ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Салькын-халуновский учитель вернулся из Булг-Айсты расстроенный: за что она его обидела, эта Кюкин-Царцаха? Разве он сказал ей хоть одно резкое слово? Правда, он старался ее почаще видеть, искал ее, и в Булг-Айсту ездил только ради того, чтобы встретиться с ней...

Случилось это на ярмарке, где они были с лесоводом и зоотехником Сорокиной. Ксения была очень веселая, и Виктор Антонович только смотрел на нее. Как он смотрел, он и сам не знает, но Ксения Александровна вдруг перестала смеяться, и, когда их спутники отошли в сторону, сказала ему:

— Вот что... Не смейте так смотреть на меня... Вы испортите себе глаза, а мне настроение.

Сказала ядовито и больше не улыбнулась. Ну хотя бы ради приличия превратила бы все это в шутку.

Виктор Антонович чувствовал себя, как после ожога. Для чего же человеку даны глаза, если нельзя смотреть куда хочется! И почему на нее нельзя смотреть? Подумаешь! Пусть-ка лучше сама спрячется под какой-нибудь колпак, если ей не нравится, что на нее смотрят. Еще никто и никогда не говорил ему подобное. С тех пор прошло порядочно времени, а он все продолжал думать о ней, о ней и о ней.

Для нее, наверное, ничего не существует, кроме саранчи. Она будет синим чулком, это ясно! И все-таки она хороша даже в своем выгоревшем кепи с переломанным козырьком. Глаза у нее совсем зеленые, как у кошки, и с искорками, волосы темно-каштановые и вся она золотистая от загара... Маленькая, тоненькая, ловкая! Так бы и смотрел на нее без конца, но... Почему она рассердилась? Он даже не умеет ухаживать, а если бы и умел, все равно не посмел бы: она же это не любит... Колючая, как крапива!

Шагая по пустому классу, он вспомнил, что в его записной книжке есть листок крапивы, который она подарила ему в первый день их встречи в Булг-Айсте. Какая она была в тот день ласковая и веселая; стояла в галифе, в синей блузе с распахнутым воротом, а рядом с ней Полкан... Он достал записную книжку. Листок крапивы лежал там, совершенно не изменивший цвета. Виктор Антонович хотел выбросить его, но раздумал и спрятал книжечку в карман.

— Все кончено! — сказал он, в сотый раз направляясь от двери к окну.

Занятия уже кончились, и дети разбрелись по кибиткам до осени. Если Виктор Антонович не выдержит экзамен в сельскохозяйственный институт, он вернется сюда.

«Ах, почему такая тоска?»

Виктор Антонович перешел из класса к себе и сел за книгу, решив повторить математику, но с каждой страницы на него смотрела Ксения; она забиралась в фигурные скобки, садилась на полочки вместо числителей и, прищурив зеленые кошачьи глаза, повторяла: «Вы испортите себе глаза».

Он захлопнул книгу и вскочил:

— Да что же это такое!—воскликнул он и забегал по комнате.— А ведь я не умел тосковать...

По запылившемуся стеклу ползала большая синяя муха и жужжала настойчиво и противно. Виктор Антонович поймал ее и хотел убить, но отвлекся, взглянув в окно. Унылая серая степь. Почему до сих пор он не замечал, как невыносимо скучно жить в Салькын-Халуне?

Муха, которую он все еще держал за крыло, отчаянно зажужжала, стараясь вырваться, Виктор Антонович посмотрел на нее, хотел оторвать ей голову, но муха тоже смотрела на него красными глазищами и так рвалась, что он пожалел ее и выпустил через форточку.

«А ведь уже родилась саранча,—вспомнил он,—и Ксения Александровна обязательно приедет сюда, и скоро...»

Вечером в аймак прибыли аппараты и яды для борьбы с саранчой. На ящиках с ядами были нарисованы черепа и кости. Виктор Антонович рассматривал их и думал: «Она тоже на них смотрела, а может быть, и трогала эти ящики». Погладил шершавую доску одного из них и занозил себе палец.

«Все, что ее касается,— колючее»,— подумал он, вытаскивая занозу.

Мутал Боваев сказал, что она обещала быть завтра утром, а рабочих пока ни одного нет, и он не знает, что делать. Как бы не было скандала.

— Этот Кюкин-Царцаха—отчаянный девушка!

Виктору Антоновичу стало приятно и больно от одного только ее имени.

«Отчаянная девушка»,— повторил он шепотом.

Вечером Мутал сообщил, что в окрестностях опять появилась банда и что у одного калмыка увели корову. Он был взволнован: если не достанет рабочих, Кюкин-Царцаха, конечно, нажалуется на него. Выйдет, что это он сорвал борьбу с саранчой. Но никто не хочет жить в степи, когда рядом носится банда. Придется ехать в дальние хотоны, уж там-то он обязательно кого-нибудь уговорит.

Днем над Салькын-Халуном промчалась гроза. Виктор Антонович загрустил еще больше: из-за погоды 'Ксения Александровна может задержаться.

Когда Мутал на другой день уезжал, Виктор Антонович был уже на ногах; он то и дело выходил на крыльцо и глядел на дорогу.

Наконец с булг-айстинской стороны на самом горизонте показалась черная точка.

Виктор Антонович стоял на крыльце до тех пор, пока не различил лошадь и сидящих в телеге. Тогда он вошел в свою комнату, принялся смотреть в окно, а когда подвода остановилась у крыльца, с деланым равнодушием раскрыл первую попавшуюся книгу и изобразил, что поглощен чтением.

Ксения влетела в комнату, как к себе домой, и попросила бумагу и чернила. Виктор Антонович молча подал ей и опять уткнулся в книгу. Вошел Говоров. Расписавшись дрожащей рукой и пересчитав деньги, он простился и вышел.

— Вы, надеюсь, разрешите у вас остановиться?

— Пожалуйста,—как мог сухо ответил учитель, разглядывая пуговицу на своей толстовке.

— Отряда еще нет, а я-то торопилась.— Она подошла к окну, оперлась на подоконник и тотчас выпрямилась и начала отряхиваться.— Фу! Какая пылища! Похоже, что у вас не убирали недели две! А скатерть-то! Это не скатерть, а портянка из грязного сапога, вот это что!

Виктор Антонович фыркнул и закусил губу.

— Впрочем,—продолжала Ксения, — уборка помещения— бабье дело. Удивительно, как вас не засыпало за это время по горло.

— И вовсе нет!—не выдержал Виктор Антонович.— Я подметаю каждый день. А вы как будто и не знаете, что ветер проникает всюду и наносит пыль.

Он с досадой наклонился над книгой: так беспечно болтает, точно между ними ничего не произошло!

— А вы мне дадите что-нибудь горячее? Я эти дни сидела на сухомятке.

— У меня ничего еще не готово.

— На нет и суда нет.

Ксения предложила ему бутерброды. Он отказался и пошел к уборщице попросить приготовить обед, а затем пошел посмотреть, не приехал ли председатель. Мутала, конечно, еще не было. Тогда Виктор Антонович решил посидеть на крыльце, но как назло солнце пекло так немилосердно, что нельзя было высидеть и пяти минут. Пришлось возвращаться к себе и опять с самым сосредоточенным видом открывать книгу.

— Вы уже видели саранчу?— спросила Ксения.

Виктор Антонович молчал довольно долго, а потом сказал:

— Вы, кажется, мне что-то сказали?

Но теперь Ксения уткнулась в записную книжку.

— Ксения Александровна!

— Вы, кажется, мне что-то сказали!— передразнила она его. Он вспыхнул.

— Ну? Из-за чего вы дуетесь? Ведь это ребячество! Может быть, мне не стоит у вас оставаться? Я могу уйти в исполком или в кибитку к почтарю.— Ксения взяла сумки и встала.

Виктор Антонович вскочил и схватился за стол с таким видом, будто не Ксения, а стол ускользал от него.

— Нет-нет! Оставайтесь!

Ксения внимательно смотрела на него.

— Вы... меня оскорбили, и теперь... все кончено..— И Виктор Антонович сел на свое место.

— Оскорбила? Да вы с ума сошли! Когда? И что кончено?

— Все...

— А что начиналось?

— Ничего... — Виктор Антонович покраснел от досады на то, что говорил явные для самого себя несуразности.

— Вот и я думаю то же. Но чем же я вас оскорбила?

— Вы оказали, чтобы я...

— Ах, чтобы вы не... Помню. Ну сказала. Что теперь? Я сказала вам правду. Вы вызвали тогда у меня неприятное чувство. Разве я виновата? Мне не понравилось выражение вашего лица. Можете вы это понять?

— Да... Но я тоже не хотел вам причинять неприятность.

— Ну и хорошо. Все должно быть забыто.

Она протянула ему руку, но вдруг лицо ее вытянулось, и, невольно обернувшись, Виктор Антонович увидел стоявшего на пороге Кулакова.

— А вот и я,— сказал он, широко улыбаясь,— видите? Я же говорил, что через месяц мы увидимся.

И, усевшись за стол, он начал рассказывать последние новости. Главной из них была недавняя проделка Озуна с каким-то русским, которого он так исполосовал, что пришлось беднягу отправить в больницу. Не удалось даже установить, кто он такой, откуда и зачем приехал.

Пока Кулаков рассказывал, поспел обед.

— А ваш отряд готов?— спросил Кулаков.

— Пожалуй, его вообще не будет. Все боятся выходить в степь,— грустно ответила Ксения.

— Ну, не может быть. Я помогу собрать. Неужели меня не послушают? Будет вам отряд!— пообещал он, уходя.

«Кажется, проветрился, и дурь его прошла... Ведь может же вести себя по-товарищески!»—облегченно вздохнула Ксения.

Мутал вернулся из степи к вечеру.

— Никто пока на работу не идет, боятся бандитов. Завтра еще раз поедем. Если народ сам не пойдет, штрафовать будем.

— Ну, штраф тут не поможет. Уговорить надо,— сказала Ксения.— Неужели у вас нет комсомольцев?

На душе у нее стало неприятно.

— Сейчас спать пойдем,— сказал Мутал.

— Подожди минутку, Мутал, присядь,—попросила Ксения,— Виктор Антонович, идите сюда. В прошлый раз Мутал все хорошо понял, со всем согласился, замечательно провел собрание, а на днях в Булг-Айсте... Прямо-таки зарезал! «Работать не будем, воды нет, бандиты кругом...»

— Но ты сам видишь, народ сейчас трудно собирать. Завтра рано опять поеду.

— Это я вое понимаю. И ты вообще хороший председатель. А вот почему ты в Булг-Айсте сказал, что на собраниях только болтают и что если все делать, о чем на собраниях болтают, с ума можно сойти? Вот это я не могу забыть до сих пор...

— Неужели, Мутал, ты действительно так сказал?— спросил Виктор Антонович.

Мутал поморщился.

— Конечно, сказал... Ты только один царцаха знаешь,— обратился он к Ксении,— и то тебе спать некогда. А мой работа ты совсем не знаешь. Думаешь, у меня мало дела? В Булг-Айсте, когда ты меня к прокурору таскать хотел, я очень злой был. Нас на двадцать шестой число вызывали, я двадцать пятого приехал вечером, а пленум начался двадцать седьмого! А работа в аймаке стоит, вот я шибко злой был и так тебе сказал. И сейчас скажу. На собраниях много говорят, а потом очень мало делают, и это правда!.. Ну, я пошел. Шибко устал я нынче: весь день туда-сюда, зовем, руками машем, кричим, просим... Очень устал...

— Должность председателя очень трудная,—сказал Виктор Антонович, когда Мутал ушел.— Начальников у него много. И все требуют, а он один, и не знает, как ему поспеть всех ублаготворить. А сколько скандалов у него в аймаке с одними гелюнгами и стариками. То мертвеца в степь выставят, вместо того чтобы похоронить, то лошадь от сибирки подохла, а ее зарывать не торопятся. Хорошо сонринговскому председателю — у него милиционер золотой, во все дела вникает. А у нас такого Нимгира еще не народилось. А заседания и собрания... С тех пор как я работать начал, не помню ни одного, которое бы вовремя началось...

Тускло светила лампа. Из степи доносился звон сверчков. На черное окно налипло множество бабочек и жучков. Около лампы кружились мухи. Виктор Антонович шатал по комнате. Ксения полулежала на кровати, закрывались плащом; ее немного знобило, так как, собирая гербарий, она засучила рукава и сильно обожгла солнцем руки.

— У вас есть оружие?—спросил Виктор Антонович.

— Ничего, кроме ножа. Зато... скажу по секрету: у меня есть стрихнин. Живой я бандитам не дамся. В улусе я просила оружие, а мне дали только разрешение на него. Где же я достану само оружие? Если бы оно и продавалось здесь, я купить не могла бы: денег таких нет...

Оба снова замолчали.

— Что же вы молчите? Скажите что-нибудь.

— Я буду рад, если отряд не соберется. Вы тогда уедете. И вообще вам не нужно было сюда ехать...

— Нет-нет! Что это вы говорите! Отряд должен быть, и я ни за что отсюда не уеду!

Решительными шагами вошел Кулаков, не замечая Виктора Антоновича, направился к Ксении.

— Как? Вы уже спите?

— Нет, кто же спит в это время? Меня лихорадит. Солнечный ожог.

— Стыд! Я вас не узнаю.— Кулаков взял стул и сел рядом.— А я, между прочим, за делом... Помните, тогда, в автомашине?

— Что в автомашине?—Ксения насторожилась.— Ах, да! Конечно, помню... Спорили: нация калмыки или нет...

— Да нет, я не про то... Что я вам тогда через окно пообещал?..

— Нет, ничего не помню,— поспешно сказала Ксения, глядя в упор на Кулакова.— Вы что-нибудь путаете, товарищ Кулаков, уверяю вас, вы мне ничего не обещали, да и не могли обещать, потому что я вас ни о чем не просила... Мне никогда и ничего от вас не было нужно.

— Эх! Забыли! Ну я скажу еще раз... Вы, между прочим, совсем для меня... И разрешите вам предложить... Ну, вместе по степям разъезжать будем. Вы — саранчу глушить, я —бандитов... и, между прочим, женка...—и он уставился на Ксению блестящими глазами.

— Что с вами? Вы женатый человек!

— Что ж что женат!.. Я вами с самого начала интересуюсь и давно все обдумал, потому и намекал вам... Здесь у милиционера уже и комнатка для нас с вами припасена. Пошли!—и он наклонился, стараясь взять руку Ксении и обдав ее запахом водки.

Ксения села и отодвинулась как можно дальше к стенке.

— Разрешите информировать, между прочим, я всерьез,—сказал Кулаков.— И что мне жена? Мы с ней все равно врозь живем. Пошли же! Там поговорим,— и он взял ее руку.

— Не смейте прикасаться ко мне!— с гадливостью оказала Ксения, вырывая руку.

— Значит не хотите провести со мной время, развлечься? Не хотите понять, что я здесь один, что нас, между прочим, в степи только двое... И в Булг-Айсте тоже ни разу не вышли пройтить-ся... И говорили, что у вас никого нет...

Кулаков насупился и, тяжело дыша, повел глазами.

Виктор Антонович давно перестал шагать; он стоял у стола и напряженно слушал.

— Чего смотрите?—воскликнул Кулаков.— Э-э... Понимаю! С ним значит... — и он повернулся к Ксении.

— Вы не ошиблись. Это—мой муж.

Ксения с трудом сдерживала бешенство и отвращение.

Виктор Антонович как-то странно всплеснул руками и выбежал из комнаты.

— Этот молокосос-то? Так вот что!— Кулаков хлопнул по колену.— Вы человек походный, и ему не пара. А мы сегодня с вами живем, а завтра, может, нас не будет. Такая у нас с вами работа. Вас здесь всякий обидеть может, а уж со мной... Сами знаете, кто я.

— Уж не думаете ли вы, что вы — это советская власть?— ядовито сказала Ксения.

— А что же, разве нет?

— Вы только исполнитель ее воли в борьбе с бандитами.

— Пойдете или нет?

— Да вы с ума сошли! Уйдите сейчас же прочь, гадкий пьяница!— крикнула Ксения.

— Я? Это я пьяница?— Кулаков вскочил, подняв руки, но Виктор Антонович, который незаметно вернулся, посадил его, с силой нажав на его плечи.

— Товарищ Кулаков,— сказал учитель,— пойдемте-ка, я вас провожу.

Кулаков хотел вывернуться, но учитель крепко держал его, а Ксения, готовая сию минуту сорваться с места, смотрела на Кулакова такими злыми глазами, что ему стало не по себе. Он еще раз; рванулся и встал и некоторое время смотрел то на Ксению, то на учителя.

— Ну что ж, коли так — целуйтесь,— произнес он сквозь зубы, и вышел.

— Почему вы сначала убежали?— спросила Ксения Виктора Антоновича.— Испугались ссоры с крупным человеком из-за какой-то Ксении Александровны?

— Нет...— Он прямо взглянул в ее глаза.

— Конечно, и у меня нехорошо получилось — будто я спряталась за вашу спину... Но он сам подсказал мне... Говорят, у мужчин такая психика — если женщина свободна, ей можно делать гнусные предложения, если с ней кавалер —пыл остывает...

— Я думал, что вы заплачете...

— Сдержалась... Знаете почему? Ведь Кулаков не думал, что оскорбляет меня. Откройте форточку, мне почему-то душно.

Они долго молчали.

Загрузка...