Киевский комендант. В «опале» у правительницы Софьи


За службу в Чигирине в должности крепостного инженера и коменданта Патрика Леопольда Гордона 20 августа 1678 года жалуют званием генерал-майора русской армии. За то, что крепость славно оборонял, за то, что пороховой погреб взорвал с несколькими тысячами турок, за то, что последним покинул Чигирин со всеми полковыми знамёнами — святынями любого войска.

В сентябре того же года поместные, новоприборные, казачьи и стрелецкие войска были распущены по домам. «Служилого иноземца» отправили в Киев, в то время пограничный город — до Польши было рукой подать. Там начинали сооружать оборонительные укрепления. Началась, говоря по-старому, воеводская служба, по-новому — комендантская в городском гарнизоне.

В Киев Гордон приезжает не один, а с семьёй. Возведение земляной крепости шло ни шатко ни валко^ Служба в тогда заштатном городе новоиспечённому генерал-майору пришлась явно не по душе. В Киеве Гордоны пробыли восемь лет, до 1686 года, скучая по московской Немецкой слободе. В Москве Патрику Гордону теперь приходилось бывать изредка.

Но за время пребывания в Киеве и посещений столицы по вызову начальства Иноземного приказа начала писаться новая глава гордоновской биографии. Во-первых, укрепился его авторитет как искусного военачальника и военного инженера. Во-вторых, шотландец завязывает близкую дружбу с выходцем из швейцарского города Женевы майором Францем Яковлевичем Лефортом, который приходился ему родственником по линии жены. Через некоторое время Лефорт станет ближайшим другом и соратником юного царя Петра I Алексеевича.

На рубеже 1670-1680-х годов московское правительство проводит значительное сокращение русской армии, с содержанием которой государственная казна просто не справлялась. Многие иностранные офицеры получают увольнение от службы — прежде всего те, кто не смог проявить себя в России.

Недовольный службой в Киеве, Патрик Гордон неоднократно хлопотал об увольнении. Высокое жалованье, занятие коммерцией сделали его достаточно состоятельным человеком. Теперь он мог вести спокойную жизнь отставного военачальника, поселившись в Шотландии, в бывшем отцовском имении. Или остаться на жительстве в Немецкой слободе.

Однако, учитывая его знания и опыт, царские бояре не спешили удовлетворить просьбу героя Чигиринской обороны. Более того, они оставляют его на государевой военной службе вопреки желанию «служилого иноземца». По описи Иноземного приказа 1681-1682 годов на русской военной службе находилось всего 383 иностранца, но только один Патрик Гордон имел генеральский чин. Со всеми остальными генералами-наёмниками Москве пришлось распрощаться, поскольку свои воеводы справлялись с командованием войсками лучше «дорогостоящих» иноземцев с их сомнительными патентами.

Судьба хранила Патрика Гордона, которого теперь всё чаще величали Петром Ивановичем. Можно отнести к счастливой случайности его отсутствие в Москве весной 1682 года во время стрелецкого восстания. Пошумели тогда столичные стрельцы знатно. Истребили многих бояр: братьев царицы Натальи Кирилловны — Ивана и Афанасия Нарышкиных, князей Юрия и Михайлу Долгоруких, Андрея Ромодановского, Михайлу Черкасского, Матвеева, Петра и Фёдора Салтыковых, Языкова и других именитых людей.

Тогда 15 мая жертвой разбушевавшихся в Кремле стрельцов стали воевода князь Григорий Григорьевич Ромодановский и несколько иноземных офицеров. Их обвинили во многих «неправдах», учинённых во время Чигиринских походов.

Дело в том, что неуклонное стремление Патрика Гордона, особенно на посту коменданта Чигиринской крепости, к поддержанию строгой воинской дисциплины и порядка вызывало резкое недовольство у подчинённых, особенно стрельцов. Это, вне всякого сомнения, могло сыграть для Гордона трагическую роль во время стрелецкого бунта в столице.

Взбунтовавшиеся стрельцы выкрикнули правительницей при малолетних царевичах Иване и Петре их сестру — царевну Софью Алексеевну. Та сумела откупиться от мятежных стрелецких полков, выдав им жалованье в двести сорок тысяч рублей. Со всех городов пришлось собирать золотую и серебряную посуду, переливать её на деньги. Каждый стрелец к тому же получил ещё по десять рублей наградных.

Когда такие новости из Москвы долетели с конными гонцами до порубежного Киева, Пётр Алексеевич Гордон привёл гарнизон к присяге новой правительнице Русского царства с титулом «великой государыни, благоверной царевны и великой княжны». Присягнул на Библии и сам.

Но события в Москве смутили многих. Прямодушный шотландец удивлялся потом с прибывшим стольником:

— Бунтовали в Москве только стрельцы. Так почему на защиту царского дворца не встали солдатские, рейтарские, драгунские полки из новоприборных? А почему не велено было собрать поместную конницу из дворян московского уезда?

— Полки распустили по домам. В солдатских слободах людей осталось раз-два, и обчёлся. В основном служилые иноземцы — офицеры и рядовые. А дворянина вытащить из усадьбы — сколько высоких указов на то надо.

— Это плохо. Там, где власть, там должна быть и военная сила. В строгой дисциплине содержащаяся...

Как ни рвался генерал-майор Гордон из Киева, устраивать крепость из земли и брёвен пришлось именно ему. Строительство различных фортификационных сооружений требовало от него бурной деятельности. Казна отпускала на возведение киевской крепости мало денег, поэтому Гордону приходилось постоянно и настойчиво обращаться в Разрядный приказ с «росписями, что надобно в Киев к ратному делу». К тому же на него возложили, помимо инженерных, ещё и хлопотные обязанности городского коменданта.

В 1864 году «служилый иноземец» генеральского чина вновь приезжает в Москву, чтобы хлопотать о своём переводе в столицу. Там он сблизился с князем Василием Васильевичем Голицыным, главой русского правительства при царевне-правительнице Софье Алексеевне и её фаворитом. Их первая встреча состоялась в Разрядном приказе, куда киевский комендант самолично принёс ещё одно «самочинное» письмо, прося денег на фортификационные работы.

Разрядные дьяки опять отказали, ссылаясь на то, что царская казна пуста, что деньги ушли на охрану южного приграничья, что сибирский соболиный ясак якутским воеводой выслан, но ещё не прибыл в Первопрестольную. Князь Голицын, присутствовавший при том «бодании» генерала с дьяками и много наслышанный о Патрике Гордоне, спросил его:

— Ваша милость, а насколько сильна будет киевская крепость на случай войны с польским королём?

— Сильной она будет по положению. Как заноза сядет коронному войску, если оно попытается охватить Смоленщину с юга.

— Но ведь киевский гарнизон можно обойти стороной. Зачем тогда усиливать крепость, если это так?

— Обойти Киев будет трудно. Южнее его — сёла и хутора малороссийских казаков, верных нашим государям Петру и Ивану, их сестре Софье Алексеевне. А севернее Киева начинаются болота, которые и в зимнюю стужу никакая конница не пройдёт.

— А если целью короля Яна Собеского будет не сам город, сможет он пройти мимо него на левобережье Днепра?

— Конечно, сможет, ваше сиятельство. Коронное войско, как и московское, преимущественно конное. Наведут переправы южнее или севернее Киева через реку и пойдут походом на Новгород-Северский. А оттуда до Брянска и Калуги рукой подать будет.

— Тогда зачем, генерал, вы так ратуете в Разрядах о казне на строительство крепости, коль большой надобности в ней не видите?

— Лично я не ратовал бы. Но такова была воля покойного государя Фёдора Алексеевича...

Василий Голицын, или, как его называли иностранцы — «царский талант», смог по достоинству оценить наёмного шотландца. Вскоре он стал ему благоволить, установив дружественные отношения с генералом. Фаворита подкупала в нём учёность, твёрдость, неподкупность при всей дворцовой дипломатии и борьбе между родами Милославских и Нарышкиных[16].

Голицын в одной из бесед как-то откровенно сказал «шпанскому немцу»:

— Пётр Иванович, у вас есть то, чего нет у московского боярства в делах государственных.

— Чем же я так отличаюсь от них, ваша светлость? Только не древностью рода — клан Гордонов в Шотландии один из самых знатных.

— Нет, не родовитостью. Наши бояре больше о своей выгоде думают. Только и знают, что местничать между собой. А ты, ваша милость, государственные заботы своими считаешь, кровными.

— Да как же мне иначе поступать? Ведь я на воинской службе у государей Московии.

— Но и бояре тоже с малолетства царям служат. Ан нет, распри за распрей затевают. Спасу от них нет. Только и знай, что смотри в оба глаза за ними. Иначе беда.

— Боярская дума правит, законы приговаривает. А я просто солдат его величества, только в генеральском чине...

Киевский комендант по поручению князя Василия Васильевича Голицына составляет обстоятельную докладную записку для Боярской думы о необходимости скорейшего заключения мира с Польшей, создания прочного союза с императором Священной Римской империи Леопольдом. О союзе с австрийцами он говорил как о триедином: дипломатическом, военном и торговом.

При обсуждении докладной записки Боярская дума одобрила её лишь частью мнений. Едва ли не самый влиятельнейший из них, родственник правительницы Софьи Алексеевны боярин Милославский сказал угрюмо:

— То, что надо поскорее мир заключать с Польшей, мы без немца знаем. Про то нам давно ведомо. А вот куда он гнёт с союзом с цесарцами — надо подумать. Они той же веры, что и польский король. И далеки от нас по рубежу.

Милославского поддержал и князь Василий Голицын, который именем царевны между делом руководил и Посольским приказом:

— Заключим перемирие с Варшавой, тогда можно будет подумать и о мире со Стамбулом. Но до того надо угомонить крымского хана. А то, что ни год, так то на Украйне, то на Слободчине сёла горят. Полон тысячный гонят в Кафу. Прав ли я, бояре?

— Прав, князюшка, прав. Пора крымскую занозу с юга вытаскивать. Больно уж застряла...

— А то, что нам предлагает генерал Гордон, надо подумать. Против турков лучшего союзника, чем Вена, нам пока не сыскать. Это не польский король, который с реестровым казачеством управиться не может...

Князю Василию Васильевичу докладная записка «шпанского немца» очень понравилась. Тот далеко смотрел в будущее, но в Боярской думе мало кто понимал, что Московскому царству в борьбе с Крымом и Оттоманской Портой требовался сильный союзник, из числа тех, кто постоянно воевал с османами. Речь Посполитая из-за своеволия шляхетства в таком деле надёжным партнёром быть не могла.

В докладной записке генерал-майор Пётр Иванович Гордон изложил свои соображения о войне с Турцией, выдвинув идею обязательного завоевания Крымского ханства как «ядовитого и проклятого гнезда». В отношении Крыма Гордон проявил большую прозорливость, считая овладение им важнейшей стратегической целью России при продвижении её границ на юг. Служивый иноземец не уставал повторять, что с магометанским миром должно воевать всё христианство.

В то же время пятидесятилетний «шпанский немец», давно носивший генеральский чин, прослуживший на царской службе уже более 20 лет, неоднократно ходатайствовал об увольнении со службы и возвращении в родную Шотландию. Но боярское правительство неизменно отвечало ему отказом. До царевичей Ивана и Петра Алексеевича его челобитные не доходили.

Только в 1686 году Гордону разрешили убыть в короткий отпуск «в отчизну» на Британские острова, выдав ему к очередному жалованью ещё и прогонные деньги. Но не серебряной или медной монетой, а мехами, что поплоше — лисами-огнёвками и белками. Соболей, бобров и куниц дьяки Иноземного приказа придержали для других государевых надобностей.

Шотландец на то не обиделся, как обиделся бы рядовой дьяк Посольского приказа, и сказал в приказе с благодарностью:

— Лис и белок московиты особо не ценят. Но в ближайшей Риге или Кёнигсберге мне дадут за них хорошую цену. Там любые меха в цене...

Действительно, лисы-огнёвки и белки быстро «ушли» с рук путешественника. Последние шкурки он отдал как плату капитану голландского торгового судна, который взялся доставить его попутно в Бристольский порт. Генерала московитов шотландца Патрика Гордона в Эбердине встретили с неожиданным почётом — там его избрали почётным гражданином города. Губернатор Эбердина на торжестве в городской управе по этому поводу сказал:

— Сэр Патрик Леопольд Гордон! Шотландия гордится вами как славным воином христианского мира, который нанёс туркам-османам поражение под стенами крепости московитов и заставил говорить о том и на континенте, и у нас в Британии.

Гордон, принарядившийся по такому торжественному случаю в московскую одежду — парчовый кафтан, подбитый куньим мехом, и огромную шапку из чернобурки (одним своим диковинным видом он вызывал восторг у женской части эдинбургской знати), ответил на сказанное мэром:

— Я признателен всем вам за награждение почётным гражданством столицы моей Шотландии. Но эта честь принадлежит не только мне, но всем славным шотландским дворянам, с мечом защищающим христианский мир.

На сказанное генералом царя московитов губернатор Эбердина не без торжественности в голосе ответил:

— Вот слова, достойные дворянина и воина нашей любимой Шотландии.

Такие почести были не случайны. Ларчик открывался совсем просто — губернатором шерифства Эбердин был герцог Гордон, приходившийся двоюродным братом Патрику Леопольду.

В Шотландии Гордон не задержался. Условия поездки генерала на давно покинутую родину были таковы: в Киеве должны были остаться его жена и маленькие дети. Им отводилась роль заложников — в Москве с таким способным «шпанским немцем» никак не хотели расставаться. Его ценили на удивление всей Кукуйской слободе.

Возвратившись из Шотландии, Патрик Гордон вновь подал прошение об отставке. Очередная челобитная киевского коменданта вызвала раздражение у Боярской думы. В ответ князь Василий Голицын пригрозил «служивому иноземцу» при всём боярстве царской опалой и ссылкой на службу в Сибирь:

— Чести немец Гордон не знает. Своевольничать начал с царёвой службой в Киеве. А кто присягу на Библии давал?

Бояре, которым генерал-иноземец изрядно надоел просительными челобитными, да ещё писанными на немецком языке, в один голос поддакнули временщику:

— Клялся немец-генерал, и ещё как...

— Сколько ему за Чигирин ласковых слов было нами дадено — не счесть...

— Теперь их отслужить верой и правдой царству надобно...

— До сей поры в православие кукуйский еретик не перешёл. А ведь не польскому или свеискому королю ноне служит...

— Бояре, мы шпанскому немцу напомним со всей строгостью, что и в Сибири воеводы нужны. Но только не в Тобольске или Якутске, а в Нерчинских острогах и далее. Сибирь у наших государей издревле всегда большая.

— Верно ты говоришь, князь Василий Васильевич. В Нерчинск служить его послать надо. Пусть рубеж с китайским богдыханом бдит. Оттуда челобитных в Москву не нашлешься. Половина в пути затеряется.

— Полно, бояре. Коль и дальше он будет так егозиться, указом правительницы Софьи Алексеевы разжалуем его из генералов в прапорщики и пошлём с семейством беречь край сибирской землицы...

Недовольство правящих верхов в царстве усилилось ещё больше, когда с ходатайством за Гордона в Москву обратился новый английский король Яков II. У него были свои виды на дальнейшую судьбу боевого генерала, считавшегося его подданным и могшего украсить собой и армию британской короны:

— Подданный британской короны должен везде и всюду служить своему королю...

Фаворит правительницы Софьи князь Василий Голицын, чтобы «поставить на место» настойчивого шотландца, перешёл от угроз к делу. Генерал-майора Петра Ивановича Гордона, старого и заслуженного российского служаку, разжаловали в младшие офицеры — в поручики. В схожем звании он начинал офицерскую карьеру сразу в двух европейских королевских армиях — шведской и польской.

Патрику Гордону пришлось призадуматься над своей дальнейшей судьбой, поскольку с русской военной службы его не отпускали и в звании простого поручика. Служилый иноземец с поклоном взял назад прошение об отставке, успокоив тем самым бояр и думных дьяков. Генеральство ему возвратили без проволочек. Но тому был многозначительный повод.

В это же время в Москву пришла вторая королевская грамота Якова II, которая уведомляла русское правительство, что генерал Патрик Леопольд Гордон назначается чрезвычайным послом Англии при Московском дворе. Дело с отставкой шотландца и его понижением в воинском звании принимало дипломатический оборот. Боярская дума, не желавшая обострений в отношениях с Англией, торговля с которой успешно развивалась, заволновалась.

Учитывая то, что служилый иноземец забрал назад «неразумную» челобитную об отставке, царевна Софья повелела простить Гордона и возвратить ему генеральское звание.

Шотландцу официально объявили, что цари Пётр и Иван Алексеевичи «всемилостивейше прощают его и оставляют в прежней должности».

Что же касается назначения генерал-майора русской службы Петра Ивановича Гордона послом английского короля Якова II в Московии, то и здесь бояре нашли выход. Правительница Софья Алексеевна по их совету повелела «послом не принимать, а служить ему, Гордону, в большой армии против турок».

Крайне позорный для человека военного инцидент с разжалованием генерала в младший офицерский чин настроил старого служаку Патрика Гордона против царевны и князя Василия Голицына. Но Пётр Иванович смолчал, словно позабыв дворянскую гордость, которой не раз блистал среди людей более знатных, чем он.

Придёт время, и боевой, авторитетный военачальник откажет им в поддержке, когда резко обострится борьба за власть в Кремлёвском дворце. Но тому время ещё не пришло.

Загрузка...