Девочка-Царцаха

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Вернувшись из Салькын-Халуна, старик Говоров немного прихворнул: простыл маленько, ночуя в степи. Несколько дней он провел в постели и думал о смерти.

«Неровен час, придет она за мной, а дела-то мои не кончены...» Ждать, когда молодежь познакомится, на его взгляд не стоило: будут хоровдиться, стесняться, а если самому вмешаться, дело пойдет скорее. И как только ему полегчало, он начал действовать: придумал посадить перед своим домом деревья и пошел к Василию Захаровичу на питомник, попросить парочку саженцев тополей либо ясеня.

Василий Захарович дал ему и тех, и других, да еще посоветовал, как за ними ухаживать. Старик завел речь о делах хозяйственных, а лесовод до таких разговоров был великий охотник. Решено было, что Василий Захарович заглянет к Говорову, кое-что посоветует насчет плодовых деревьев.

Василий Захарович зашел на другой же день. Пока они в саду гуляли, поспел самоварчик. Говоров очень уж просил гостя не побрезговать — откушать чаю с медком. За чаем прислуживала Машенька — русая, синеглазая девушка, кровь с молоком. Была она в новом сатиновом платье; отец успел шепнуть ей, чтобы опа к столу вырядилась получше. Машенька потчевала Василия Захаровича добросовестно, но не вымолвила ни слова, стеснялась.

После чая Говоров повел Василия Захаровича во двор, показал ему и лошаденку, и хлев для двух коров, которые были еще в поле вместе с пятью баранами, открыл и свинарник, где выкармливались два борова, пудов на десять каждый, показал свиноматку с двенадцатью поросятами. Во дворе бегало десятка полтора кур, а между ними важно расхаживали индюк и индюшка.

— Есть у меня и утки с гусями,— доложил Говоров,—они спозаранку на пруд уходят, а к вечеру сами домой ворочаются. Зимой мы без мяса не сидим.

Василий Захарович похвалил хозяйство старика.

— Хозяйство — оно хорошее, слов нет,— согласился Говоров,— да вот не знаю, кому оно после смерти достанется.

— Как кому?—удивился Василий Захарович,—Дети-то у вас есть?

— Сыновьям оно не нужно, они своим обзавелись, а эта усадебка дочке назначена, когда она замуж пойдет. А за кого — вот забота. Вдруг вертопрах какой попадется?..

Говоров провожал Василия Захаровича до пруда, интересовался как тот живет, кто ему готовит обед, да кто стирает, и несколько раз, сокрушенно качая головой, выразил мнение, что нехорошо, когда молодой мужчина мыкается в одиночку.

Прощаясь, Говоров, как бы невзначай спросил Василия Захаровича, нет ли у него на питомнике поденной работы для Машеньки, а то она день-деньской сидит дома; на питомнике она хоть с девушками перемигнется, да что-нибудь себе заработает. Приданое у нее есть, конечно, и неплохое, а все же лишнее платье да платок не помешают.

— Присылайте. Работа найдется.

Василий Захарович понял хитрость старика. Он и раньше слышал от него какие-то намеки, да не думал никогда, что они к нему относятся; а на этот раз не понять его мог бы только юродивый. О таком хозяйстве, как у Говорова, Василий Захарович даже не смел и мечтать, поэтому поведение старика сильно его взволновало.

До сих пор Василий Захарович чувствовал себя едва ли не самым последним человеком в Булг-Айсте: и Эрле, и землемер, и даже Обушиев-калмык жили много лучше его. Внимание Елены Васильевны он считал для себя счастьем, и когда она предложила ему заниматься, он с радостью согласился. И он старался учиться, чтобы стать впоследствии специалистом, хотя бы средней квалификации. Но ученье его плохо продвигалось: порою он чуть не стонал над алгеброй и геометрией, а сама Елена Васильевна иногда, выходя из себя после многократных объяснений одного и того же, говорила:

— Какой же ты, Вася, у меня бестолковый!

После посещения Говорова Василий Захарович сильно задумался. Представляя себя владельцем хозяйства старика, он чувствовал прямо-таки отвращение к алгебре и геометрии, а сама Елена Васильевна, к которой он как будто питал искреннюю привязанность, показалась ему чужой. И в самом деле,— думалось ему,— так ли уж необходимо человеку образование? Вот, например, он—кончил трехмесячные курсы и уже заведует питомником. Работа самостоятельная. Зарплаты хватает. Если он что-нибудь не знает, можно спросить у того же Эрле. Люди грамотные кругом есть, они научат и посоветуют. Зачем же мучиться с какими-то задачами, экзаменами? Вот Говоров—и читать как следует не умеет, а живет не хуже, а много лучше образованных людей!

Елене Васильевне такая жизнь, конечно, не нравится. Она только и мечтает о городе да ругает своих коров. Она хоть и грамотная, а, пожалуй, сама до сих пор не знает, что она любит! Правда, человек она хороший, добрый, но разве этим проживешь? да и любит ли она его? Сегодня с глазу на глаз бестолковым, а завтра, чего доброго, и на людях дураком назовет. А Маша — неграмотная, с нею проще будет. И намного она красивее Елены Васильевны!

Вернувшись от Говорова, Василий Захарович тихонько прошел по коридору к себе и заперся. Заниматься не хотелось.

С Еленой Васильевной он увиделся на другой день вечером: она сама зашла узнать, что с ним. Василий Захарович сослался на головную боль.

— Когда же мы будем заниматься?

— Видишь ли, сейчас очень много работы на питомнике, и прямо не знаю, как управиться!

Елена Васильевна пожала плечами:

— Ты раньше иначе говорил...

Утром в коридоре она участливо спросила его, перестала ли болеть голова и будут ли они сегодня заниматься.

— Я здоров, но заниматься сегодня не буду: у меня много работы.

Больше Елена Васильевна его не звала. Она ждала, когда он сам придет. Должно же было это случиться рано или поздно. Настроение ее портилось. Саранчовая работа заканчивалась, скоро надо было возвращаться к прежним занятиям, которые ничего ни уму ни сердцу не давали: а тут еще единственный друг ни с того ни с сего начал на нее дуться. За что, спрашивается? За то, что она его учила, заботилась о нем и даже потихоньку от людей ему носки штопала?

И досталось же в Угатаевском улусе проезжавшему в Булг-Айсту астраханскому шоферу! Едва он заехал на территорию улуса, как дорогу перерезал поток саранчи. Автомобиль попал в самую ее гущу, и колеса забуксовали.

Устав перебирать известные и изобретать новые ругательства, шофер вынужден был ждать и задремал. А очнулся — глаза его чуть не вылезли из орбит: набившаяся в кузов саранча дожирала рассыпанные там стружки, прыгала по капоту, по кабине. Когда он сунул руку в карман за портсигаром, то вместе с ним извлек огромную жирную нахалку!

Упоминание всех святых и родителей саранчи несколько помогло шоферу облегчить душу от гнева. В голове у него прояснилось: он понял, что ему следовало не ехать по саранче, а дать ей дорогу. Шофер прибыл в Давсту с большим опозданием; передавая председателю Давстинского исполкома почту, он рассказал ему о своих приключениях. Председатель призадумался, вспомнив, что весной к нему приставала какая-то девчонка насчет рабочих, подвод и быков, а он еле-еле от нее избавился.

«Приезжала, когда в степи и травы почти не было,—думал он,— а теперь, как раз когда следовало бы, носа не кажет. А что если, неровен час, и область потребует к ответу: почему довели до того, что саранча останавливает машины? Лучше поздно, чем никогда». Председатель решил вызвать Ксению. Для пущей крепости вызова он обратился к прокурору, которому объяснил, что инструктор области ни разу за все лето не приезжал в Угатаевский улус, а теперь саранча останавливает транспорт и нужно с ней бороться.

Оставшись одна, Паша Бондарева уже не скучала, как раньше. Ксения оставила ей большое задание, и за это время она уже довольно хорошо читала букварь и исписала буквами и словами целых три тетрадки. Родители об этом ничего не знали. Все должно было выясниться после возвращения Ксении Александровны, и Паша ждала ее с трепетом.

Но Прокофий одним махом решил дело по-иному.

— Собирай, мать, дочку. Послезавтра приедут за ней из Цаарана. Сговорился я, нянчить она будет там. За зиму себе обувку и платье заработает.

Паша не смела возражать отцу: она только смотрела на него, широко раскрыв глаза. Потом уронила голову на стол и тихонько заплакала.

— Чего ты?— удивился отец.

— В школу хочу-у...— жалобно проговорила Паша.

Прокофий нахмурился.

— Ишь чего удумала! Вот, мать, сто раз я тебе говорил, не пускай девку к агрономам. Не иначе как эта Ксения Александровна ее с панталыку сбила! Дурная!— прикрикнул он на дочь, которая, услышав про свою приятельницу, заголосила еще пуще.— Это интеллигенты про школу могут говорить, им что! Не работают, а за букашками бегают! Ленты научили в косы заплетать! Слышь, брось реветь, а то стегану!

Пообедав, он ушел в поле, а Паша долго еще хныкала за столом, а потом забралась на печку и не слезала до следующего утра.

Полкан целыми днями бегал по степи, где охотился на сусликов, подкрадываясь к ним с подветренной стороны и терпеливо выжидая, когда осторожный зверек высунется из норки. Тут он его и хватал.

На этот раз он забежал довольно далеко, охотился удачно, наелся всласть и лег подремать, но услышал стук колес.

Слегка потянув носом, он вскочил и, задрав хвост, рванулся туда — на дорогу.

— Полкан! Как гы здесь оказался?!—крикнула Ксения.— Поди, поди сюда, Полкан!

При звуке знакомого голоса Полкан стрелой взлетел на телегу и, прежде чем Ксения успела опомниться, задыхаясь и визжа, облизал ее лицо и руки. Ксения пыталась его удержать, усадить с собою, но где там! У Полкана есть собственные ноги. Разве он мог согласиться ехать в Булг-Айсту на каких-то колесах! Он спрыгнул с телеги и помчался рядом, приветствуя Ксению неистовым лаем и визгом. Он забегал вперед, выжидая, когда лошадь его догонит, но так как она, по его мнению, бежала слишком медленно, Полкан возвращался, громко ругал ее за лень и даже грозился откусить ей ноги и снова мчался вперед.

Заметив приближающуюся телегу, Маша присмотрелась и закричала:

— Паша! Па-ша! Ксения Александровна едут! Бежи стревать! Черная, похудевшая Ксения спрыгнула с подводы и крепко обняла Пашу.

— Ну, как без меня поживала?

Паша хотела ей сразу все сказать, но рядом стояла мать.

— Ничего, хорошо...— едва слышно ответила девочка.

Ксения быстро прошла к себе, бросила вещи и побежала на почту.

Письмо с сургучной печатью она прочла дважды, протерла глаза и рассмотрела штамп.

— Дур-рак!— выругалась она.

Паша тихонько открыла дверь.

— Я... уезжаю.

— Куда?

— В соседнее село, в няньки... Папаня велел...

— Как же это? Я сейчас с ним поговорю. Где он?

— В поле. Уже и подвода здесь. Я попрощаться с вами пришла...

— Да как же это! Ах, какая досада!—Ксения совсем растерялась,—Ну, что делать... До свиданья. А с папаней я поговорю. Обязательно поговорю. Может, он согласится. Постой! Вот возьми на дорогу.— Ксения протянула ей деньги.

— Не надо...

— Как не надо? Пригодится. Ты ведь заработала. Помнишь, стрекоз мне приносила?

— Поломала я стрекоз-то, вы их выбросили,— уличила Паша Ксению.

— Паша!— раздался из коридора голос матери.

— Пойду я. Кличут...—и девочка исчезла.

— Вот так возвращение!—сказала себе Ксения и еще раз прочла письмо прокурора.— Нет! Он писал это с температурой градусов в сорок! Работе с саранчой конец, а у него только начало! И еще грозит арестом, если не приеду. Ишь ты! Пусть попробует! Что-то я хотела?—Она пометалась по комнате и вспомнила: — Маша! Как же это вы отпустили Пашу? Ведь она маленькая! Ее еще самое нужно няньчить!

Не я это, Ксения Александровна. Сам это, Прокофий. Разве с ним сговоришься? Что задумал — хоть умри, сделай!

— Да что ж вам девочку свою не жалко? Не ожидала я от вас, а Прокофию вашему скажите, что он гадкий человек! Вот и я сама ему скажу, как только увижу. Сам неграмотный, так думает и дети пусть в темноте живут! Паше нужно в школу, понимаете вы или нет? В школу! Бессовестные вы люди!

Маша не обиделась на Ксению. Она сама украдкой утирала слезы.

— Уехала дочка?—спросил Прокофий, вернувшись вечером домой.

Маша ничего ему не ответила.

— Чего молчишь? Аль глухая?

— А ты чего спрашиваешь? Слепой, что ли? Радуйся теперь! Кусок для девки пожалел! И впрямь ты гадкий мужик, правильно Ксения Александровна давеча про тебя оказала.

— А мне что? Пущай говорит. Это интеллигенция. Давай ужин.

— Сам возьмешь,— огрызнулась Маша.