Девочка-Царцаха

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ямщик Дорджи подал тачанку к восьми утра, а выехать пришлось после полудня: оказалось, что сбруя немножко не в порядке. Часа через полтора она была починена, но пришел срок поить лошадь, а потом приспело время и ямщику пить чай. Ксения явно сердилась, но сдерживалась. Дорджи, напротив, был в самом благодушном настроении.

Наконец, простившись с Пашей, которая с утра не отходила от нее, Ксения, переодетая в походный полумужской костюм, уселась в тачанку, угрюмо сказав ямщику — «трогай». Дорджи закинул кнут с таким усердием, что смазал Ксению по щеке, и она невольно вскрикнула. Повернув к ней безбородое скуластое лицо, Дорджи смущенно улыбнулся, показывая ярко-зеленые от табачной жвачки зубы.

— Прости, поджялста.

Он был так комичен, что Ксения не могла более сердиться, а только махнула рукой и достала папиросы. Дорджи просительно протянул руку. Закурив, он снова замахнулся кнутом, и лошадь побежала мелкой рысцой, прогромыхала по деревянному мостику через знакомый ерик, и вскоре Булг-Айста скрылась, а вокруг раскинулась унылая серая степь. Небо тоже было серое, без единого проблеска. Кругом стояла тишина, изредка нарушаемая свистом кнута да односложным покрикиванием Дорджи на лошадь.

Через некоторое время пошел мелкий настойчивый дождик, степь наполнилась шуршанием и стала еще непригляднее. Дорога раскисла, и лошаденка сменила рысь на мелкий шаг. Ксения начала опасаться, не придется ли где-нибудь застрять, и заговорила об этом с Дорджи. Но он очень плохо говорил по-русски, и ей удалось добиться лишь обещания ехать побыстрее. Дорджи добросовестно кричал на лошадь, поминутно замахивался кнутом, но лошаденка, пробежав с десяток шагов, снова начинала плестись.

— Дорога плохой, ай плохой,— сказал Дорджи и, привстав, дико закричал на лошадь.

—Ну оставь ее в покое, пусть идет как может...

— Банда близко. Это тоже плохой...

— А ты кричи еще громче, чтобы она услышала,— проворчала Ксения.

Упоминание о банде сейчас, в безлюдной, шуршащей дождем степи, наедине с ямщиком, который почти не понимал ее, произвело на Ксению неприятное впечатление.

Дождик промочил кепи, вода стекала с козырька на колени, спина тоже промокла. Сгорбившись, Ксения старалась согреться—поводила плечами, шевелила пальцами, напрягала мускулы, но все это помогало плохо.

Начинало смеркаться. Это волновало обоих. Дорджи несколько раз пытался что-то объяснить, но Ксения только и поняла, что речь идет о какой-то балке.

— А ты бы дурака не валял давеча, в Булг-Айсте, а то — немножко сбруя, немножко лошадь, немножко самому чай пить.. Давно приехали бы к месту!— пробурчала она, но Дорджи решительно ничего не понял.

Когда они подъехали к балке, было почти темно. Спуск в нее казался опасным. Пока они размышляли, что делать, из балки донеслись голоса, от которых и Ксении и Дорджи стало не по себе; однако, они успокоились, рассмотрев в полумраке подводу и двух человек: один, пятясь, тянул лошадь под уздцы, а другой шел сзади, подталкивая телегу.

— Э! Тут, оказывается, товарищи по несчастью,— сказал один из них, выбравшись из балки и усердно шаркая ногами по полыни, чтобы очистить сапоги от приставшей к ним глины.— Куда путь держите? Спускаться и не думайте! Увязнете, а еще, чего доброго, поломаете шеи и себе, и лошади... Мы еле живы...

Посовещавшись по-калмыцки, мужчины выяснили, что неподалеку отсюда должна быть зимовка, где можно ночевать. Уже в полной темноте они свернули в сторону от дороги.

Дождь не унимался, до зимовки добирались долго, а стучались в зимовку еще дольше: хозяин, калмык Мата, долго не мог понять, добрые ли пожаловали к нему гости. Он предложил им занять деревянные скамейки, стоявшие вдоль стен зимовки, и даже принес бараньи шубы, причем долго растолковывал, что они совсем чистые, так как предназначены для хурула, то есть монастыря, куда попадут после смерти Маты и его жены, чтобы священники молились Будде за упокой их душ.

— Почему же вы не остановились по ту сторону балки? Кажется, там недалеко есть школа?— спросила Ксения попутчика, лица которого не могла рассмотреть при свете крошечной лампы-коптилки.

Он явно нехотя ответил, что накануне задержался из-за дождя, где не следовало, а сегодня, в наказанье за это, еще хуже вымок.

— И вообще эта командировка обошлась мне слишком дорого,— добавил он, укладываясь на скамье, надвинул на голову шубу и быстро заснул.

Когда все улеглись, Мата погасил коптилку. Заснуть Ксении не удалось: очень скоро она убедилась, что и священная шуба имеет квартирантов. Откинув ее подальше, она села, подобрав ноги и обхватив руками колени.

В землянке было очень холодно. Она гудела от мощного храпа четырех мужчин. Ксения уткнулась лицом в колени и дрожала мелкой дрожью. Ночь тянулась долго-долго. Во тьме появились два медленно растущих серых пятна. Ксения испугалась. Она не

могла понять, откуда они взялись. Но вот в них сверкнуло солнце. Оказывается, это были два, величиною с ладонь, стеклышка, вмазанные в стену землянки вместо окон.

Стараясь никого не разбудить, Ксения вылезла из зимовки. Свежий воздух сразу придал ей бодрости. Вокруг расстилалась бескрайняя степь, и полынь, обильно смоченная дождем, казалась совершенно белой. Вдали паслись лошади. Ксения взобралась на тачанку и с наслаждением подставила спину солнцу. Вскоре вышли и ее попутчики. Ямщики, взяв уздечки, отправились за лошадьми, а незнакомец подошел к Ксении.

— Доброе утро! А я в потемках принял вас за мальчонку. Только голос показался немного странным... Ну, познакомимся. Я— Эрле, заведующий Булг-Айстинской сельскохозяйственной станцией. А вы кто, куда едете и зачем?

— На юг пробираюсь, саранчовые залежи разыскивать. Арашиев сказал, что они у вас там.

Эрле почесал за ухом и улыбнулся.

— Не совсем так, конечно... Почему только на юге улуса? Я хоть этими делами не занимаюсь, но и то знаю, что ее залежи есть и под Булг-Айстой. И в соседнем аймаке будто бы есть... Как же это он забыл... А вы молодец, ей богу! Никак не думал, что девушка решится ехать в нашу глубинку одна. Неужели не боитесь?

Ксения покачала головой:

— Двум смертям не бывать.

Плотный, румяный и подвижный Эрле показался ей приятным человеком; он охотно рассказал Ксении множество интересующих ее вещей: Булг-Айста со временем будет крупным скотоводческим центром, здесь построят шерстообрабатывающие и кожевенные предприятия и мясокомбинат и, разумеется, проведут водопровод и электричество.

— Но это когда-нибудь, а пока мы об этом только грезим при керосиновых лампах,— прибавил он.— Станция наша оборудована плохо. Работать так, как хотелось бы, средств нет. Вот, к примеру сказать, из местных овец можно было бы получить великолепную мясошерстную породу. Но уже три года я прошу и на заседаниях исполкома и у товарища Арашиева выписать нам хоть парочку производителей породы рамбулье, а начальство предпочитает ждать, пока эти рамбулье сами прибегут в Булг-Айсту.

— А область что?

— Область!— Эрле махнул рукой.— Область говорит; «Свяжитесь с Арашиевым и действуйте». А я именно не хочу «связываться». Ведь Арашиев имеет на все вопросы только один ответ: «Режим экономии». Вы понимаете, что это значит? Я карандаши, перья и бумагу для станции покупаю на собственные деньги, но не могу же я купить им рамбулье! Тоже вот, у меня работает девица-зоотехник. Овцевод, образованный специалист, а я ее на полеводстве и на административной работе держу главным образом потому, что для настоящей ее работы нет у нас оборудования. Разумеется, она скучает... Вы недавно из города... Что нового в газетах?

— Все то же — о преодолении технической отсталости, о дисциплине труда, о режиме экономии...

— И о растратчиках?—ухмыльнулся Эрле.

— И о растратчиках...

— Удивительная вещь! Откуда они берутся, да еще в период режима экономии! Но у нас в области, конечно, растратчиков нет и быть не может. Калмыки на это не способны... Степь, знаете ли, сама по себе заставляет выполнять режим экономии.

— Вы хорошо знаете калмыков?

— Не очень, но все же... Интереснейший народ... Просыпающийся... Но мне с ними маловато приходится встречаться. У меня ведь коровы, бараны и... начальники. Смеетесь? Да, начальники! К сожалению, среди них часто встречаются такие, перед которыми баран может показаться человеком... Но это, конечно, между нами...

— И вы ладите с такими?

— Зачем мне с ними воевать? Все, что следует, докладываю, а они там как хотят. Так и живу потихоньку. К тому же я человек беспартийный... — он похлопал себя по колену.— Так-то, товарищ инструктор! Значит, вы по вредителям? А я человек практичный и стараюсь использовать каждого гостя. Обследуйте-ка плодовый сад станции. По-моему, его букашки заели, а как с ними расправляться — не знаю.

—Охотно. Только после. Но как же долго наши ямщики ловят лошадей!— вздохнула Ксения.

— Сразу видно нового человека! Ловить лошадей — это же целая процедура. Ямщик идет прямиком на лошадь, и она не обращает на него никакого внимания. Подойдя, он внезапно взмахивает уздечкой, а лошадь давай бог ноги! С криком и руганью ямщик бросается за ней и беспрестанно машет уздечкой, а лошадь — от него. Он за ней, она от него, он за ней. Так они носятся, пока ямщику не надоест бегать без толку, или пока он не выбьется из сил. На это в среднем тратится час... А когда запрягут, будут пить чай. Мы с вами тоже попьем, а поедем, значит, часа через два... И вообще в Калмыкии торопиться не принято, это вы учтите. Если вам пообещают «сейчас» — значит, через два-три часа; если скажут «сегодня», ожидайте завтра, а уж если просто обнадежат, не указывая срока, значит, не выполнят никогда!

— Вы тоже соблюдаете этот обычай?

— Конечно, бывает и со мной...— Эрле вдруг насупился так, что Ксения невольно подумала, не обидела ли она его этим вопросом. Но он скоро заговорил по-прежнему весело и дружелюбно.

Все случилось так, как он предсказывал.

Передавая Ксении чашку, Эрле сказал:

-Вчера вы получили боевое крещение дождем, а сейчас попробуйте калмыцкого чаю. Он с молоком, маслом и солью. Сначала вам захочется его выплюнуть, а потом привыкнете и полюбите. Учтите, в степи это основная пища...

Наконец они расстались. День обещал быть великолепным: в небе не было ни облачка. Заливались жаворонки.