«Генералиссимус Фридрих» и «польский король» Бутурлин


Прибывшие на манёвры войска, по традиции, разделились на две противоборствующие армии. Первой, в своём большинстве стрелецкой, командовал «генералиссимус» царский спальник Иван Иванович Бутурлин, названный ещё и «польским королём». Второй начальствовал глава Преображенского приказа князь-кесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский, он же «генералиссимус Фридрих». Царь называл последнего «Мой Фридрихус».

Московские же новоприборные солдаты за глаза называли своего свирепого князя словами Кожуховского полководца: «Фридрих Непобедимый из Преображенского сельца».

Тот, когда узнал о своём не царском прозвище, приказал за сказанные такие слова у костра или в обозе злокозненных людишек ловить и пороть перед своим шатром. Действительно, порку розгами дали не одному бойкому на язык солдату.

Бутурлинские войска численностью в 7500 человек собирались в селе Воскресенском на реке Пресне. К нему отошли лучшие стрелецкие полки — Стремянный царский, полковников Сухарева, Цыклера, Кровкова, Нечаева, Дурова, Нормацкого, Рязанова... Но были они далеко не в полном составе. Немало стрельцов сказались больными и, лёжа дома на полатях да на лавках, на Кожуховскую войну не пошли.

Войска князя Ромодановского собрались в селе Семёновском. Стрельцы, солдаты, поместные конные дворяне, рейтары, гусары были вооружены ружьями и тупыми копьями и саблями. Каждый полк вёз с собой на войну огромные пороховые запасы, которые можно было «выпаливать» сколько сможешь.

На время Кожуховских «военных упражнений» из боярских холопов специально были набраны две конные роты «нахалов» и «налётов». Таких войск московская рать ещё не знала. К слову сказать, вооружённая боярская челядь — «нахалы» и «налёты» — себя не оправдали, будучи не раз в конных схватках нещадно биты плётками и кулаками.

После Кожуховского похода слово «нахал» в петровской армии стало нарицательным. Офицеры говаривали солдатам:

— Чтоб в бою дрались не как нахалы...

— И когда из тебя, Попов (или Кузнецов), нахал-то получится? Может, ещё палок дать...

— Надо неприятеля разведать. Кто из вас, братцы-солдатушки, в охочие нахалы сегодня пойдёт? Сказывай живей...

Из Первопрестольной войска в Кожуховский поход выступали в торжественном шествии. На пути густыми толпами стояли московские люди, охочие до всяких зрелищ. Путь лежал по Тверской улице через Кремль. Из него полки вышли через Боровицкие ворота и затем, перейдя Каменный мост и Серпуховские ворота, двинулись на Кожуховские поля. Там противники разошлись по своим походным лагерям.

Стрельцы уходили в Кожуховский поход злые. Было время севу, посадок в огородах — дорог был каждый день, а тут на тебе — потешная война. Хозяйства оставались на жён, детей, стариков. Хоть плачь — царь-батюшка с боярами да иноземцами служивыми решил позабавиться воинскими потехами. Да к тому же на много дней.

Бутырский солдатский полк, как и потешные Преображенский с Семёновским, вошёл в состав войск князя Ромодановского. Государь, он же бомбардир Пётр Алексеев, в походе возглавлял колонну преображенцев, пройдя по улицам столицы пешком впереди бомбардирской роты. Войска шли под звуки труб, флейт и при барабанном бое.

Бутырцы шли за отрядом генерала Франца Лефорта. Впереди генерала Гордона вели пять верховых лошадей его конюшни, богато убранных. Потом следовала рота гранатников, за ними везли на телеге мортиру и наконец ехал сам полковой командир. За ним бодро шли по дороге с песнями девять рот солдат-бутырцев (правда, далеко не в полном составе). К ружьям были прикреплены деревянные штыки-багинеты с тупыми концами.

Добрая половина жителей Первопрестольной стала свидетелями в воскресный день торжественного прохождения войск. Патрик Гордон по поводу воинского шествия царских войск через всю Москву замечает в своём «Дневнике»:

«Маршировали мы в порядке и во всём блеске...»

Прибыв на берега Москвы-реки, противники разошлись по сторонам. Сразу же стали разбивать походные станы и ставить в стороне от них обозы. На пригорках засновали бараши — жители московской Барашской слободы, придворные шатерничьи. Они ставили шатры для бомбардира Петра Алексеева, главнокомандующих, бояр и генералов.

«Боевые» действия под Кожуховом начались с того, что оба «генералиссимуса» (после обильного застолья) «при назначенном ударении в литавры» выехали на противоположные берега Москвы-реки друг перед другом. Затем они начали перебраниваться между собой через реку: «Вычитали друг другу неправды и ссоры, чего ради сия тяжёлая война и от кого началась, причитая друг другу причины».

Когда эта перебранка дошла «до слов яростных», раздались пушечные выстрелы. Заречные стреляли по Кожуховским, а те отвечали. Стреляли учебными бомбами — глиняными горшками, начиненными порохом. Однако прямое попадание такого орудийного снаряда в человека несло ему если не гибель, то тяжёлое увечье.

В тот же день, 27 сентября, состоялся и рыцарский поединок представителей воюющих сторон. Со стороны князя-кесаря Ромодановского выехал к лагерю Бутурлина славный поединщик и храбрый муж Родион Павлов, который «вызывал, яко древний славный греческий под Троею Аякс, себе на поединок такова храброго ж мужа и в делах таковых искусного».

Из бутурлинского лагеря на этот вызов выслан был Артемий Палибин, «муж в делах воинских и поединках храбрый и искусный». Родион Павлов наскочил на Палибина и выстрелил в него из пистолета почти в упор. Тот, испугавшись, «понеже единым точию воззрением Родионова лица страхом сердце его исполнися, устремился, даже и не вынув пистолета, в бегство, Родион же гнался за ним и бил по нём плетью и прогнал его в обоз неприятельский».

Собравшаяся на небольшом взгорке царская свита с интересом наблюдала за таким рыцарским поединком. Генерал Патрик Гордон не менее других смеялся от души от виденного, приговаривая сквозь слёзы:

— Мой Бог! Разве храбрый солдат бежит от первого неприятельского выстрела?..

Затем воюющие стороны принялись устраивать полевые укрепления и ставить шатры для главнокомандующих. Велась разведка, отыскивались удобные переправы через Москву-реку, из лодок делались паромы для переправы пеших воинов и артиллерии.

Генерал Патрик Гордон, демонстрируя свои широкие познания в военно-инженерном деле, консультировал и своих, и чужих. Ромодановских стрелецких полковников он поучал со всей строгостью в голосе:

— Для промерки дна реки надо послать конных людей, а не пеших...

Своих ротных и батальонных командиров из «армии» князя-кесаря Ромодановского наставлял:

— Помост на паромах делать за неимением досок из брёвен... На паромах устроить борта, а в них отверстия для малых пушек — будет крепость водяная, если конный неприятель набежит на переправу...

Солдатские и особенно стрелецкие начальники уважительно смотрели на учёного служилого иноземца. С пониманием кивали головами, когда тот между делом приводил примеры из неизвестных им войн. Генерал бутырцев не забывал вспоминать и своё былое:

— Когда по царской воле под Чигиринской крепостью устраивали переправу на глазах войска великого визиря, то по моему приказу и собственноручному чертежу...

Военно-инженерные познания шотландца сослужили хорошую службу для «армии» князя Фёдора Юрьевича Ромодановского. В ночь на 28-е его полки под проливным дождём переправились через Москву-реку и закрепились на противоположном берегу после «драки» с войсками «польского короля» Ивана Ивановича Бутурлина. Бутырцы, набив себе немало шишек и получив ещё больше хороших синяков, оказались в числе победителей.

На следующий день стороны заключили между собой перемирие до 1 октября. В походных лагерях противников началось пиршество, благо запасов вина, пива и хмельного мёда имелось ещё предостаточно. В воздух палили из мушкетов и пушек. Пороха не жалели, поскольку никто из военачальников на это внимания не обращал. Больше всего палил из всего, что стреляло, сам царь, приговаривая:

— На потешной войне жизнь должна быть как на настоящей. Пусть люди к пальбе привыкают.

Генерал Патрик Гордон, обычно пребывавший возле государя, прибавлял вежливо к сказанному:

— Истинно сказано, ваше царское величество. Привыкнув к вражеской пальбе холостой, фейерверочной, солдат внимания на летящие пули и ядра обращать не будет. Не будет им кланяться на войне.

— Верно говорено. Стрелять в лагерях всю ночь, пока в моей палатке пир идёт...

В первые дни учения «генералиссимус Фридрих», в миру начальник Преображенского приказа, вместе с бомбардиром-преображенцем Петром Алексеевым расположили свои войска в две полевые линии лицом к противной стороне. Бутырский солдатский полк вместе с потешным Семёновским, чьи синие кафтаны солдат и офицеров хорошо просматривались в поле, составили правый фланг позиции.

Главнокомандующие встретились между собой ещё раз — на Кожуховском поле, окружённые свитами из офицеров. Бутурлин и Ромодановский начали разговаривать, «и дошло меж ими до слов досадительных, и, выняв Иван Иванович пистолет, не взывав обычаем кавалерским, по князе Фёдоре Юрьевиче стрелил, но никакого зла ему не сотворил».

После такого объяснения главнокомандующие послали в атаку друг на друга пехоту. Назойливо и безумолчно затрещали барабаны. Произошла яростная свалка, в которой участвовали и бутырцы. Итогом битвы в поле стало некоторое сокращение численности войск: 45 человек с обеих сторон получили ранения, ожоги и телесные повреждения. Не все из них с поля боя ушли своими ногами — их уносили, взяв с бережением за руки и ноги, в станы, отдавая там под присмотр полковых лекарей. Те ругались, поскольку их сумки с аптечными припасами заметно опустели:

— И как ты от деревянного багинета-то не отвернулся, аника-воин? А если бы всамделешный, железный? Тогда тебе было каково?

Раненые, как правило, отвечали лекарям на слова укоризны с известной бравадой:

— Ничего, что он меня деревом оцарапал. Я ему фузейным прикладом всю башку разбил. Подись, уже помер озорник...

«Израненных в потехе», что не хотели идти к лекарям, отправили в обоз вылечиваться командирским приказом. Узнав о числе раненых в дневной свалке, Пётр приказал:

— Похвалить за доблесть и выдать на человека по чарке белого вина да по четверти пива на двоих.

Гордону после того рукопашного боя вновь пришлось блеснуть мастерством фортификатора. По приказу «генералиссимуса Фридриха» его бутырцы вместе с полком генерала Франца Лефорта построили в ста саженях от «Безымянного городка» бутурлинцев два земляных редута. Их окопали рвами, укрепили плетнём и поставили на валу рогатки.

Считается, что такую идею князю-кесарю подсказал опытный швейцарец. Между главнокомандующим и полковником солдат-бутырцев в шатре первого, за столом, уставленном всевозможными яствами (о которых на настоящей войне полководцы могли только мечтать) состоялся заинтересованный разговор:

— Ваше сиятельство! Надо стеснить неприятеля в поле.

— Хорошо, Пётр Иванович. Сейчас вышлю роту гусар, они все в железе. И подсоблю им конными «нахалами» из моих холопей.

— Так их польский король Иван Иванович атакует своими конными дьяками и подьячими. И может прогнать с поля обратно в лагерь.

— Тогда мы заключим перемирие с Ивашкой Бутурлиным. И будем думать, как биться завтра.

— Зачем опять перемирие? Зачем долго думать? Надо строить редуты, пока стрельцы спят после обеда.

— Где строить-то, на каком берегу?

— Редуты возводить следует прямо перед неприятельским ретраншементом. Удивить их нашим нахальством надо.

— Хорошо ты придумал, Пётр Иванович, дорогой ты мой. Так слушай мой приказ генералиссимусский — один редут строить тебе, другой твоему другу сердешному Лефорту Францу. Иди, а я пойду государя, бомбардира Петра Алексеева, порадую такой фортификационной выдумкой. Будет теперь стрельцам теснота в поле, а он их ой как не любит после сестрицы-то свой, царевны Софьи...

Генерал Гордон, послав с приказом князя-кесаря солдата в лефортовский полк, поспешил к палаткам бутырцев. Послеобеденный «долгий» час только начинался, и следовало поторопиться с земляными работами. Иначе из лагеря Бутурлина могли атаковать и побить деревянными штыками-багинетами и тупыми копьями. Стрельцы московских полков были ох как злы на потешных и на бутырцев.

Самодержец в зелёном кафтане Преображенского бомбардира оказался несказанно рад такому продолжению Кожуховских манёвров. Но, глядя прямо в глаза любимому ближнему дворянину, спросил Ромодановского:

— А, чай, мой любезный, Фёдор Юрьевич, не генерал ли Гордон сию фортификационную затею выдумал? Иль ты её сообразил со своими приказными людьми?

Князь-кесарь перед самодержцем всегда держался в ответах прямо и без всяких боярских хитростей. Большим государственным мужем был во всех отношениях. Поклонившись Петру Алексеевичу, с облегчением от того, что не соврёт царю, сказал:

— Он, мой государь. Петрушка Гордон придумал. Наш немчина-затейник. Учён больно, не в пример воеводам твоим, государь...

Однако представление шотландского наёмника о том, что русское воинство всегда спит после походного обеда, оказалось ошибочно. Войска Бутурлина старались помешать возведению редутов бутырцами и лефортовцами. Чтобы отогнать противника обратно в лагерь, князь Ромодановский выслал в поле большую часть своей конницы. Произошла немалая свалка.

Стрельцы бежали в свой обоз и стали из-за телег бросать в наседавших конников ручные гранаты. Те сразу отхлынули назад, на защиту строящихся редутов. Пострадавших среди них не оказалось. А одним-единственным раненым во время «гранатного» боя оказался «польский король» Иван Иванович Бутурлин. Кто-то из «злокозненных» стрельцов во время свалки запустил гранатой в своего генералиссимуса. И не промахнулся.

Попытались было провести следствие случившемуся. Но стрельцы «вора» из своих не выдали. И потому «увечье» главнокомандующего отнесли к издержкам воинских манёвров. На недели две Бутурлин, «на забавы и шумство проворный» человек, приутих, на люди лишний раз из своего шатра не появлялся.

Когда об этом происшествии узнал Гордон, то он опечалился по двум причинами. Во-первых, он хорошо знал царского спальника Ивана Бутурлина, не раз сиживая с ним за одним столом и у себя дома, и в Лефортовском дворце. В Немецкую слободу, правда, русский аристократ хаживал только со своим монархом, когда собирались большие кампании.

Во-вторых, нижние чины ни в коем разе не должны были так поступать со своим генералиссимусом. На любой войне в Европе даже попытки к тому незамедлительно карались смертью. Подобных примеров наёмный иноземец на царской службе знал немало. Военный суд злоумышленника в таком случае мог и не судить.

Шотландец Пётр Иванович сказал бомбардирскому капитану Преображенского полка эстляндцу Иоганну Гумерту (он же Иван Гуморт), который принёс ему такую новость:

— Его величеству царю Петру надо распрощаться со старым войском. Московские стрельцы хорошо драться за него не будут. Армия должна состоять из настоящих солдат, а не из владельцев столичных торговых лавок, огородов и бань...

Иоганн Гумерт, один из первых петровских потешных, один из любимцев русского монарха, не без усмешки ответил:

— Мой государь иллюзий в отношении стрельцов не держит. В скором времени в Москве от царских стрельцов останутся названия только их слобод. Но на то ещё время не пришло. Много их, полков стрелецких-то, особенно в городах окраинных.

— Сейчас их много. Когда солдатских полков будет больше, то и стрельцов станет меньше. Развести бы их по новоприборным полкам всех, то-то легче стало воевать...

Озабоченный Гордон вызвал к себе в палатку не рядового ротного поручика или капитана, а батальонного командира.

Такого же наёмного, как он, «немца» Карла, по отчеству тоже Иванович, Кауфмана. И приказал ему:

— Господин подполковник! Как дело дойдёт до ужина, поедешь к нашему неприятелю. Если не будут пропускать к Ивану Ивановичу, то скажешь, что послан от меня к польскому королю с поклоном. Выскажи моё искреннее соболезнование после случившегося. Отнесёшь ему от меня рейнского вина бутыль.

Когда батальонный начальник уже выходил из палатки, генерал добавил вослед:

— Скажешь царскому ближнему человеку, что я сильно печалюсь о его здоровье...

После этого в течение нескольких суток Кожуховские манёвры превратились в настоящие учебные действия: разыгрывались полевые баталии с артиллерийской стрельбой, брались штурмом полевые укрепления. Войска производили различного рода перестроения. Командиры всех степеней учились управлять войсками, как на настоящей войне.

Особенно жарким и хлопотным оказался день 2 октября. Генерал Патрик Гордон пишет в «Дневнике» о событиях того батального дня Кожуховского похода следующее:

«Около трёх часов, между тем как мой полк стоял на правом крыле, вышли стрельцы в большом числе из своего лагеря и устремились прямо на меня, чем я был побуждён перестроить мой фронт направо. Мой фронт состоял из пяти рот и одной роты гренадер, две роты находились в резерве, а остальные роты были в лагере. После получасовой битвы стрельцы стали подаваться назад. Когда мы начали стрелять, они отступили, а мы наседали на них. Это продолжалось в течение часа, пока они не были отогнаны на значительное расстояние к великому удовольствию его величества».

При самом деятельном, начальственном участии Патрика Гордона войска «генералиссимуса Фридриха» вели осадные работы, приближаясь со стороны редутов к «Безымянному городку». За его высокими валами крепко засела, отчаянно отбиваясь от приступов, армия «польского короля». За несколько дней осадных работ траншеи от редутов вышли ко рву бутурлинского ретраншемента.

В один из этих дней генерал Патрик Гордон имел честь лично поздравить царя Петра Алексеевича с делом «отличной храбрости». Тот вместе с несколькими матросами-гребцами Преображенского полка взял в плен стрелецкого полковника Сергея Григорьевича Сергеева. Тот вздумал на войне без охраны искупаться в реке Москве. Да ещё явившись на речной берег без сабли. Когда на него набросились с верёвками, он стал отчаянно защищаться кулаками. Но, увидев среди нападавших самого царя, сразу сдался на милость победителей.

Пленённый бутурлинский полковник был с триумфом доставлен в ромодановский походный лагерь. За поимку «знатного» вражеского военачальника «генералиссимус Фридрих» публично благодарил бомбардира Петра Алексеева:

— Ваше царское величество! Безмерно рад за вашу храбрость! Прошу в мой шатёр, к столу...

Военные упражнения под деревней Кожухово продолжались. В день Святого Франциска, 4 октября, в шатре князя-кесаря праздновали день рождения генерала Франца Лефорта. Звучали пушечные залпы, произносились заздравные тосты, вина лились рекой. После обильного обеда Фёдор Юрьевич Ромодановский приказал штурмовать «Безымянный городок», отправив на его приступ все четыре своих пехотных полка — Преображенский, Семёновский, Бутырский и Лефортов. Их фланги прикрылись конницей.

Ближний царский боярин в звании генералиссимуса и в должности главнокомандующего армией напутствовал полковых командиров такими словами:

— Идите и атакуйте вражескую крепость перед Коломенским. Побьёте стрельцов польского короля и отнимите у них вал и обозы — благодарить буду царским словом. Если нет — то не показывайтесь мне на глаза до завтрашнего дня. Не будет вам тогда пира в моём шатре после вечерни. Идите с Богом...

Потешные, Гордонов и Лефортов солдатские полки со всей решительностью пошли на штурм ретраншемента. Патрик Гордон записал в своём «Дневнике»:

«Около 3 часов мы выступили, неся с собой фашины и доски, чтобы заполнить ров и накладывать на них мосты, а также везли на двух повозках воспламеняющиеся предметы, чтобы зажечь вал».

Перед началом приступа Пётр приготовил сюрприз для своего военного наставника. Он не без гордости показал Патрику Гордону собственную «военную машину». Но не для «прорыва батальонов», а для поджигания крепостей. На что бывалый генерал без тени лести заметил:

— Ваше величество! Вы делаете заметные успехи в военном инженерном деле. Сия наука даётся вам, мой государь, выше всяких похвал...

Как развивался генеральный штурм «Безымянного городка», говорится в таком почему-то забытом историческом документе, как «Известное описание о бывшей брани и воинский подвиг между изящными господами генералиссимами князем Фёдором Юрьевичем и Иваном Ивановичем и коих ради причин между ими те брани произошли: а тот их поход друг на друга и война бысть сего года сентября с 23 с октября даже до 18 числа того же года»:

«И в том приступе первый бомбардир Преображенского полку Пётр Алексеевич учинил зажигательную телегу длинную: в ней были положены некоторые огненные составы и хворост и смола, а спереди было железное копьё с зазубрьем вострым; и как тое телегу раскотя (рву хворостом накиданну бывшу) в вал, то копьё увязло, и ту телегу залегли».

Наблюдавший по просьбе государя за атакой «зажигательной телегой» вала вражеской крепости, укреплённого крепким плетнём, генерал Патрик Гордон высоко отозвался об эффективности царской «военной машины». Действительно, плетень в ряде мест загорелся и земля с вала стала осыпаться. Но в своём «Дневнике» шотландец признался, что огонь причинил полевому укреплению лишь незначительный вред.

Генерал Гордон лично руководил приступом, который вели его бутырцы. Надрывая голос, он кричал солдатам, идущим в бой в ротных колоннах:

— Вперёд, мои храбрецы! Ступай! Бутырцы, на штурм! Ставь лестницы! Берите вал! Не бойся гранат!..

— Ротные капитаны и поручики тоже кричали своим солдатам командные слова:

— Ступай! Ступай! В атаку! В штыки, братцы! Ура-а-а!..

Осаждённые защищались очень храбро. Они бросали в атакующих глиняные ручные гранаты и бомбы, начинённые зажигательными веществами, увесистые и тоже из глины горшки. Выпущенные из мортир глиняные горшки взрывались под ногами штурмующих, как настоящие бомбы, валили их с ног, секли лица и руки осколками.

На штурмующих лили воду из пожарных труб. Лили вёдрами грязь и воду с дерьмом. От них отбивались палками, длинными бичами и шестами. К концам последних были привязаны зажжённые пучки пеньки, обмокнутой в смолу, расплавленную серу или селитру. Был виден, как говорит свидетель, «великий огонь и возгорание дыма».

Командир Бутырского солдатского полка, мундир которого насквозь пропитался едким серным дымом, поскольку ветер дул ему в лицо, продолжал подбадривать своих солдат:

— Молодцы, мои бутырцы! Держите вал! Выстраивай линию! Слава вам! Сам государь смотрит на вас!..

И солдаты-бутырцы старались вовсю. Ротным офицерам особо даже и не пришлось подгонять нижних чинов. Те сами, без понукания, старались взойти на вал. Хотя в тот день в полку немало оказалось прожжённых мундиров, утерянных шапок и обожжённых лиц и рук. После штурма во рву и на валу ретраншемента подобрали не одного «побитого» гордоновского солдата, который своими ногами не мог добраться до полкового лазарета.

Солдатский Гордонов полк сумел-таки преодолеть сопротивление защитников ретраншемента. Стрельцы, ругаясь на чём свет стоит, отступали к спасительным обозам. Вскоре победа окончательно склонилась на сторону атакующей армии «генералиссимуса Фридриха». Пётр Иванович отметит в «Дневнике»:

«После двухчасового сопротивления мы взяли внешние верки при помощи штурмовых лестниц и преследовали осаждённых так настойчиво, что вместе с ними ворвались в крепость».

Стрельцы спальника Бутурлина, сбитые с вала, толпами бежали в обоз, где начали окапываться и разворачивать телеги кольцом. Победители вместе со своими генералами торжествовали в захваченном «Безымянном городке». Его комендант генерал Трауернихт и стрелецкий полковник Макшеев были взяты в плен.

Государь Пётр Алексеевич на радостях от одержанной победы над стрелецкой армией прямо перед крепостными воротами расцеловал «генералиссимуса» Фёдора Юрьевича Ромодановского:

— С победой тебя, мой Фридрихус!.. Если бы ты знал, как ты мне люб сегодня...

Пленников на всякий случай крепко связали и привели пред очи грозного главнокомандующего князя-кесаря Ромодановского. Бутурлинские военачальники, «видя страшное его победоносное лицо, вострепетав, на колени свои пали, прося у него милосердия и своего живота». То есть прося помиловать и не лишать жизни.

Действительно, было отчего бояться Ромодановского. Он так вжился в свою роль на кожуховской войне и с таким страшным гневом учинял разносы, что и сам-бомбардир Пётр Алексеев порой не без страха смотрел на лицо князя-кесаря. А бояре и стольники ромодановского походного штаба не раз шептались между собой:

— Какой большой воевода, князь-то наш, Юрий Фёдорович... Дай ему только власть над войском да пошли его против басурманов или ляхов — то ли ещё будет...

«Генералиссимус Фридрих» смилостивился и приказал развязать пленников, но приставить к ним крепкую стражу, чтоб не убежали к своим. После этого он повелел сказать своим войскам, в полках милостивое слово. Его составил, но не очень грамотно царский рында князь Михаил Никитич Львов.

Генерал Патрик Гордон с немалым трудом вывел свой Бутырский полк из захваченного городка в поле перед ним. Надрывая голос, офицеры собирали воедино роты, строили их, пересчитывали людей. Делалось всё это с большим трудом. Часть людей куда-то пропала в атакующей суматохе, оказалась в числе «нетчиков».

В «Безымянном городке» по приказу главнокомандующего оставлялся только один Семёновский полк. Он, как оказалось потом, меньше всех пострадавший при приступе, оставался там в роли крепостного гарнизона. На валу ретраншемента замелькали синие семёновские кафтаны — офицеры ставили у пушек и ворот караулы. С наступлением темноты далеко за ров разносились крики недремлющих часовых:

— Слуша-а-а-й!..

К полковому начальнику бутырцев один за другим подходили прокопчённые и пропылённые командиры рот. Докладывали, сколько людей в строю и сколько отправлено в лазарет. И сколько на сей час «в бегах» — то есть неизвестно где.

Пётр Иванович был доволен сегодняшним днём. Ещё бы, его полк на глазах государя отважно бился на приступе не хуже любимых петровских потешных. Потому он не сказал своим офицерам ни одного слова упрёка, а только хвалил каждого за их солдат:

— Господин поручик (или капитан)! Солдаты ваши как один все молодцы. Слов нет, как шли на штурм... Храбрецы, герои, настоящие бойцы... Я так горжусь ими перед нашим государем...

Вскоре из шатра Ромодановского доставили грамоту — «милостивое слово» главнокомандующего. Генерал Гордон приказал полку поротно составить каре. Несколько сот людей сомкнулись тесным четырёхугольником. Один из офицеров, с хорошо поставленным голосом и грамотный, читал творение князя Львова:

«Генералы, полковники, бомбардиры и прочие храбрых пехотных войск урядники! Превысокий генералиссимус наш, князь Фёдор Юрьевич Прешбургский и Парижский (?!) и всея Яузы обдержатель, велел вам сказать, видя сего числа храбрый воинский ваш подвиг и смелость в приступе к неприятельскому городу и какими дивными, огнедышащими промыслы и стрельбою мочною, не устрашась неприятельской стороны жестокого противления и розных огненных вымышленных бомбов, гранат и горшков кидания и водного из многих труб литья и на шестах смолёным с огнём отбивания и землёю метания, однако ж смело лицо своё против тех всех стихий утвердясь в таком малом времени во одержание по-прежнему его град, из рук неприятеля его взяв, паки ему возвратили (?!) и тольких вязней [пленников], яко и самого воеводу и полковника со всем его полком и [с] знамёны и с ружьём взяли; а осталых храброго своего и мужественного приступа к бегству понудили, жалует за тое вашу службу».

Когда офицер кончил читать, Патрик Гордон снял с головы шлем с высоким плюмажем и выхватил шпагу. Подняв её над головой, он выкрикнул:

— Слава государю Петру Алексеевичу! Слава бутырцам! Ура!..

И нестройное, но громогласное и многоголосое «ура» прогремело над каре Бутырского солдатского полка, разнеслось эхом над Кожуховым полем.

После этого бутырцы расположились артелями на лугу обедать. На радостях «генералиссимус Фридрих» — князь Фёдор Юрьевич Ромодановский велел «потчивать довольно» своих храбрых воинов. А всех пленников отпустить восвояси, предупредив, чтобы вместо походного лагеря не дай бог оказались по домам в Москве.

Обед действительно вышел праздничный: каша-толокнянка была сдобрена мясной порцией. Каждый солдат по случаю одержанной виктории получил винную порцию. Чаша вина враз снимала с людей накопившуюся за день усталость, спадала боль от ушибов и ожогов.

Оставив за себя старшим в полку одного из батальонных командиров, генерал Гордон поспешил к шатру главнокомандующего. Там должно было продолжиться застолье в честь именин царского фаворита генерала Франца Лефорта. Но в шатре Ромодановского швейцарца не оказалось. На вопрос Гордона, где именинник, князь Фёдор Троекуров вполголоса ответил:

— Побит, однако, на приступе наш дорогой Франц Яковлевич. Сильно побит польским королём-то...

— Как такое случилось? И что с генералом? Где он?

Из дальнейших расспросов Патрик Гордон узнал, что во время штурма именитый именинник получил действительно серьёзное ранение — Францу Лефорту «огненным горшком обожгло лицо» — и что он сейчас отлёживается в своей палатке в окружении лекарей.

Сам «контуженный» полковой командир генерал Лефорт тот эпизод кожуховской войны в письме своему брату в швейцарский город Женеву описывал так:

«В меня бросили горшок, начиненный более чем четырьмя фунтами пороху; попав мне прямо в плечо и в ухо, он причинил мне ожог, именно обожжена была кожа на шее, правое ухо и волосы, и я более шести дней ходил слепым. Однако, хотя кожа на всём лице у меня была содрана, всё же я достиг того, что моё знамя было водружено на равелине и все равелины были взяты...

Я безусловно принуждён был удалиться в тыл, чтобы перевязать раны. В тот же вечер мне была оказана тысяча почестей. Его величество принял в моём злоключении большое участие, и ему было угодно ужинать у меня со всеми главными офицерами и князьями. Я угощал их, несмотря на то, что вся моя голова и лицо обвязаны были пластырями. Когда его величество увидел меня, он сказал:

— Я очень огорчён твоим несчастием. Ты сдержал своё слово, что скорее умрёшь, чем оставишь свой пост. Теперь не знаю, чем тебя наградить, но непременно награжу».

Патрик в тот вечер оказался среди гостей в лефортовской палатке, мало чем напоминавшей походную. Поднимались тосты за царя-батюшку Петра Алексеевича, за одержанную викторию над «польским королём», за именинника, который в это время, лёжа на кровати, почти ничего не видел, мужественно перенося все боли.

Уже за полночь, прощаясь с хозяином застолья, генерал Гордон сказал своему соседу по Немецкой слободе:

— Держись, Франц. Ты любим его величеством и храбр. Твоё будущее в Московии ещё впереди.

Франц Яковлевич в порыве признательности за такие добрые пожелания прижал руку к сердцу. Он знал шотландца как человека прямого в суждениях и чистосердечного в пожеланиях другим.

5 октября «армия» князя-кесаря Ромодановского отдыхала после баталии. Лил сильный дождь, и люди из пехотных полков укрывались от ливня в палатках, шалашах, под обозными повозками. Ожидали все, не зная какой, приказ царского воеводы-«генералиссимуса».

В тот день мокла под открытым небом лишь конница, сторожа выхода противника из обоза у Коломенского. Но изгнанные из «Безымянного городка» осаждённые так и не вышли в поле для нового боя. Сыро было и ветрено.

Загрузка...