направлен в Малороссию для участия в подавлении «возмущения» запорожских казаков. Воевать с вольным воинством «шпанский немец» не стал. Но Запорожье призвал к порядку и повиновению. На встрече с казацкой старшиной сказал:

— Чего вам ратоваться с православным московским государем, православные воины! Иль дел у вас мало здесь? Смотрите, а то хан крымский из-за Перекопа набежит и пожгёт ваши хутора.

— Не пожгёт. Мы его разом образумим. Наши полки тоже верхоконные. И степь мы знаем.

— Пожгёт ещё как. А в Крым вы не сунетесь, в Перекопе турецкие янычары гарнизоном сидят. Что, думаете с султаном повоевать? Не получится. И польский король на вас давно зуб точит. Что будете делать, Панове запорожцы, без Москвы, без царской силы?

— Что верно, то верно. Хорошо, колобродить казаки наши больше не будут. Коль появятся новые смутьяны, то мы их изгоним с Хортицы. Скажешь о том на Москве боярам.

— Сказано будет не только сенаторам-боярам, но и самому государю Алексею Михайловичу. В том вам, старшина, моё слово.

— А своими драгунами ты нам, пан полковник, не грози боле. Не надобно...

Проявленные при «замирении» запорожского казачества полковым командиром «мужество, ловкость и благоразумие» побудили царя Алексея Михайловича не отпускать Гордона из Малороссии. Он пожелал иметь его здесь, на порубежном Юге Русского государства «постоянно наготове».

С 1670 по 1677 год служба полковника Патрика Гордона в основном проходила в гарнизоне крепостного города Севска в Северской земле, отошедшей к России по Андрусовскому перемирию с Польшей в 1667 году, по которому в скором времени полякам предстояло возвратить пограничный Киев. Как гласят документы Разрядного приказа, в Севске Гордон командовал новоприборным полком «комарицких драгун».

Комарицкая волость являлась царской, поскольку её земли вместе с крестьянами принадлежали государям всея Руси. Царской она была даже при первом самозванце Григории Отрепьеве, венчанном на царство под именем Дмитрия I. Командир Севского драгунского полка, слушая рассказы о Смутном времени, только удивлялся:

— И у нас в Шотландии и Англии мятежей и войн между собой было немало. Но чтобы какой-то дворянин из бедных родом фамилий сел на трон монарха — такого ещё не было в истории...

Однако в Севске полковая служба оказалась недолгой. Казачьи мятежи и грабительские набеги легкоконных крымских татар беспокоили Разрядный приказ. По царским указам полк комарицких драгун стоял то в Трубчевске, то в Брянске, то в Новом Осколе, то в Переяславле. Из Москвы земляки-шотландцы, друзья-соседи по Кукую, писали Патрику Гордону:

— В Кремле говаривают, что ты совсем порубежным полковником стал. Ты там так хорош, что на кремлёвские караулы тебя отзывать и не думают в приказах...

Полковник Пётр Иванович Гордон отписывал в Немецкую слободу следующее:

— Знать, я здесь государю московскому нужнее. Ландскнехт дворянской крови любую воинскую службу, государем данную, за честь принимает. А славы здесь мне больше будет, чем на караулах у Спасских ворот. Да и потом, как знаю, на Москве ныне всё спокойно...