Девочка-Царцаха

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

В августе Виктор Антонович уехал в Новочеркасск на экзамены, выдержал их отлично и вернулся в Астрахань отгуливать последние деньки перед началом занятий и... повидаться с Ксенией.

Прочитав статью «Лицом ли к деревне?», он был ошеломлен. Значит, она снова попала в беду. Как же теперь она посмотрела бы на него? Наверное, сказала бы: «Разве вы заступитесь за меня? Разве осмелитесь сказать, что это ложь? Ведь вас лично это не касается!». Обязательно так сказала бы, да еще прищурилась бы на него, будто он маленький-маленький...

Виктор Антонович перечитал статью и возмутился еще больше.

— Написать такую ложь! Разве всему улусу не было видно, что она работала, не жалея себя!

Он вспомнил, как Ксения ползала по земле, отыскивая саранчу, как собирала аппараты...

— И это называется «спиной к деревне»! Нет я не могу молчать!

Написать в редакцию оказалось для Виктора Антоновича неизмеримо труднее, чем сдавать экзамены! Душа так кипела, что слова совсем не слушались его! Он писал много и бестолково, перечитывал и злился — получалось совсем не то и не так. Испортив большое количество бумаги, придираясь к каждому своему слову, он наконец добился краткости и ясности. Он заявил редакции, что статья с начала и до конца несправедлива, он сам свидетель работы Юрковой в степи, да и не только он один. Необходимо хорошенько проверить материалы и напечатать опровержение.

Редакция откликнулась быстро, приглашая Виктора Антоновича зайти к прокурору, которому переданы все материалы.

Прокурор смутил Виктора Антоновича, спросив, не является ли он мужем студентки Юрковой, ведь Юркова сама об этом кое-кому заявила. Тогда Виктор Антонович был вынужден рассказать прокурору все, что произошло в салькын-халуновской школе. Прокурор отпустил Виктора Антоновича, пообещав известить его о результатах проверки.

Время летело, и Виктор Антонович начал волноваться: на днях ему отправляться в институт, а обещанной открытки от Ксении нет и нет. Вдруг да задержится на Шарголе, и он так и не встретится с ней?

Двадцать шестого августа Виктор Антонович взял билет до Новочеркасска на тридцатое число. Это был последний срок выезда. Уже совсем отчаявшийся встретиться с Ксенией, вернулся Виктор Антонович домой и... на столе его лежала долгожданная открытка. Ксения сообщала, что будет рада повидаться с ним на пристани завтра. Она уезжает в два часа дня пароходом «Ермак».

Виктор Антонович заволновался. Ему так хотелось рассказать ей о своих экзаменах, о разговоре в прокуратуре и, самое главное, договориться о дальнейшей переписке. Заметив, что рубашка его не совсем свежа, он подумал, что нужно завтра выглядеть поприличнее, и разыскал в груде белья, предназначенного для глажения, свой белый костюм. Тетя была на базаре, он решил гладить сам и обжег себе палец.

— Куда это ты собрался?—спросила тетя, возвратившаяся с ворохом покупок.

— Это я на завтра,— ответил Виктор Антонович, дуя на палец.— Пойду на пристань провожать товарища.

Тетя начала расспрашивать—какого товарища, куда он едет и почему племянник никогда не рассказывал о нем.

Виктор Антонович еще раз обжег палец, и тетя потребовала, чтобы он оставил утюг; она погладит сама, а то, чего доброго, он сожжет свои парадные брюки.

— А как зовут твоего товарища, и где ты с ним познакомился?— поинтересовалась она.

— В Булг-Айсте... Он там работал инструктором по борьбе с саранчой, зовут... зовут Ксе...нофонтом Александровичем... Фамилия Юрков.

— Какое редкое имя!—отозвалась тетя. Она обнаружила, что на рубашке племянника нет одной пуговицы, и тотчас принялась пришивать новую. Однако это не отвлекло ее от расспросов.

— А что же ты, Вика, отнесешь на дорогу своему Ксенофонту?—спросила она,—Дорога ему предстоит немалая, здесь о нем никто не позаботится, а в пароходных ресторанах дерут без зазрения совести. Знаешь что? Я напеку ему пирожков.

— Не надо никаких пирожков!—поспешно сказал Виктор Антонович.— Он их не любит!

— Позволь этому не поверить,— ответила тетя.— Пирожки любят решительно все. Кроме того, провожать человека с пустыми руками просто неудобно. А пирожки я сделаю с персиковым вареньем. Это будет объедение!

Виктор Антонович еще раз решительно отказался от пирожков, но подумал, что тетя, пожалуй, права и он должен и может принести Ксении на прощанье какой-нибудь подарок... Пусть-ка попробует не взять. Но какой же подарок, кроме цветов? И он собрался в магазин, чтобы заказать на утро букет самых нежных, самых красивых роз. Так как деньги Виктора Антоновича лежали у тети, пришлось ему еще раз обмануть старушку.

— Я отнесу Ксенофонту хорошие папиросы,— сказал он.— Это будет несравненно лучше пирожков, так как он курилка.

На другое утро пришел рассыльный с повесткой. Прокурор приглашал Виктора Антоновича к себе к двенадцати дня, и Виктор Антонович обрадовался — это было кстати.

Он ушел из дому в одиннадцать часов, сказав, что из прокуратуры пройдет прямо на пристань. Как на грех, прокурор оказался очень занят, и Виктору Антоновичу пришлось довольно долго ожидать приема. Когда наконец Виктор Антонович вошел к прокурору, на его часах было без четверти час. Прокурор сообщил, что все указанное в письме Виктора Антоновича подтвердилось. Б опубликовании этой заметки без предварительной ее проверки в конечном счете виновата редакция улусной газеты, а сведения, содержащиеся в статье, просто-напросто сплетня нескольких лиц, недовольных Юрковой по тем или иным причинам.

— А студентка Юркова получила в своем учреждении прекрасную производственную характеристику, так что для нее все окончилось вполне благополучно,— заключил прокурор,— и вы очень хорошо поступили, что сразу подняли этот вопрос. И вообще, не только вы выступили в защиту Юрковой, а эта маленькая девочка, как ее звать, не помню — Маша или Паша... Она со слезами прибежала в улусный исполком, каким-то образом пробралась к председателю и тоже по-своему опротестовала эту заметку. Кто ее научил идти к председателю, уж не знаю.

Виктор Антонович вылетел из прокуратуры, запыхавшись ворвался в цветочный магазин и, высоко подняв букет роз, помчался на пристань. Он обгонял и задевал прохожих, а одну даму даже сильно толкнул, и она назвала его одержимым. Но Виктору Антоновичу было не до извинений.

* * *

Клавдия Сергеевна и Нимгир пришли на пристань провожать Ксению и принесли ей огромный букет чайных роз.

— А что я вам подарю?— спросила она.

—- Вы подарили нам очень много,— ответила Клавдия,— и самое главное — вашу дружбу. Мы с Нимгиром никогда не забудем вас, правда, Нимгир?

— Правда,— сказал он.— Я много хотел тебе говорить, но все слова от меня бегали далеко-далеко и ни один сейчас я достать не могу. Ты целый лето слушал нас, а теперь рассказывай, пожалуйста, про калмыцкий народ там, где речка Нева.

— Обязательно расскажу,—пообещала Ксения.— А у меня все-таки есть подарок для тебя, Нимгир. Вот!— и Ксения протянула ему длинный и узкий сверток.

Он развернул его и удивился.

— Нагайка? Откуда ты взял его? Это очень старый калмыцкий нагайка... Я только один раз видел в степи, у кого только — не помню.

Нимгир задумался.

— Тот человек,— сказала Ксения,— который подарил мне эту нагайку, рассказывал, что Нимгир Лиджиев — первый человек, который объяснил ему, как различны у народов дороги к правде: у одних длинные, у других короткие, у одних трудные, у других легкие, но правда-то у всех одна...

— Постой, постой!—сказал Нимгир.— Я теперь вспоминал! Был у меня такой разговор с одним пожилым человеком! Только давно это было, ты в степь к нам еще не приехал. И верно ты говоришь: у него я нагайка этот видал. А!— вскрикнул вдруг Нимгир, схватившись за голову.

— Что с тобой?— обеспокоилась Клавдия.

— Постой! А еще раз ты не видал его?— спросил он Ксению почти испуганно.

— Не помню,— сказала Ксения, сдвинув брови.

— Видал! Видал! Помнишь, в степи ураган был?

— Да, это верно, Нимгир. Мы с тобой вместе его к Эрлик-хану проводили.

Нимгир долго молчал.

— Хорошо. Я беру этот нагайка,— наконец произнес он. — И я тебе сейчас один очень простой... Ну, как его называть... мораль, очень простой мораль сказать хочу... Умность человека...

— Ум!—поправила его Клавдия.

— Подожди! Не перебей меня! Умность человека на всадника похож. Сам человек без умности — все равно что конь будет. Всадник его по хорошему дорога ведет, куда нужно повернет. Если конь дурить начинает, всадник ему нагайка показывает. Бить коня надо, может быть, один-два раза, а больше нет. Такой конь, который нагайка пробовал, всегда его помнить будет. Потому, если дурить начнет, ему нужно этот нагайка только показывать.

— Нимгир!—перебила его Клавдия Сергеевна.— Ты мне про эту нагайку потом расскажешь. Кажется, это что-то грустное, а сейчас не надо об этом думать. Ксения Александровна! Вы проводили нас из Булг-Айсты на заре, а мы с Нимгиром провожаем вас в такой ослепительный день. Перед вами лежит огромная жизнь... Я хочу, чтобы вы шагали только по солнечным дорогам.

— Так не бывает,— сказала Ксения.— День сменяется сумерками, сумерки ночью, а ночь приводит к новой заре. Все зависит от времени, которое, кстати, я ненавижу.

— Ненавидите время?—удивилась Клавдия.— Но почему?

— Наверное, от жадности к жизни. Вы подумайте, время всесильно и всемогуще: оно подползает, как змея, и, шипя, жалит молодость. Оно превращает в холодненький квасок сладкую и горячую кровь, протягивает серебряные нити в волосах... Оно хотя и залечивает многие раны, но оно же и убивает все надежды. За что же его любить? Оно мешает обнять весь мир и мчится без устали, заставляя бежать за собой так, что выбиваешься из сил, лишь бы не отстать, не потеряться. Мне бывает так страшно, что мое время кончится и я не успею ничего сделать в жизни. Вот почему я его ненавижу...

Раздался гудок парохода.

— Вот видите — наше время кончилось! Настанет ли такое, когда мы с вами встретимся?

— Мы встретимся!—воскликнула Клавдия Сергеевна,—Не может быть, чтобы мы виделись в последний раз!

— Я хотела бы этого,— оказала Ксения, обнимая обоих.— Но верить в это недостаточно. Нужно еще и стремиться к этому.— Она оглянулась.— Виктор Антонович так и не явился. Наверное, что-нибудь случилось. Передайте ему привет, если встретитесь.

И, кивнув им еще раз, Ксения спустилась по трапу на пароход, пряча лицо в чайные розы.

Когда переведя дух, Виктор Антонович остановился на дебаркадере, белоснежный «Ермак» отчаливал. Виктор Антонович заметался, пытаясь пробраться к 'борту, но это ему не удалось — так много было провожающих. Но все-таки он увидел палубу «Ермака».

Там, опершись на перила, стояла Ксения, бронзовая от загара, с длинной косой, перехваченной сзади широкой вишневой лентой, и с букетом чайных роз. Она внимательно смотрела в толпу провожающих, где стояли Нимгир и Клавдия.

— Передайте! Передайте это туда! Вон той девушке, что с букетом!—попросил Виктор Антонович стоящих впереди.

И букет поплыл над головами провожающих. Кто-то, стоявший у борта, кинул его на палубу и крикнул:

— Девушке с розами!

Виктор Антонович видел, как изумленно Ксения смотрела на букет и как смутилась, когда он упал к ее ногам. Она улыбнулась и, подняв его, помахала им Виктору Антоновичу; наверное, она все-таки увидела его в толпе, а если и нет, то должна была догадаться, что это он послал ей розы.

Как же она вытянулась и похудела с тех пор, как он видел ее в последний раз! Сердце Виктора Антоновича сжалось от любви и боли.

Публика уже расходилась. Виктор Антонович прошел к борту дебаркадера. «Ермак» был уже так далеко, что казался игрушечным и, наконец, исчез за утесом. Волга была синяя-синяя, спокойная-спокойная, и через нее бежала солнечная дорожка...

— Но как же я мог опоздать?— вспомнил Виктор Антонович и взглянул на часы. Совершенно так же, как и в прокуратуре, они показывали без четверти час. Оказывается, Виктор Антонович забыл их завести! Какая досада!

— Эй, сынок!— сказал кто-то подле него.— Ты к борту не примерз? А ну, посторонись отселева...

— Какой я вам сынок!—сердито отозвался Виктор Антонович, резко поворачиваясь. Перед ним стоял пожилой человек в полосатой тельняшке. Он лукаво подмигнул Виктору Антоновичу.

— Небось милашку провожал?— усмехнулся и, обмакнув веревочную метлу в Волгу, начал мыть дебаркадер, ругая публику.— Ишь, насорили семечками да бумажками!

Виктор Антонович пошел домой. Теперь уже не он, а прохожие толкали его, но он никого не бранил. Он просто ничего не замечал. Дома он улегся на кушетку лицом к стене.

— Что с Тобой, Вика?— спросила тетя.— Почему ты не идешь обедать? Что тебе сказали в прокуратуре и как ты проводил Ксенофонта?

— Хорошо проводил. Но у меня голова что-то разболелась. Сегодня очень жарко.

— Жара тут ни при чем,— вздохнула тетя,— Это ты перетрудился с экзаменами. Я говорила тебе, что нельзя было так много заниматься. Прими-ка пирамидончик.

Виктор Антонович послушно проглотил таблетку. Надо же было успокоить тетю. Она была так добра к его Ксенофонту. До вечера Виктор Антонович лежал, ругая себя за то, что в сутолоке он потерял ощущение времени, о котором никогда не следует забывать... Ведь оно мчится как ошалелое, ни с кем и ни с чем не считаясь!

И Виктор Антонович возненавидел время, а заодно и пространство. Он решил преодолеть их и встал, когда была ночь. До рассвета он успел написать Ксении большое письмо, а утром отправил его спешной почтой прямо в ленинградский адресный стол.

* * *

А Ксения, как только Астрахань скрылась из виду, прошла в свою каюту, задвинула окно деревянной решеткой и растянулась на мягкой белой кушетке.

За окном умиротворяюще шумела вода.