Девочка-Царцаха

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Ксения чуть не чертыхнулась, усаживаясь в автобусе, отправлявшемся в Астрахань: против нее сидел Кулаков.

— Как! И вы едете! Какое приятное совпадение!—радостно удивился он и сел рядом.

Ксения заставила себя улыбнуться как можно любезнее. «Совпадать» предстояло не так уж долго, всего семьдесят верст, да и народ кругом... Потерпеть можно.

— Ну как? Составили отчет?— спросил Кулаков.

— Составила... — она не без опаски взглянула на него и разом съежилась: Кулаков опять до отвращения ласково смотрел на нее и порывался что-то шепнуть.

Ксения с преувеличенным интересом начала разглядывать пассажиров, сидевших сзади, а когда наконец автобус, переваливаясь и подпрыгивая, выехал за околицу, прильнула к окну.

— Значит, и вы по ликбезу... И что же, идет дело?—сказал какой-то бас.

— Помаленьку. Не все еще аккуратно посещают. Некоторых почти волоком на занятия таскать приходится,— отозвался довольно приятный тенорок.

— Ничего удивительного... Так я и думал... По правде говоря, пользы от вашего ликбеза ни на грош! Не любит учиться калмык. Ленив от природы. Ему бы в кибитке лежать, табак жевать да поплевывать, на жену покрикивать и в гости ездить. На что ему ликбез! На что ему советская власть! Одно беспокойство: всюду нос сует, женщин в школы посылает, даже их людьми считает! Вон такие герои, как Озун, у них и пользуются успехом.

Ксения искоса взглянула на говорящих. Тенорок ей был знаком—сельский библиотекарь, худощавый, большеглазый молодой человек, а этого толстоносого, с маленькими глазками она не встречала.

Библиотекарь отмахнулся и слегка нахмурил брови:

— Полно вам! Что вы говорите!

-— Правду-матку говорю! Вижу, вижу, что не нравится: идею вашу царапаю такими словами... А вот, объясните-ка, если вы такой энтузиаст, почему у -них этот самый Озун до сих пор в степи держится? Шутка сказать! Уже скоро десять лет, как советская власть торжествует, а он жив-здоров! Кто его кормит? Мы с вами? Ваши ученики ему помогают, которых вы волоком на ликбез таскаете. Понятно?

— Ну, знаете...— голос библиотекаря прерывался, лицо его покрылось красными пятнами.— Всякое новое мероприятие связано с трудностями. Я, пожалуй, согласен с тем, что расшевелить калмыка труднее, чем русского, но это законно. Характер народа вырабатывается веками. Кочевник... скотовод... буддист... Созерцательное отношение к жизни... И Озуном тоже вы зря козыряете. Дни его сочтены. Не народ ему помогает, а феодальная верхушка— богатеи и их прихлебатели. Немало в степи их еще осталось. А бедняки, как ни говори, к советской власти тянутся. Но пережитки мы одолеем. Я твердо уверен, что калмыки станут передовой нацией.

— Нацией? Да откуда вы взяли, что калмыки — нация? Само-то слово «калмык» что обозначает? Отделившийся, отставший... Не калмыки это, а ойраты!²⁰ Не нация, а группа ойратов! Если по-вашему рассуждать, у нас каждую область можно нацией сделать...

— Ладно, ладно уж вам, раскричались,—пробурчал бас.

— А вы книжку Сталина «Марксизм и национальный вопрос» читали?—осторожно спросил библиотекарь.— Там у него куда как хорошо растолковано, что такое нация и что такое народность. У меня в библиотеке есть она...

— Листал я ее, ну и что ж? Где эти четыре признака нации у калмыков? Ну, территория своя, скажем, у них есть. Язык тоже есть — его ни бурят, ни ойрат теперешний не поймет. Ну а экономика и культура где? Сусликов едят, никогда не умываются — вот вам и экономика, и культура. Как там ни доказывай, не нация это!

В автобусе поднялся шум: все вдруг заспорили о калмыках, и толстоносому гражданину досталось здорово. Одни кричали, что. ему жалко территории и он готов калмыков обратно в Азию отправить; другие расстраивались из-за сусликов: когда человеку есть нечего, он может и суслика съесть и никакого позора в этом нет...

— Граждане, потише, потише, не волнуйтесь,—сказал Кулаков,— а то сейчас шофер вас в песках высадит... Вот чудаки! О чем разоряются, а?— обратился он к Ксении...

— Но ведь это же интересно!—Ксения раскраснелась и разволновалась сама не меньше других.

С лица Кулакова сбежало слащавое выражение, и он не казался ей таким неприятным.

— Мне кажется, калмыки удивительный народ, замечательный народ,— задумчиво сказала Ксения.— Ведь только подумать— в какой пустыне они сумели жить! Какая жизнеспособность! И все вынесли и не озверели. И если они в таких страшных условиях прожили, то как бурно они могут развиваться, если им дать все необходимое.

— Правильно! И мы отдаем, и экономику им помогаем создать новую, и культуру,— воскликнул библиотекарь, и глаза его заблестели.— Вот товарищ Кулаков Озуна поймает, вы саранчу уничтожите, Эрле нам мясошерстную породу овец выведет, Сухарев лес вырастит, кооперативы будут в степи на каждой версте, лес победит пески, а в лес прилетят рябчики... Тогда мы на сусликов смотреть не будем. Правда?

— Правда!—ответила Ксения.— А книжечку эту, про нацию, я еще не читала.

Когда Ксения вышла из автобуса, Кулаков высунулся из окна и окликнул ее. Пришлось подойти.

— До свиданья, братишка! Через месяц увидимся, и тогда... Лицо его опять стало противным, масленым...

Будем вместе работать на Шарголе..— поспешно докончила Ксения.— Счастливого пути!

...Председатель Давстинского исполкома выслушал Ксению и покачал головой.

Мы голодаем. Какой тут еще саранча! У нашего народа подвод нет, быков нет, работать не можем, потому что голодный. Пускай твой управление нам сначала кушать дает.

— Вы смеетесь?

— Зачем смеется? Говорю — пускай твой начальник нам кушать дает.

— Ага... Теперь понятно. Напишите-ка это — «давай кушать»... А то мне не поверят.

Председатель посмотрел на нее, подумал-подумал и сказал:

— Ну, чего тебе от меня надо?!

Физиономия его при этом была такая плаксивая, что Ксения не знала, сердиться или смеяться.

— Секретаря мне надо,— сказала она наконец,— с вами, видать, не столкуешься. Может быть, он 'меня лучше поймет.

— Зачем тебе секретарь, когда я сам председатель! Секретарь в командировку в Астрахань поехал. Говори, что тебе надо?

— Ехать на обследование надо.

— Разве я тебе мешаю? Почтарь есть, лошадь тоже есть. Поезжай, ради бога, куда хочешь, только голову не морочь!

— Поедем вместе.

— Зачем мне ехать? Ты сам можешь ехать. Когда степь посмотришь —разговаривать будем.

— А где у вас была саранча?

— В Юзгинзах поезжай,— сказал председатель,— там народ спросишь.

Поняв, что сам он ничего не знает и хочет от нее отделаться, Ксения сделала попытку поговорить с учительницей, но на дверях школы была приколота записка: «Уехала в Астрахань».

Делать было нечего, поехала в Юзгинзах одна.

Какое же это было нудное путешествие! Угатаевские степи — чуть-чуть не пустыня! Глаза остановить не на чем? Вдоль тракта тянутся пески, пески и пески. Но вот наконец зазеленело урочище Гавала. Здесь стоит кибитка почтаря, ей нужно поменять почтовых и ехать дальше, но разве уедешь, когда вся земля перед тобой усеяна мертвой саранчой?..

Ксения излазила все урочище вдоль и поперек и везде находила так много кубышек, что в глазах у нее зарябило. Если на квадратный метр в среднем выходило сорок восемь кубышек, а в кубышке, самое меньшее, по сто яиц, то... четыреста восемьдесят миллионов на один только гектар! Ксения впала в отчаяние. А председатель не знает! Неужели он никогда не был здесь! Неужто ямщик не рассказывал ему про саранчу, которая паслась у него под носом? Ужас какой!

Совершенно измученная вернулась она к почтарю. Он, как всегда, ловил лошадь два часа, а потом стал пить чай.

Ксения лежала в траве, смотрела в небо и старалась представить четыреста восемьдесят миллионов саранчи в воздухе.

«Когда она летит, вероятно, темно, как ночью»,— думала она.

Жена почтаря вышла из кибитки с грудным ребенком на руках и подошла к Ксении. Присев на корточки, она потрогала Ксенин жакет и задала ей единственный вопрос — есть ли у нее муж.

— Нет... —Ксения поднялась на локте, взглянула на нее и обмерла: лицо женщины было усеяно страшными язвами. Но женщина улыбалась как ни в чем не бывало:

— Айда на кибитка чай пить.

Ребенок закапризничал и повернул головку. Она тоже была в язвах.

—К доктору!—сказала Ксения, вскочив, как ужаленная, и указывая на язвы.— К доктору, шулухар, шулухар!

— Дохтур нет... Очень далеко дохтур... Сюда не прийдет... Айда...

Отказаться от чая прямо Ксения не могла — боялась обидеть... Шла в кибитку и мучительно думала —как же быть? Вдруг это сифилис или еще что-нибудь заразное...

Решив изобразить зубную боль, она схватилась за щеку и глухо застонала. Женщина участливо смотрела на нее и качала головой.

«Поверила. А я ее, беднягу, обманываю из вежливости...»— думала Ксения, присаживаясь у очага, как и калмыки, на корточки и не переставая стонать.

«Теперь уж не обидится!»

Она взяла чашку с чаем, как будто хотела пить, но снова схватилась за щеку.

После чая почтарь раздумал ехать на лошади и потратил еще полчаса на то, чтобы запрячь вместо нее верблюда.

Верблюд был явно недоволен. Ему помешали валяться в золе, и он скрипел, как немазаное колесо, поводя по сторонам красивыми черными глазами.

И снова Ксения ехала долго-долго.

Расплачиваясь с почтарем в юзгинзаховском сельсовете, она сказала секретарю:

— У этого ямщика сильно болеют жена и ребенок. Скажите ему, чтобы он скорее отвез их к доктору.

— Он говорит, что не может оставить кибитку без присмотра, жена должна быть дома,— объяснил секретарь, переговорив с ямщиком.

— Лжет,— возразила Ксения.— Я видела у него в кибитке мальчика лет пятнадцати, да и кибитку его никто не возьмет. Скажите ему что-нибудь пострашнее, напугайте его как-нибудь... Скажите хотя бы, что если он не обратится к доктору, у его жены и ребенка провалятся носы, а потом они обязательно заразят и его...

Секретарь снова принялся толковать с ямщиком.

— Кажется, уговорил,— сказал он наконец.— Обещает завтра утром отвезти их в Давсту. Я про нос ему сказал...

— Правда?— Ксения дернула почтаря за бешмет.— Обещаешь?

Он закивал.

— Ну, смотри... Я поеду обратно — проверю!

Через двое суток Ксения возвращалась в Давсту. Приближаясь к урочищу Газала, она обогнала пешехода. Еще издали она обратила внимание на него: он шел медленно с маленьким узелком, часто оглядывался и отошел в сторону, чтобы пропустить подводу... Поравнявшись с ним, Ксения заметила, что он хочет что-то ей сказать...

— Остановись, ямщик!—Она повернулась и помахала пешеходу. Он тотчас подбежал к ней.

— Вот спасибо, гражданочка.— Тяжело дыша, он уселся на подводу и, сняв фуражку, стал обмахиваться.— Очень и очень вам благодарен.

Это был высокий и очень полный мужчина в не совсем чистом сером костюме. На его покрытом красным загаром лице сильно выделялись небольшие светло-голубые глаза с необычайно кротким детским выражением. Щеки его были покрыты рыжеватой щетиной, такие же рыжеватые волосы были зачесаны назад.

— Вам далеко?— спросила Ксения.

Он ответил не сразу:

— Да, далеко... А вы куда?

— Пока в Давсту...

— Вот и мне туда же, так оказать.

Ксения предложила ему папиросу.

— Откуда вы идете?

Он жадно закурил.

— Из Юзгинзаха.

— А почему пешком?

— Откровенно сказать...— он немного замялся,— денег нет. Они подъехали к кибитке газалинского почтаря.

— К доктору ездил?— спросила Ксения хозяина.

— Толмач нет,— ответил он, не сморгнув.

— Врешь, что толмача нет. Помнишь Юзгинзах? Я сказала тебе—жену и ребенка нужно отвезти к доктору. Ты обещал... Где она?— Ксения заглянула в кибитку. Женщина встретила ее смущенной улыбкой и показала на мужа так, что Ксения без слов поняла: «Это не я, а он меня не пускает».

— Время нет,— крикнул почтарь, уже запрягавший лошадь.

Ксения рассердилась:

— Для такого случая ты и лошадь через пять минут поймал. Так слушай —жена и ребенок сядут и поедут вместе с нами. Понял? Давай, давай!—она снова подошла к кибитке и крикнула с порота: — Собирай ребенка и всякий хурда-мурда, айда с нами в Давсту! Я жду!—она вернулась и села на телегу, где уже сидел ее попутчик.— Вот безобразие! Не хочет ехать к доктору, а они скоро сгниют!

Почтарь уселся на телегу и тронул вожжи.

— Постой!—Ксения взяла его за плечо.— Где жена? Сейчас же давай сюда жену!

— Какой твой дело?— вдруг разозлился почтарь.— Твой дело царцаха на степь искать... Зачем тебе жена?

— A-а! Толмач сразу появился? Я тебе приказываю, понимаешь, приказываю! Давай сюда жену и ребенка, а если ты меня не послушаешь, я на тебя...— Ксения вырвала из блокнота листок. — Я сейчас на тебя протокол составлять буду... А насчет того, что мне дела нет — тоже врешь! Мне до всего есть дело, если я приехала помогать калмыкам из феодализма в социализм прыгать! Ну же, говорю! Шулухар, шулухар!

— Очень плохой ты человек,— сказал Ксенин попутчик.— Слышишь, тебе приказывают, значит исполнять нужно. Это начальник, очень большой начальник... А не сделаешь добром, мы силой твою жену возьмем и посадим,— И он, как бы между прочим, засучил рукава, обнажив внушительные мускулы.

Почтарь в замешательстве пошлепал губами, а потом прошипел какое-то ругательство и побежал звать жену.

В Давсте он хотел ссадить Ксению около исполкома.

— Нет, дружок. Больницу давай. Я тебе больше не верю!

Пока Ксения разыскивала врача, попутчик ее исчез.

И вот она снова перед давстинским председателем. Она показывает ему засохшую саранчу и пробирки с кубышками, опа требует рабочих и транспортные средства для борьбы — не сейчас, нет, она приедет сюда через месяц. И все это ей нужно только на один месяц.

— Ты на степи был?—спрашивает председатель.— Ты все видал? Много у меня народа на степи? Аймаков у меня много? А воду ты часто видал, когда ехал? Худуг у нас много? Быков, овец и коров сколько у нас? Никакой борьба я тебе делать не могу. Вот мой слово!

— Ну, хорошо. Вам виднее,— тяжело вздыхая, отвечает Ксения.— Только вы мне про это напишите по-русски. Ведь мне не поверят, скажут, может быть, я у вас не была или плохо с вами

говорила, не объяснила. На Шарголе весь народ согласился, а вы — никак.

— Написать можно. На Шарголе жизнь лучше: худуг много, быков много. Наш улус очень бедный, ничего не сделаешь.

Председатель позвал мальчика лет четырнадцати и начал диктовать ему письмо, подписал его и, поплевав па печать, заверил отказ от противосаранчовой работы.

Ксения присела на ступеньку у исполкома и положила свою сумку на колени, а на сумку — голову. Она устала. Устала от желтизны угатаевских песков, давстиноких домов... И солнце тоже желтое и раскаленное... Хотелось спать. До прихода автобуса оставалось не менее двух часов, а если он где-нибудь в песках застрянет... Так ведь часто бывает...

— Извиняюсь... Вы не одолжите мне папиросу?

— Это вы?—лениво улыбнулась Ксения.—Конечно. А я от жары и курить не могу...— Она протянула папиросы своему случайному попутчику, и он уселся рядом.

— Я, собственно,— сказал он нерешительно,— папироску спросил просто так... Узнать хотел, не спите ли вы... Поговорить мне с вами надобно, если разрешите...

— О чем же?—удивилась Ксения.

— Не совсем удобно, конечно... Вы меня не знаете... Но, верите ли, безвыходное положение... Я тут искал одного знакомого, а его нет и нет... Укочевал на днях. Вот я и решил к вам... Так сказать...

— Да говорите, не стесняйтесь, что случилось?

— Мне бы... видите ли, в Булг-Айсту надо... так сказать.

— Ну и что же?.. Ах, у вас, наверное, денег нет? Ну так и сказали бы сразу, а я слушаю, слушаю и не понимаю...

— Неудобно спрашивать. Но истинно так — денег на билет хотел у вас попросить. А в Булг-Айсте я вам сразу отдам... Ну не сегодня то есть, так как приедем мы туда к вечеру, а завтра принесу. Вы только скажите, где вы квартируете.

Ксения достала деньги.

— Вот спасибо... Неудобно как-то...— он спрятал деньги за пазуху.

— Ну что там неудобно! Со всяким может беда приключиться. Надо выручать друг друга...

— Я адресок ваш сейчас запишу...

— Да записывать нечего, спросите опытную станцию, а там меня найдете, Юркова я... — Ксения разглядывала его и думала: почему ей жалко его. Он и выше и толще ее чуть не втрое, а вид у него какой-то пришибленный, даже смотреть неприятно.

— Вы, может быть, хотите есть? У меня есть хлеб, правда, не первой свежести, но есть можно.

— Не откажусь...

Он ел с жадностью, подбирая каждую крошку, и Ксении опять стало неприятно смотреть на него.

Потом они закурили.

— У меня в Булг-Айсте, знаете ли, дядя есть, старичок... Я к нему пробираюсь... так сказать.

— А раньше вы жили в Юзгинзахе?

— Нет, что вы... Я из Черного Яра. Там я жил и работал. Но вот уехать пришлось... По семейным обстоятельствам... С женой развелся. Собственно, я ее не бросал, а она меня на другого променяла... Пришлось мне уехать. И все, знаете ли, у меня взяла... Так я и уехал в чем был. А в Юзгинзахе, думал, работенку найду, да не нашел, а гут дядя... Зовет меня к себе, старичок, вдовец... Вот я и решил, так сказать.

— А специальность у вас .какая?

— Специальностей у меня сто... Я на все руки. И плотничать могу, и по слесарной части, и по сельскому хозяйству кумекаю. И грамотен я хорошо. Не пропаду, так сказать. Меня здесь никто не знает, а в Астрахани у меня знакомых много, да и не только в Астрахани. И все меня в гости зовут — приезжайте, Михаил Иванович, очень рады будем. Да не до гостей мне сейчас. Я и с большими людьми знаком. Сам товарищ Орджоникидзе меня знавал, а с Кировым Сергеем Мироновичем так даже в приятельских отношениях... И личную благодарность от него имею...

— Вот как? За что же он вас благодарил?

— Когда через Волгу переправлялись в марте двадцатого года. Да вы, может, про то и не слыхивали, маленькая были... Когда в Астрахани белогвардейцы безобразили, Киров автоколонну через степь с Кавказа вел, с подкреплением — оружие вез и деньги... Пять миллионов в чемодане. Я у него шофером был... И никто, кроме нас двоих, не знал, что у него там в чемодане... Он в кузове сидит, а ему товарищи кричат: «Чего вы там мерзнете, идите в кабину!» «Ничего,— отвечает,— мне и здесь хорошо». Бедовый человек! Стали Волгу переезжать, лед под нашей машиной треснул и пошла машина на дно. Еле живы остались. А пять миллиончиков тю-тю... Но мы с Сергеем Мироновичем так это дело не оставили... Одиннадцать суток потом в реке чемоданчик искали. Сергей Миронович меня лично просил: «Сделай милость, Михаил Иванович, скажи ты мне услугу, а я тебя не забуду, надень скуфью и спустись на дно...»

Ксения рассмеялась.

—Какую скуфью? Скуфья это какая-то церковная принадлежность! Скафандр, наверное, а не скуфья!

— Виноват, спутал... Действительно, скафандр. Спустись, говорит, на дно, я сам не могу, сердце не позволяет, так и дрожит, так и дрожит! Ну, я спустился... Нашел чемоданчик с миллиона-

ми. На одиннадцать саженей его течением отнесло... Вот за это благодарность и получил, так сказать...

— Ин-те-ресно...

Ксения хотела еще что-то спросить, но в это время, взрывая песок, подъехал автобус, и она бросилась на посадку. С Михаилом Ивановичем она больше не разговаривала: он вскочил в автобус раньше нее, занял свободное место в глубине, а Ксения все семьдесят верст стояла, держась за спинку переднего кресла.