Девочка-Царцаха

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Михаил Иванович подъехал к конторе сельскохозяйственной станции на подводе, нагруженной мешками с мякиной и тремя бочонками с мышьяковисто-кислым натром, и пригласил Капитолину садиться.

Капитолина вышла почерневшая от злобы. Ей все-таки не удалось отделаться от поездки на саранчовую работу. Эрле, который последние два дня с нею не разговаривал, вышел следом с чемоданом. Он посоветовал Михаилу Ивановичу передвинуть химикаты назад, чтобы они подпирали мешки с мякиной.

— А ты садись сверху, на мешки,— сказал он жене, подал ей чемодан и пошел обратно в контору, где он уже второй день сидел в полном одиночестве.

Елена Васильевна сразу после отправки стада уезжала в степь на борьбу с саранчой, откуда возвращалась поздно вечером, а Василий Захарович уезжал туда в полдень прямо с питомника.

Когда подвода отъезжала, Эрле высунулся из окна с газетой в руках и сказал:

— Голову Озуна оценили в пять тысяч... Ну, теперь ему скоро конец. А все-таки ночью вы не ездите. Мало ли что может в степи случиться. У вас, Михаил Иванович, наган с собой?

— А как же... — Михаил Иванович похлопал себя по правому боку.— Не извольте беспокоиться! Ни себя, ни Капитолину Семеновну в обиду не дам...

— Ну, с богом!— сказал Эрле, отходя от окна.

Настроение у Капитолины было отвратительное. Она ненавидела весь мир, который, как ей казалось, восстал против нее. Единственным законом своей жизни она признавала формулу «я хочу» и ни с кем и ни с чем не считалась. И вот ей не хочется, а приходится ехать. От сознания этого она была почти больна.

— Что это вы такие грустные, так сказать?— осторожно спросил Михаил Иванович, заглядывая под косынку Капитолины, которой она пыталась спастись от ненавистного ей загара.

— Не хочется мне ехать,— отозвалась она, откидываясь на мешок с мякиной.

— А вы зачем ножки на весу держите? Вы их, так сказать, подберите и между мешками как в люльку ложитесь. Подремлете немного, авось тоска и пройдет, так сказать... Дорога у нас нынче длинная. Не угодно ли?— порывшись между мешками, Михаил Иванович достал из небольшого фанерного ящичка пару конфет и протянул ей.

— Спасибо...— Капитолина любила сладости.—Какие вкусные!

— Почему это, так сказать, саранча до сих пор никого не бес-покоила, а нынче о ней столько шумят?— сказал Михаил Иванович, тоже отправляя в рот конфетку.— Раньше ее и в заводе не было, а в этом году напасть такая случилась, так сказать... Помнится, с испанкой так же было — жили люди, не болели. Никакой испанки не бывало, даже в Испании самой, и вдруг она объявилась. Что только не делается!..

— Про испанку я не знаю, а саранча жила всегда, и ничего особенного не было, а тут крикунья приехала и шум на весь улус подняла.

— Это вы про товарища, так сказать, Юркову?—Михаил Иванович подал Капитолине еще пару конфет.— Не стесняйтесь, кушайте... Я в дорогу всегда для развлечения килограммчик, а то и полтора, в зависимости от расстояния, беру. Вполне согласен с вами. Товарищ Юркова очень беспокойная барышня или, может, дамочка... Я, например, никогда бы себе так шуметь не позволил, хотя и я не без образования. Вы не смотрите, что я мякину доставляю. В жизни, так сказать, всяко приходится. Я никакой работой не гнушаюсь. Честно кусок хлеба заработать—вот мой принцип!— и Михаил Иванович стукнул себя по груди и снова за- пустил руку в ящик с конфетами.

— Да, несимпатичная она,—подхватила Капитолина.—И какая неженственная! В бриджах ходит, кепка на затылке, курит и даже свистит!

—Ай-ай!—Михаил Иванович покачал толовой.—Что делается!

— А недавно пришла она в контору, с моим мужем разговаривает, а у нее из кармана черные черви ползут, да какие косматые!—Капитолина содрогнулась.—Она их голыми руками с крапивы собрала и говорит: «Правда, какие красавицы? Я, говорит, себе когда-нибудь такое платье сделаю — черное бархатное с бриллиантиками, как у этих гусениц. Они, говорит, и вместо брошки подойдут» — и хотела на меня червя примерить. Я, конечно, человек нервный, испугалась, вскрикнула. А она говорит: «Они ж не поганые!» И, представьте, поцеловала червяка и стала щекой об его космы тереться!— Капитолина сплюнула.

— Тьфу!—сплюнул и Михаил Иванович.—Что делается!

А вы конфетку скорей, конфетку...

Найдя таким образом общий язык, путники занялись критикой булг-айстинских знакомых и не заметили, как подъехали к Сон-рингу, где следовало оставить один бочонок химикатов.

— Я с вами туда не поеду,— сказала Капитолина, соскакивая с телеги у поворота.— Я здесь вас подожду, немного нужно ноги поразмять. Вы ведь недолго?

Когда Михаил Иванович подъезжал к школе, Клавдия Сергеевна выглянула в окно.

— A-а! Наконец-то химикаты приехали! Здравствуйте, Михаил Иванович. Заходите. А у меня как раз чай на столе.

— Премного вам благодарен-с,—Михаил Иванович привязал лошадь и пошел в школу.— Здорово, брат!— сказал он Нимгиру, который сидел с книгой на крыльце.— Просвещаешься, так сказать? Молодец, молодец!—и он пошел к Клавдии Сергеевне, на ходу доставая расписку в получении химикатов.

— Сорок килограммов. Куда так много?—удивилась Клавдия Сергеевна, вскользь взглянув на расписку.

— Фасовка-с такая... Остатки сдадите.—Михаил Иванович спрятал расписку и заметил на столе газету.— Старая?

— Нет, я еще не читала.

— Она самая. Вот статья насчет Озуна. Пять тысяч... Что делается!—Он прочитал статью, сложил газету и положил на стол. — Эх! Вот бы поймать! Как пожить можно бы на эти денежки! Дым коромыслом, так сказать!

Клавдия Сергеевна налила ему чаю. Он выпил полстакана и вдруг, побагровев, взялся за голову.

— Что с вами?— спросила Клавдия Сергеевна.

— Не знаю... После жары это бывает.— Отодвинув недопитый стакан, он встал.—Спасибо, я поехал. Ах, да... Забыл совсем... Право, мне неудобно вас беспокоить, но...

— Да что такое, вы не стесняйтесь.

— Мне видите ли, в Харгункинах с рабочими рассчитаться за пошивку сумочек предстоит, так сказать... А деньжат-то у меня недостаток. Товарища Юркову встречу ли в степи, не знаю. А вдруг, так сказать, разминемся.

— А сколько вам нужно?

— Немножко... Рубликов сорок. Я вам на днях верну. А если товарища Юркову встречу, то завтра же и завезу. Расписочку вам дам, если хотите...

— У меня всего тридцать рублей, а расписки мне никакой не нужно. Это мои собственные.

Клавдия Сергеевна встала из-за стола, чтобы достать деньги.

— Нет, как же без расписки! Обязательно я вам ее оставлю Для порядка, так сказать... — Михаил Иванович снова присел к

столу и, пододвинув к себе газету, положил на нее листок, вырванный из блокнота, и начал писать.

Клавдия Сергеевна положила перед ним деньги.

Не дать ли вам таблетку от головной боли?— участливо предложила она, обратив внимание на то, что Михаил Иванович опять побагровел.

— Буду благодарен,— ответил он, подняв на нее доверчивые голубые глаза.—Голова болит, и даже расписку я не так написал.— Он разорвал расписку и взял другой листок.

Пока Клавдия Сергеевна искала таблетку, он написал вторую расписку, положил ее на газету, а клочки от первой спрятал в карман.

Поблагодарив Клавдию Сергеевну, он пожелал ей счастливо оставаться и вышел. Сняв с подводы два бочонка химикатов, он поспешно отнес их на крыльцо и отправился в путь, не попрощавшись с Нимгиром, который все еще сидел на крыльце и смотрел ему вслед.

Когда несколько позже Нимгир зашел к Клавдии Сергеевне и хотел почитать газету, оказалось, что от нее оторван изрядный кусок.

Михаил Иванович подоспел к повороту как раз в тот момент, когда Капитолина слегка подпеклась на солнышке и начала нервничать. Он усадил ее на мешки как можно уютнее, и они поехали дальше.

Булг-Айстинские знакомые были уже раскритикованы, и Капитолина намеревалась приняться за сонринговских, но Михаил Иванович был так сосредоточен, что она удивилась:

— Вы как будто чем-то расстроены, Михаил Иванович? Уж не обидели ли вас чем-нибудь в Сонринге? Там и Клавдия Сергеевна заноза, а уж Нимгир — известный грубиян и нахал.

— Нет-нет... То есть да-с, немножко расстройство есть... — отвечал Михаил Иванович.— Но это, так сказать... Бывает у меня... Вспомнил, как жена меня обидела, вот и переживаю... Больно, знаете ли! Если бы я, скажем, никудышным человеком был, а то ведь я на все руки мастер... и благодарность от Кирова имею...

Михаил Иванович натянул левую вожжу, сворачивая в балку и одновременно рассказывая, как он спасал для народа пять миллионов. Подвода накренилась, и Капитолина, он сам и вся их поклажа опрокинулись и покатились на дно балки. Отчаяннее всех мчался туда бочонок с мышьяком; перегоняя Капитолину, он подпрыгнул и шлепнулся в грязь. Лошадь, изумленная столь неожиданным и разнообразным состязанием в бегах, решила не отставать и, храпя и фыркая, понеслась вниз, где и увязла по колено в грязи.

Михаил Иванович бросился к ней, на ходу потирая ушибленную ногу.

Капитолина сидела в грязи, с неподдельным ужасом разглядывая руки, которые издали казались одетыми в черные митенки.

— Уф! Что делается! Какое несчастье!—воскликнул Михаил Иванович, стараясь вывести лошадь.— Сделайте милость, Капитолина Семеновна, подержите ее, а я постараюсь перевернуть подводу.

Но Капитолина боялась подходить к лошади. Все же после некоторых размышлений она отважилась помочь Михаилу Ивановичу. Общими усилиями им удалось собрать поклажу и выбраться из злополучной балки. Прибыли в Харгункины вечером, школа и исполком оказались запертыми. Скоротали ночь на школьном крыльце, притулившись к запачканным грязью мешкам с мякиной.

Приехавший рано утром председатель Ибель Сарамбаев отпер школу. Мякину свалили в коридоре. Капитолина решила лечь и выспаться.

Напоив лошадь, Михаил Иванович вернулся в класс вместе с председателем, который собирался тотчас ехать за рабочими.

— Вы, может быть, распишетесь в приемке груза?—деликатно спросил Михаил Иванович Капитолину, которая уютно прилегла рядом с мякиной.

— Не хочется вставать,— ответила она.— А куда вы торопитесь? Ведь вы должны дождаться здесь Юркову.

— Совершенно верно-с... Но расписочку надо подписать, так сказать, для порядка, а то потом, глядишь, и сам могу забыть.

—Ибель,—обратилась Капитолина к председателю,—подпиши, пожалуйста.

Председатель подписал и уехал.

Капитолина спала как убитая до самого вечера, а когда проснулась, чемоданчик ее был открыт, а лежащий в нем кошелек пуст.

Выезжая из Булг-Айсты, она положила туда пятьдесят рублей. Она вскочила, порылась в чемодане, ничего не нашла и расстроенная выбежала на крыльцо.

Нигде поблизости не было видно ни подводы, ни Михаила Ивановича.