Девочка-Царцаха

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Отряд милиции во главе с Кулаковым искал Озуна в Мочагах, где банда оставила множество запутанных следов. Озун был большой мастер путать следы, а Мочаги—местность, изрезанная ильменями, простирающимися в степь верст на сорок, а то и более, и далеко не везде можно переехать их вброд. И, как назло, каждый день дул верховой ветер.

Этот ветер проклинают все, кто живал в Мочагах: он сдувает соль, выступающую на буграх, в ильмени, и вода в них делается такая горькая, что взять в рот невозможно.

И пески там тоже ужасные! Ноги вязнут! Как ни хлещи коня, идет он только шагом. А попадешь в камыши — неба не видать. Лошадь на лошадь поставь, сам сверху встань — все равно не увидишь, где .кончается эта травяная гуща. Летом еще ничего, а вот ранней весной в прошлогодних сухих камышах — чистое мученье? Лошадь, та голову опустит и таранит себе дорожку, а всаднику только и остается—'повода на луку бросить, а руками грести, как веслами, чтобы камыш не поколол тебе глаза. Едешь и думаешь: может быть, бандит где-нибудь вблизи подстерегает тебя!

Отчаявшись найти банду в камышах, отряд Кулакова выбрался на почтовый тракт и версты через две заметил свежий конский навоз на дороге. И, видать, много коней шло вместе—вся земля была побита копытами... А куда? Известно — к Хамурам. Это их любимое место. Кулаков тоже поехал туда. А как же иначе? Связала его судьба с Озуновой шайкой, вот и рыскай по ее следам...

Хотелось пить. Всадники ехали долго и молча, пока не попался, наконец, худуг. Худуги в этой степи попадаются редко, самое малое—верст через десять, а обычно —через двадцать или тридцать, а есть и такие места, где на семьдесят верст нет никакой воды!

Вода в худуге была с мусором, желтая, почти оранжевая, и пахла неприятно, но хорошо хоть не соленая. Пили ее жадно, зачерпывая кожаными калмыцкими ведрами, лошадей попоили и дальше поехали.

Надвигался вечер. Нужно было найти подходящее место для ночлега.

У восточного склона Хамуров Кулаков оставил товарищей, а сам пришпорил коня и, пригнувшись к передней луке и взявшись за холку, взобрался на уступ. Там, внизу, под лучами заходящего солнца простиралась низменность. Солончаки Шарголской долины вытягивались из нее длинной, извилистой лентой. Слева темнели предгорья Кавказа, а справа — склоны Хамуров... Недалеко в стороне Кулаков приметил подходящий овражек.

Он спешился и начал спускаться, ведя лошадь за собой и давя ракушки, густо покрывавшие землю.

На дне овражка оказалось несколько пресных луж и сухие камыши для костра. Через час после заката весь отряд уже поужинал и завалился спать. Только по бугру над овражком ходил дежурный милиционер.

Но недолго пришлось спать на этот раз отряду. Дежурный милиционер, шагая против ветра, учуял запах дыма и пошел проведать, не камыш ли горит. В соседнем овражке стояли оседланные лошади, а всадники ужинали... Затаив дыхание, милиционер повернул назад, чтобы разбудить своих. Шатнул — и в овраг посыпалась градом галька. Насторожились бандиты, почуяв недоброе, вскочили на коней — и были таковы. Погнались за ними милиционеры, но сильно отстали — боялись коням ноги переломать в темноте по оврагам.

Обидно было Кулакову, остервенел от досады. Из-под самого носа улизнули бандиты. И вот еще почти двое суток кружили по буграм и оврагам, но поймать бандитов не довелось. Кони ослабли совсем, а Озун со своими умчался далеко — за Шаргол, в донские степи. Был, правда, момент, когда разделяло их расстояние, достаточное для выстрела, и Кулаков послал все-таки пулю им вдогонку. Один из бандитов схватился за левую руку... Товарищи уверяли Кулакова, что ранил он самого Озуна. Да что проку в этом! Удрал бандит!

И пришлось Кулакову шажком возвращаться в ближайший аймак—в Салькын-Халун.

После полудня усталые, измученные всадники спешились около Салькын-Халуновской школы.

— Спать хочу!—сказал Кулаков, привязывая коня. Поднялся на крыльцо, лег ничком и захрапел. Остальные милиционеры тоже, наскоро пристроив лошадей, повалились, где попало.

Проснулся Кулаков, когда солнце подбиралось к закату.

Спустился с крыльца, растолкал одного из милиционеров, велел задать коням корму и пошел на кухню, где сидела старуха уборщица.

— А учитель где?

— Уехавши.

— Куда? Давно?

— Чуть солнышко. Искать поехали в степь.

— Что искать?

— Саранчу. Инструктор приехал из области. Лопаты взяли и председателя. К вечеру обещались вернуться.

— A-а... Ну, а как бы это насчет шамовки? У меня братва голодная. Мяса, что ли, купи у калмыков.

— Можно... Но они на вес не продадут... Целого барана брать?

— Ясно, целого. Отряд ведь не в три человека. Да ты скорей поворачивайся, не то сдохнешь тут от голода в дыре окаянной!— Кулаков вынул деньги, отсчитал сколько нужно и вернулся на крыльцо. Товарищи его все еще спали. Он подтянул потуже ремень, уселся на ступеньку и закурил.

«И что за жизнь распроклятая! Даже побриться некогда. День и ночь по степи носишься, косматый, как дьявол! Мерзнешь, жаришься-паришься, а для сердца радости никакой! И поесть по-человечески редко приходится... А Озуна все одно поймаем!»

Закручинился Кулаков, папироску выронил и снова задремал, а очнулся — уже сумерки. К школе кто-то идет. Кулаков подвинулся к краю, чтобы дать человеку пройти, и поздоровался.

— Кто это?—спросил учитель, наклоняясь к Кулакову.

Начальник отряда милиции засмеялся:

— Не признали?

— A-а, это вы... Ну, как Озун? Опять не догнали?

— За Шаргол утек,— глухо ответил Кулаков.— А вы откуда?

— На обследование ездил. Саранчовые яйца искали.

— Яйца? Неужели у нее яйца есть? И нашли?—с недоверием спросил Кулаков.— Что ж она, на манер курицы яйца высиживает, саранча-то?

— Да нет. Вы, если интересуетесь, заходите попозже к нам, мы вам и саранчу и яйца ее покажем, а инструктор вам расскажет, как они развиваются.

Наевшись жирной баранины и сразу повеселев, Кулаков пошел к учителю. Инструктор-то, оказывается, вон какой! Сидит такая махонькая, а ножки-то — с кулачок. И так серьезно с учителем беседует... И папироску покуривает!

Учитель повернулся к нему.

—Проходите к столу. Познакомьтесь.

Кулаков приосанился, одернул рубашку, назвался и протянул Ксении руку.

— Юркова,— просто сказала Ксения.

— Очень, очень даже приятно.— Кулаков расплылся в улыбке. Вы что же, за саранчой приехали?

_ Да... Дела здесь плохи. Если не принять меры, все пастбища будут съедены, а тут у вас военное положение. Как вы думаете, не помешает оно нам выйти в степь на борьбу?

— Осложнения, конечно, предвидятся... Но я так думаю и полагаю, мы его ликвидируем... А разрешите спросить, между прочим, учитель сказывал, вы яйца саранчовые нашли. Очень я этим заинтересовался. Нельзя ли взглянуть?

Ксения передала ему банку со своими трофеями, и Кулаков долго разглядывал их, поднеся к лампе и задавая разные вопросы.

— Удивляюсь,—сказал он, возвращая Ксении банку.

— В природе много удивительного.

— Удивляюсь, удивляюсь,— повторил Кулаков, не слушая ее. — Как же вы решились сюда приехать? Ведь отсюда бежать впору, а вы, между прочим, в одиночку и, кажется, не боитесь...

— А вы тоже приехали, да еще на какую опасную работу!

— Наше дело мужское, а бандиты, между прочим, женщин тоже не щадят, насилию подвергают и вообще...

— Но бандиты же знают, что здесь ваш отряд, и будут осторожны.

— Это тоже правда. Но все же опасно вам здесь... И без оружия. А у меня, между прочим, револьвер есть, вот вам бы такой.— Он достал из кобуры наган и протянул ей.

— Ой, какая прелесть! И с серебряной монограммой! «За отличную борьбу с бандитизмом»... Это ваша награда? Какой вы молодец! Нет, мне совсем не страшно работать в степи, где такой опытный специалист.

Ксения с уважением посмотрела на Кулакова, возвращая ему наган.

— Я так решил, что не уеду отсюда, пока его не изловлю.

До поздней ночи сидел Кулаков с Ксенией и учителем, наговорился за все время. Соскучился по русским людям. И про город поговорил,- и про кино, и про жену, что фельдшером в больнице работает, и карточку ее показал, и все свои удостоверения, пока не заметил, что учитель клюет носом, а Ксения спит.

— Заснула гражданочка-то,— сказал он шепотом,— устала, видать. Ну, я, между прочим, пойду. Спокойной ночи.

Проводив его, учитель несколько мгновений постоял, глядя на Ксению, и легонько потряс ее за плечо.

— Товарищ инструктор! Нельзя же спать сидя за столом! Ложитесь.

Ксения вскочила, протирая глаза, и не говоря ни слова, шлепнулась на кровать.

Учитель покачал головой, погасил лампу и вышел.