Четырех царей слуга

Отступление. Холод и голод южных степей

Со стороны близкого Азовского моря чуть ли не каждый день налетали ураганы с дождём и штормовым ветром. Осадные лагеря превратились в болота непролазной черноземной грязи. Наступление южной осени делало продолжение осады бессмысленной. Пётр и его генералы понимали, что надо на что-то решаться. И действительно, на военном совете 27 сентября было решено уйти из-под Азова.

28 сентября шотландец стал свидетелем тяжёлого горя, которое постигло его воспитанника. Утром того дня умерли любимые петровские сотоварищи по юношеским потешным играм — бомбардиры Преображенского полка Григорий Лукин и Яким Воронин. Получив это известие, Пётр печально сказал Патрику Гордону:

— Каких товарищей из бомбардиров теряю! Видел бы ты, ваша милость, как моя бомбардирская рота шла на штурм «нижнего города». Как там бились преображенцы с семёновцами. Не хуже донцов. И в пример остальному войску...

Генерал Гордон, знавший Лукина и Воронина лично по марсовым играм и Кожуховскому походу, не преминул о случившемся оставить такую дневниковую запись:

«Его величество был чрезвычайно печален, так как оба воспитывались вместе с ним. Его величество приходил ко мне и говорил, чтобы я был на похоронах».

В письме тех дней князю-кесарю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому царь с горестью сообщал:

«Еким Воронин и Григорий Лукин волею Божиею умре. Пожалуй, не покинь Григорьева отца».

Архангельскому воеводе Фёдору Матвеевичу Апраксину, дружившему с погибшими бомбардирами-преображенцами, Пётр сообщал:

«Екима Воронина и Григорья Лукина, пожалуй, поминай».

Смерть и похороны друзей детства самодержца не заслонили собой главное событие тех дней — уход петровской армии из-под Азова. Гордон записал в «Дневнике»:

«Теперь, когда всякая надежда взять город пропала, было решено уходить, оставив сильный гарнизон в фортах (укреплённом военном городке) у каланчей».

Вопрос о том, оставлять туркам каланчи или нет, решался на последней «консилии» Первого Азовского похода. Генералы Автоном Головин и Патрик Гордон сказали в один голос:

— Не оставлять. Ставить гарнизон в них, оставлять в каланчах запасы и держаться до будущей весны.

Генерал Франц Лефорт на такой ответ не решился. Лини, сказал уклончиво:

— Как скажет его царское величество.

Пётр считал вопрос о новом Азовском походе решённым и потому не хотел приходить под Азовскую крепость опять как на пустое место. Каланчи второй раз брать смысла не было. Да и к тому же усилиями Гордона они превратились в два хороших форта и закрывали собой устье Дона. Потому государь сказал на «консилии»:

— Господа генералы, каланчи оставлять не будем. Каждому из вас отобрать по тысяче солдат добрых для их гарнизона. Во главе его останется воевода Ржевский. Оставшийся провиант и огневые припасы оставить им. Часть лодок тож. Жалованье гарнизонные чины получат вперёд на полгода.

Обращаясь к атаману Фролу Минаеву, царь сказал:

— Будешь держать связь с гарнизоном конными разъездами или по воде. В случае надобности Донскому войску подать помощь.

Донской казачий атаман с поклоном ответствовал:

— Будет исполнено, ваше царское величество. Донское казачество благодарит своего государя за оказанную честь...

Тут же на военном совете каланчи были наименованы Новосергиевским городом или иначе — Новосергиевском, в честь преподобного Сергия, святого покровителя Придонья. По русскому обычаю, новый город-крепость был с большим торжеством окрещён. Православные священники, бывшие при царском войске, отслужили по такому случаю торжественный молебен. На нём присутствовали все полковые начальники и генералы, окромя Патрика Гордона и иноземцев, не принявших в Московии православие. Шотландец как ярый католик не посещал православные богослужения, хотя большую часть жизни провёл в России.

Так была решена судьба Первого Азовского похода, бесславно заканчивавшегося, и Второго, который ещё не начинался. И уже 29-го числа в путевом дневнике государя — «Юрнале» — появилась запись:

«Генералы наши велели пушки вывозить; из шанцев своих отступать от города стали; тако же и в обозах стали выбираться на пристань. День и ночь были холодны и с дождём. В 30 день. Тако же выбирались из обозов к пристани. День был с дождём и ветер».

Тяжёлые орудия вывозили с осадных батарей ночами, чтобы турки из крепости этого не видели. На их место ставили полевые пушки. По возможности имитировалась прежняя осадная жизнь. Артиллерия крупных калибров и часть обозов отправлялись в город Черкасск, столицу Донского казачьего войска, на сохранение до будущей весны.

Отступали от Азовской крепости в прежнем порядке: полки Головина и Лефорта по Дону до столицы Донского казачьего войска города Черкасска. Гордоновский корпус отходил по левому берегу реки, по так называемой Ногайской стороне. Перед отходом Гордон приказал уничтожить всё, чем мог воспользоваться вражеский гарнизон, и прежде всего сжечь доски и шанцевые корзины.

Сама погода препятствовала отступлению русских войск. Разразилась сильная буря, и ветер с моря стал гнать воду вверх по реке. Луга вокруг калачей превратились в настоящее озеро, по которому можно было плавать на лодках. Речная вода залила часть осадного лагеря, ещё не покинутого людьми. Патрик Гордон свидетельствует:

«Все в низменных местах оказалось под водой... все повозки до осей были в воде, часть пороха подмокла, несколько людей утонуло».

Корпуса генералов Франца Лефорта и Автонома Головина возвращались из похода по воде, на судах речной флотилии. Гордоновским полкам предстояло проделать обратный путь вновь пешими. Приходилось прикрываться от врага сильным арьергардом с пушками.

Ликованию турок в Азове не было предела. Муртаза-паша сразу же послал победную весть в Стамбул и хану в Бахчисарай. Последний приказал своей коннице нападать на отходившие русские войска. Крымчаки следовали за отступавшими русскими полками почти до самого Черкасска.

С выходом последнего полка из осадного лагеря мурзы крымского хана стали гораздо смелее. Их конники нападали на русских, которые по разным причинам отставали от своих колонн, поражали их стрелами или старались взять в полон, на продажу в рабство, в Анатолию.

Горестная судьба постигла солдатский полк под начальством полковника Шварта. Ему было поручено охранять дорогу от Азова до каланчей, где войска Лефорта и Головина садились на речные суда. Солдаты Шварта отразили не одну атаку вражеской конницы. Но в одном из случаев крымчаки прорвали их строй — около тридцати человек солдат при этом пало под татарскими саблями, было потеряно несколько знамён, а сам полковой командир с частью людей попал в плен и был угнан с ними в степь.

Гордон не видел разбития солдатского полка полковника Шварта крымской конницей. О событиях на холмах у каланчей рассказал ему царь через несколько дней, приехав к шотландцу повидаться по пути в город Черкасск.

Этот бой проходил у берега Дона на холмах. Его свидетелями стали полки, которые внизу садились на речные суда. Неудача полка Шварта в бою вызвала большое уныние в петровской армии. Стрельцы и солдаты поспешили с посадкой в лодки, выбросив из них часть увозимых запасов в воду. Полное спокойство сохранили в той ситуации, пожалуй, только Преображенский и Семёновский полки. Вражеские конники давно приметили их и потому старались не вставать на пути у потешных, чтобы не быть побитыми.

Чтобы отбиваться от крымчаков, генерал Гордон создал из своих проверенных войной бутырцев отряд в двести штыков и двух полевых пушек с «обилием» картечных зарядов. Каждый раз, когда татарская конница, кружившая в степи на виду походной колонны гордоновских войск, начинала разворачиваться полумесяцем для атаки, этот отряд шёл им навстречу, выдвинув вперёд пушки. Так была отбита не одна атака ханской кавалерии.

Царская галера не раз приставала к берегу Ногайской стороны. Государю не терпелось поговорить с Петром Ивановичем о будущем, о продолжении войны с османами на юге. Пётр, наблюдавший одну из степных батальных сцен недалеко от реки Скопинки, похвалил своего наставника добрым словом:

— Отменно бьются твои бутырцы, не убоялись ханской атаки. Думаю, что не князь ли Васька Голицын здесь тебе был учителем, ваша милость?

Патрик Гордон не без улыбки ответил царю:

— Он, ваше величество. Не будь в московском войске таких храбрецов и бесстрашных пушкарей, то сам Бог только знает, сколько бы ещё воинов не вернулось к себе от Перекопа. Время то совсем недавнее было.

— Вот и мы отходим. Без виктории, без славы.

— Ваше величество, по русской поговорке, за одного битого двух небитых дают. На следующий год добудем Азов твоему царству. Обязательно добудем и крепость, и море Азовское.

— Дай Бог тому. Придёшь в Москву — сразу же начнёшь полки полнить до штата. Новому походу задержки не будет. Но под Азов на сей раз мы придём с военным флотом, что в море выходить будет, а не только ходить по Дону...

6 сентября 1695 года полки гордоновского корпуса начали переправу через Дон на противоположный берег. С царского разрешения генерал Гордон позаботился о постройке в Черкасске амбаров для хранения боевых запасов, которым предстояло лежать здесь до следующего года. Вопрос о Втором Азовском походе царём Петром Алексеевичем был уже решён однозначно.

В Черкасске донской атаман Фрол Минаев устроил для царя, его генералов и близких большой пир. На нём «много говорили и немало пили». Больше всего говорилось, конечно, о новом Азовском походе в следующем году.

Наступившие холода заставили генерала поспешить с уходом с берегов Дона. Стояла поздняя осень. Полки шли по безлюдной, голой степи. Не из чего было зажечь огонь, негде укрыться от ночной стужи. По небу ползли тяжёлые тучи, поливая длинную вереницу бредущих людей холодными дождями. Но это было ещё не самое страшное.

Вскоре подул северный ветер, который принёс с собой изморозь. Сырая земля обледенела. Повалил снег, в степи закружилась вьюга. Солдаты, стрельцы, пушкари шли от берегов Дона к Москве в летних кафтанах, в изношенных донельзя сапогах. Немало людей были босы. Кто падал в заснеженной степи — тот больше уже не поднимался. После каждой ночёвки в степи оставалось немало замерзших людей. От бескормицы пало много лошадей. Войска сопровождали стаи волков, чей вой день и ночь раздавался среди вьюги.

Престарелый генерал проделал со своими полками от Черкасска весь путь по степи. Он старался держаться бодро и спокойно, зная, что помочь промерзшим до костей и голодным солдатам он мог только добрым словом. И в такие дни он, как и прежде, старательно вёл дневниковые записи:

15 октября. «...Шли путём; день был тихий, и в ночи был мороз; ночевали в степи».

16 октября: «Была очень неприятная, холодная погода. Несколько дней меня мучила простуда. Когда я лёг спать, то почувствовал себя совсем плохо. Всю ночь у меня был чрезвычайный жар, а под утро пот. Несмотря на то, я встал, по тому что у меня никого не было, кому бы я мог поручить распоряжение обозом и маршем».

17 октября: «Рано пошли мы далее; но была очень дурная погода со снегом, градом и ветром прямо в лицо. Около 10 часов я почувствовал себя так нездоровым, что был более не в состоянии сидеть на лошади; я слез и лёг в свою повозку...

Мы прошли ещё несколько вёрст и стали лагерем поздно вечером в открытом поле после того, как мы сделали 20 вёрст при дурной погоде, причём многие бедные солдаты смертельно страдали, так как за обедом и на ночлеге должны были обходиться без топлива и воды».

18 октября: «Был великий снег, и стояли на пути для той погоды часа с три и опять пошли в путь свой; и перед вечером перешли переправу и ночевали в степи. В ночи был небольшой дождик...»

По пути в Москву четыре полка тамбовских солдат были отпущены с царского разрешения прямо в Тамбов. Ими командовал один из сыновей Гордона — полковник Джемс Гордон. Тамбовские солдаты показали себя в Первом Азовском походе с самой лучшей стороны, и отец мог быть доволен сыном. Царь Пётр Алексеевич соизволил лично попрощаться с полковником Джемсом Гордоном и от своего имени поблагодарить его за верную государеву службу:

— Рад был видеть твоих тамбовских солдат в азовском деле. Скажешь отцу, что хорошего он вырастил для Москвы из сына офицера...

Русская армия возвращалась домой, страдая сперва от холода и дождей, а затем — от снега и мороза. Австрийский дипломат Плейер, задержавшийся из-за сильной простуды в Черкасске, выехал в Москву на санях через месяц тем же путём, каким шла петровская армия. Он записал в своём дневнике:

«По дороге я видел, какие большие потери понесла армия во время своего марша, хотя и не будучи преследуема никаким неприятелем; нельзя было без слёз видеть, как но всей степи на протяжении 800 вёрст лежали трупы люден и лошадей, наполовину объеденные волками».

При подходе к городу Валуйки ударили сильные морозы. Гордон пишет, что одетые по-летнему войска потеряли много людей. После переправы через реку Валуй пошли обжитые места, где находились и кров, и топливо. Здесь царь Пётр I, а за ним и генералы покинули армию, уехав вперёд. Они считали себя сделать это вправе, поскольку проделали с войсками самый трудный путь с берегов Дона. Патрик Гордон оставил за себя бутырского полковника Карла Кауфмана, человека толкового и ответственного. При расставании попросил его только об одном:

— Побереги, как можешь, солдат. Нам с тобой с ними ещё воевать да воевать...

Государь проделал весь путь по степи со своими любимыми полками Преображенским и Семёновским, следуя в их колоннах. С пути Пётр писал в Москву, князю-кесарю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому:

«Мин хер кениг...

По возвращении от невзятого Азова с консилии господ генералов указано мне в будущей войне делать корабли, галисты, галеры и иные суда. В коих трудах отныне будем пребывать непрестанно. А о здешнем возвещаю, что отец ваш государев, святейший Ианикит, архиепископ прешпургский и всеа Яузы и всего Кукую патриарх с холопями своими, дай Бог, в добром здравии.

Пётр».

Царь не отправился сразу в первострельную столицу, а с дороги от Валуек поехал в Тулу, чтобы осмотреть там местные оружейные заводы. 15 ноября туда же явился к нему и генерал Патрик Гордон. В его «Дневнике» появилась новая запись:

«Я выехал очень рано и на рассвете достиг железных заводов. Я остановился там в доме и отдыхал, пока рассвело. Потом поехал я ко двору, где я был очень милостиво приветствован его величеством, всеми вельможами, а также Львом Кирилловичем (боярином Нарышкиным. — А. Ш.), хозяином этих заводов. После обеда я поехал с его величеством на заводы, где я выковал широкую полосу».

Царь остался очень доволен тем, что его любимец-шотландец показал мастерство в кузнечном деле. Вечером за столом у боярина Нарышкина между ними состоялся разговор о ружейном деле. Лев Кириллович, показывая царю новую, тульских мастеров, фузею, сказал:

— Ваше царское величество, фузея сия наша, туляками сработанная, ничем не хуже заморских, англицких да голландских.

Пётр был готов одобрить сказанное, но заметил недоверчивый взгляд Патрика Гордона. Спросил его:

— А ты, ваша милость, генерал мой любезный Пётр Иванович, что на сей счёт скажешь?

Шотландец взял из рук Льва Кирилловича фузею, осмотрел замок, заглянул в ствол, провёл рукой по прикладу. Сказал:

— Верно. Смотрится не хуже, чем что ты, ваше величество, покупаешь у купцов в Европе. Но оружие огненного боя хорошо не видом, а боем. Как пуля далеко бьёт, как она в цель летит. Проверить бы на то тульскую фузею надо.

Гордон при сказанном хитрил. Он давно знал большую страсть московского самодержца ко всяким огненным потехам, особенно к пушечной и ружейной пальбе. Поэтому генерал не удивился, когда царь сразу же после сказанных им слов приказал всегда бывшему под рукой Преображенскому сержанту-бомбардиру Алексашке Меншикову:

— А ну-ка заряди мне сей самопал.

Государь стрелял прямо из оконца нарышкинского тульского дома, больше напоминавшего небольшой загородный дворец знатного вельможи. Стрелял Пётр Алексеевич метко, и ружейная пуля снесла с конька крыши соседнего дома деревянного резного петушка.

Отмахиваясь шляпой от пороховой гари, наполнившей комнату, шотландец восторженно воскликнул, опередив всех прочих присутствовавших царедворцев:

— Браво, ваше величество! Стреляли не хуже, чем из бутырской мортирки по Азовской крепости...

В Туле Патрик Гордон во всех делах и увеселениях был рядом с царём. Посещения железных заводов чередовались с пирами то в доме у окольничего Соковнина, то в тульской вотчине Дубровицы князя Бориса Алексеевича Голицына.

В эти дни к отцу-генералу из Москвы приехал сын Теодор. Гордон представил его царю, который принял юношу очень милостиво. Государь очень хорошо знал всё семейство шотландца, часто бывая по любым случаям гостем в его доме в Немецкой слободе. Из Тулы Пётр I с приближёнными отправился в Коломенское.

В Коломенском царь и генералы подождали подходившие полки. Они шли из степного юга очень медленно. 22 ноября состоялось торжественное вступление армии в Москву. Пройдя по её улицам, войска вошли в Кремль. Честь первым пройти кремлёвские ворота досталась гордоновскому корпусу. Генерал Пётр Иванович Гордон в тот день удостоился царской похвалы за службу в Первом Азовском походе.