Девочка-Царцаха

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

K концу мая сады в Булг-Айсте отцвели. Саранча должна была родиться со дня на день, а деньги для найма рабочих и аппараты с химикатами еще не прибыли.

Михаил Иванович уже развез большую часть мякины по аймакам. Но что мякина, если не было химикатов!

Двадцать девятого мая Клавдия Сергеевна прислала обещанную записку: у Старого кургана началось рождение саранчи. Ксения совершенно растерялась и побежала на телеграф.

«Теперь-то областное земельное управление проснется! Дня через два-три, самое большее, я получу все, что положено»,— думала она.

В степь она больше не уходила, а бродила вдоль дороги, за околицей Булг-Айсты, или же с книгами забиралась в рощу. Читала она невнимательно, все время прислушивалась, не идет ли машина. Когда слышался гудок, она бежала посмотреть, не при-

был ли ее груз. Но машины привозили медикаменты, товары для магазинов, удобрения, строительные материалы или пассажиров

И на почту Ксения ходила несколько раз в день. Безрезультатно. Так прошла целая неделя, на булг-айстинском участке уже появилась саранча, а из Астрахани ни привета, ни ответа.

Ксению вызывали в исполком, к ней прибегал Эрле, и даже совсем незнакомые люди, которые приносили ей молоденькую саранчу. И все спрашивали скоро ли будут химикаты.

Ксения притихла и перестала выходить... Ей было стыдно перед булг-айстинцами за областное управление. Хмурая и напряженная, сидела она целыми днями дома и только теперь заметила, что ее спецовка нуждается в серьезном ремонте. Особенно пострадали бриджи от лазания по деревьям в саду Эрле. На коленях они прямо-таки светились. Ксения взялась за иглу. В этот момент к ней заглянула Елена Васильевна. Они уже перешли на «ты» и питали друг к другу теплые чувства. Та не упускала случая, чтобы не заглянуть к Ксении.

— Ксана! Идем ко мне!

— Не пойду!

— Почему?

— Опять будешь говорить о саранче и химикатах. Я скоро начну кусаться...

— Бедная моя девочка! Не буду, честное слово, не буду. Идем!

— Дай зашить... Посиди. Вот кончу, пойду к тебе пить чай. Ну, какие у тебя новости?

— Капитолина с жиру бесится. С тех пор как ей не удалось отправить меня в Харгункины, она совсем сошла с ума. Каждый день приходит сюда и выспрашивает у Маши, был ли здесь Эрле, заходил ли ко мне или к тебе, что говорил, на кого смотрел... И как не стыдно? Ой! Хочу в Москву!

— А что, в Москве нет своих Капитолин?

— Капитолины и там, конечно, есть, но с ними можно не иметь дела, а здесь — попробуй, когда она подносом торчит. Там на улицу выйдешь и чувствуешь, что живешь, а здесь — могила!

— Зато там нет твоих шпанских овечек и калмыцких коров.

— Я их ненавижу, понимаешь, не-на-вижу!

— Тогда валяй — переучивайся на актрису или бухгалтера.

— Хотя бы ты посочувствовала, и Елена Васильевна взъерошила ей волосы. Ксения вскочила и начала с ней бороться.

— Далась тебе Москва! Что ты там оставила! Ты ее и не знаешь как следует.

— Как это не знаю?

— Да так же, как я не знаю Ленинграда. В театрах и кино бываю раза три в год, а на большее — ни денег, ни времени. Что я потеряла, уехав оттуда? Автобусы? Они и здесь есть. Трамваи? Водопровод? Электричество? Все это сюда за нами придет! Я люблю Ленинград, но туда не прилетают ни саранча, ни луговой мотылек... Дом у человека там, где его работа.

— Но пойми, в моей работе нет никакой романтики, а я без нее не могу жить! Вот у тебя другое дело — саранча, масштабы, приключения... А у меня что? Кормовые рационы, производители... Скучно!

— Я не знаю твою специальность, но мне кажется, что и в ней есть романтика, а ты ее просто не увидела. Я думаю, что вообще вкус, цвет и запах жизни зависят от нас самих.

— Ну это ты хватила! По-твоему, белое может мне казаться черным, а Эрле зеленым?

— Вот именно! Но кроме наших представлений, есть объективные свойства предметов, и весь вопрос только в том, кто правильнее их видит. Вот, например, Эрле видел семейную жизнь в образе хомута, и что же? Он именно так и оформил свою. И теперь уже Эрле навсегда решил, что был прав... Жизнь вообще — сложная штука, и очень важно правильно на нее смотреть. Ой! Сколько гостей!—Ксения указала на массу среброкрылых бабочек, бившихся об оконное стекло.

Она распахнула окно, и бабочки устремились в комнату и заметались вокруг фонаря. С пруда доносилось восторженное урчание лягушек.

— Слышишь, как поют? Как хорошо им живется в тростниках! Никаких мыслей, никаких стремлений, кроме как поесть и размножиться. А раз так — никогда ни в чем не ошибаются. И в этом пруду у них есть все — никуда не надо ехать, нечего искать, знай только — разевай рот, глотай и пой! А мне не сидится на месте. Знаешь, на нашем курсе всего пять девушек, и четыре остались на лето в лаборатории. Будут рассматривать волоски и щетинки у насекомых... Разве это не лучше, чем скитаться по дебрям? А меня точно нечистая сила несет по свету! Вот так, как саранче хочется беспрерывно есть, так мне хочется все знать, все видеть, все испытать и все понять правильно!

— Да ты чудачка!— Елена Васильевна подошла к окну, и некоторое время они молча слушали лягушачий хор.

— Почему же все-таки Капитолина не может жить так, как хотя бы эти лягушки? Ну чем ей плохо? Ведь у нее все есть, кроме птичьего молока. А она выдумывает всякие глупости! Сколько раз я видела, она у конторы стоит и подслушивает... Даже за Эрле неудобно. Ну что ей нужно?

— Зачем ты так много говоришь о ней сегодня? Стоит ли она этого?

— Она-то не стоит, Ксана, а вот Эрле жалко. Он стал другим. Раньше с ним можно было и пошутить, и поговорить, а теперь он явно избегает разговоров. Это очень неприятно. Пойми, я с ним

встречаюсь каждый день, у нас общая работа, а тут... Точно я что-то нехорошее совершила...

— Сделай вид, что не замечаешь...

— И то стараюсь...

В первых числах июня Мутал Боваев прибыл в Булг-Айсту как и все аймачные председатели на расширенный пленум исполкома.

Ксения встретила его в ставке, где он, в ожидании заседания, разговаривал с товарищами.

— Ну как? Приготовились вы к борьбе с саранчой?

— Мы бороться не будем,— Мутал улыбнулся.

Ксения не поверила своим ушам.

— Озун вернулся. Кругом один скандал. Народ боится. На работу в степь никто не хочет идти.

— Но вы постановили на общем собрании бороться.

— Мало ли что... На собрании легко языком болтать. Если делать все, что язык болтает, с ума сойти можно...—Мутал откровенно посмотрел на Ксению, как на дурочку.

— Что? Собрание ничего не значит? Вы же говорили, что как бы трудно ни было, отряд вы создадите!

— Да мы бороться хотим. Подводы давно готовы. Рабочих тоже найдем, но вот вода...

— Что вода?

— Сам знаешь, кюкин, какой жар стоит на степи. Все худуги сухие остались. Где мал-мал на дне вода есть, богач забирает. За один день и бочку не наберешь.

— Ах так? То Озун мешает, то вода, то богач... А весной на собрании так красиво говорил: все дадим!

— Так я не подумал тогда,— председатель почесал лоб и сощурился.

— Не подумали... А когда подписывали постановление, думали? А знаете, сколько стоит переброска груза из Астрахани? Вы думаете, что это игрушки? Теперь вы за все заплатите из своего кармана! И вообще ответственность за срыв этой работы ляжет на вас!

Ксения свирипела. Она ненавидела Мутала в эту минуту как личного врага!

— Я по-понимаю...

— Нет! Вы еще не совсем понимаете! Оставить это дело я не могу. Пошли сию минуту к прокурору!— Она схватила его за рукав.

— Кюкин! Кюкин-Царцаха!—взмолился председатель.—Пожалуйста, не надо прокурора! Все будет! Выгоню народ, сколько надо. Воду достанем, хоть тресни! Только не надо скандал! Пожалуйста, не надо!

Ксения остановилась, с недоверием глядя на него.

— Все будет... Я сказал... Как-нибудь устроим.

— Через два дня пришлете в Булг-Айсту пять подвод для переброски груза на Шаргол.

— Пять!—ужаснулся Мутал,— Ой-вай! Две подводы, хорошо?

— Мутал! Мы не на базаре! Я жду два дня, а на третий иду к прокурору и... дам телеграмму в Астрахань, что председатель салькын-халуновско...

— Будет, все будет!

— Сколько будет? Если не пять, я все равно пойду к прокурору.

— Пять, пять!