ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Дагестан

Даг оказался разным. Кто-то, совсем как я, рвался сюда. Кто-то — наоборот. Мы, духи один-восемь, оказались тут в любом случае, в Красе остались неположенцы, настоящие косари и дауны, всех, умеющих служить и не умеющих отмазаться, отправили под Хасавюрт растянувшимися тридцатью днями.

Мы впятером приехали первыми и дагестанская осень с зимой показали нам, дурням, как куется характер на Кавказе. Хорошо в дождь со снегом ночью и в грязь, раскисшую под дневным солнцем, быть дома. С центральным отоплением, стёклами в рамах, плотно закрывающимися дверями и чайником на плите. Или с салом из морозилки и водкой с холодоса, да с красоткой под тёплым одеялом. И, особенно, с нормальным ватерклозетом, где тепло, светло, мухи не кусают, а горшок легко смывается водой.

Этак вот осень с зимой переносить в удовольствие и никак иначе.

Октябрь жарил солнцем, иногда заставлявшим копать в одном кителе, мокнувшем на спине. Обязательно находился военный с лычками или звездами на бегунках, начинавший орать про кусков дебила, желающих погаситься с воспалением лёгких и «надели бушлаты, бойцы, блядь!» и всё такое.

Санинструкторы, к слову, срать хотели на такие моменты и все недомогания лечили трудотерапией, аспирином и добрым словом, завёрнутым в маскирующий пиздюль. А воспаления лёгких у нас и не случилось, так-то.

Пару раз октябрьская теплынь превращала Первомайку во что-то весеннее, чуть ли не с запахом почек, витавшем в воздухе. Не отбитых, а свежих блестящих и коричнево-зеленоватых, прячущих внутри листочки. В такую пору мы как-то раз фотографировались, классически сурово разместившись на БТР, выкаченном от щедрот командира шестой роты. Фотка пропала вместе с вещмешком, скомунизженным у меня на переходе с Галюгаевской в Знаменское, из Ставрополья в Чечню спустя год после первого Дага. Хорошая была фотография, на самом деле, смешная, мы на ней прямо пыжились, стараясь стать техасскими рейнджерами, не иначе.

Ноябрь оказался самим собой в худшем варианте: промозглый, туманный, морозный под утро и влажно-чавкающе-стылый весь день. Ждалось снега, но здесь вам не тут, не Русь-матушка, а Кавказ, хули растащились, тела, чей каблук, блядь, демоны, как он сам выдрался?! Да-да-да, такое случалось, мы ржали, кроме попавшего впросак и почти лишившегося обуви Малого. Сапожных гвоздей, равно как дратвы с инструментами и, самое главное, умелых рук, в роте не имелось.

Ноябрь показал кузькину мать всем, от командиров до нас духов. Ходы сообщения то не пускали, жадно цепляясь за ноги, предательски чавкающие в ночной египетской тьме, накрывавшей заставу вместе с тучами, то почти звенели, застыв от навалившегося мороза. Холод пришёл с ноябрём, холод стал хорошим знакомым, и даже в Чечне следующей зимой почти не случилось такого постоянного говна, как в Даге, с застывающими пальцами, с красными торчащими ушами и ледяными носами.

В нём не ощущалось красоты. Её не было осенью, не случилось зимой, и весна с летом не прибавила. Да, тут случались настоящие романтичные ночи, полные звёзд и алая рассветная дымка, прячущая за собой Кавказ, проявляющийся постепенно. Да, так было, но настоящей красоты в этой части Дагестана так и не встретилось.

Как-то мы выезжали в предгорья, стояли на серпантине, окружённые камнем, убегавшим вверх. Даже там, в пыльной взвеси, медленно оседавшей после грузовиков, казалось красивее, чем в местах наших застав.

Одно из лиц Дагестана проявилось во вторую командировку, когда к Гребенскому смогли проехать только БТРы разведки, а грузовики АЗДН ждали-ждали-ждали проезда через дорогу, с двух сторон ограниченную небольшими канавами, да так и не дождались.

Ещё один Дагестан показал себя при выгрузке в Хасавюрте или Кизляре следующей весной, когда нас, всех таких красивых, во всем новом или хорошо отчищенном, обзывали фашистами. Через несколько месяцев нас так уже не называли, а некоторые даже воевали вместе с нами.

Дагестан пах каким-то странным местным хлебом, совершенно не напоминая обычные кирпичики белого что дома, что в Красе. Дагестан звучал голосами муэдзинов или записями голосов муэдзинов, тёкших с мечетей и на полтора года ставших очень знакомыми. Так, наверное, слышалось не только пацанам несколько лет назад в первую чеченскую, так слышалось прадедам в Первую Мировую и раньше, на всех во йнах с турками и в походах в жаркие пески.

Никакой хорошей памяти, как у моих папы с мамой, в 86-ом отправившихся сюда отдыхать, не оказалось. Дагестан, вот ведь, остался в памяти чем-то холодным, чем-то очень жарким, чем-то расчёсанным в кровь из-за мошки, чем-то пахнущим хлором или колючкой в воде, чем-то пыльным, чем-то очень грязным, чем-то сухо-жёлтым и чем-то промозглым в очередной густой туман, накрывавший бронетранспортёр с пацанами, уезжавшими на разведку дорог.

Но что точно — он всё равно остался в памяти.

Наш Дагестан осени и зимы 1998–1999.