ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Рыжий шар

Рыжий прикатил со второй-третьей партией. Странно косолапящий, рыжий — хоть спичку поджигай, с заметными конопушками, нескладно-рыхлый и прячущий в себе настоящего зверя. Не медведя, волка или ягуара с барсами, шиш. Рыжий смахивал на барсука, деловитого крупного барсучину, занятого своими делами и не лезущего в чужие, но тронь не подумав — задаст трёпку, выдав тумаков сразу, ровно бабка на орехи.

— Гаситесь? — спросил Рыжий, заявившись на двойной пост после обеда.

Мы не гасились, так, тянули волынку, раскладывая дёрн. Этой дурниной заниматься уже надоедало, но осень не спешила полностью вступить в права, и пока солнце лезло в синие прорехи серого дагестанского неба — вперёд, товарищи солдаты, извольте…

Извольте работать, извольте вооружиться лопатками и резать, поддевать, накладывать в плащ-палатку, таскать и раскладывать чёртов дёрн. Товарищ старшина чётко знал немало простых солдатских правил, а самые важные, наверное, мог рассказать в полуобморочном состоянии.

— Чем бы солдат не занимался, лишь бы только зае…

Мы и зае…, куда деваться?

Застава снаружи выглядела точь-в-точь дворовая лишаистая дворняга. Мне, недавно прикатившему с ТГ, оно бросилось в глаза напоследок, перед нашим КПП и кривым шлагбаумом, явственно олицетворявшим отсутствие свободы ещё на несколько недель, если не месяцев. В годы не верилось даже нам, душью, протащившему половину своего срока.

Дёрн, свежий, недельный, прошломесячный, где-то вдруг пустивший корешки не сдающихся сорняков, где-то выгоревший в былки, где-то серые от пыли, нанесённой на мертвые травки. Дёрн пятнал заставу Первомайское, делал её совершенно запаршивленной неказистой дворнягой. А мы… Мы были её печенью, лёгкими, кишками и прочей требухой и, совсем немножко, мускулами с зубами. Как оказалось следующим летом — вполне себе клыками.

Но конкретно сейчас мы типа маскировали относительно свежим дёрном ячейки роты у двойного поста. И к нам зарулил недавно приехавший Рыжий.

— Гаситесь, — сам себе ответил он под нос, — пацаны, нехорошо ж так. А кто шарить будет?

Гафур, Федос, Мурашкин, я, Священник и Закир, пока все, пока больше никого не имелось. Равно как желание шарить, прошаривать и просто шестерить. Тем более и перед кем?

Рядовой-слон Ким, выдохнувший с нашим приездом, изумлялся не менее нашего последние несколько дней. Дембеля укатывали каждый третий день и их почти не осталось. У нас в роте так точно, в первой ещё имелись. В первой, вроде как, ленивые пацаны на два года старше собирались домой с первыми снегами да заморозками. А у нас…

А у нас имелось целых четыре сержанта призыва 1-97, вроде наши хорошие знакомые по КМБ: Серик, Джут, Вася-младший. И Ваня, само собой, что старший. Как они там вылезали на свет Божий и почему Ваньшу считали старшим — кто ж знает? Одно оставалось известным точно: связываться с Ваньком стало себе дороже. Лихой крутой характер, чугунные кулаки и взрывной ужасный характер, подкреплённый станичным опытом жизни превращали Ивана чуть ли не в терминатора.

И Вано прямым текстом намекал Киму и остальным на крайне важный момент, а именно собственный переход в стан дедов и близящуюся стодневку. А где стодневка там и…

— Художник, сигареты нужны.

Подписанные сиги ещё не начались, но время близилось, отдаваясь в карте памяти нашего Рыжего так же отчётливо, как пепел Клааса стучал в сердце Тиля.

Рыжий, неожиданно ставший главным шаристым бойцом, уже пообтесался и чаще всего справлялся со всем сам. Но сигареты требовались постоянно, Иван любил подымить не только примой. Хотя она-то последние полторы недели превращалась в дефицит, напоминая о серых простынях талонов конца Перестройки с СССР и отцовские банки. Полные бычков.

— Я бычок подниму… — сказал я под нос, — горький дым затяну.

По меркам заставы давным-давно, по календарю командира Первомайки совсем недавно, семь дней назад, прикатил с ТГ-6. Не сказать, что сильно разжился чем-то хорошим, но две пачки честного пацанского LM прятались у меня в бушлате. Вернее, одна пачка в бушлате, вторая далеко-предалеко, чтобы не нашли ни вражины, ни любители с фильтром.

Полпачки аккуратно спрятал в красную картонку елецкого горлодёра, половину покуривал с Федосом, когда никого не имелось поблизости.

Рыжий не появлялся на позициях ради лопат, кирок и ломов. Рыжий рубил фишку и шарил дальше, чем видел, освободив нас всех от погани в душе и воспоминаниях. Рыжий доставал необходимое и тащил нашей унтер-офицерской компании, в основном сидевшей в палатке и предававшейся мечтаниях о доме родном, бабе с пышной сами знаете, чем и тазе водки. И там порой желали нормального перекура.

Рыжий оказался прямо-таки ангелом хранителем, серым солдатским ангелком с кирзовыми крыльями, прилетевшим к бывшим октябрятам с пионерами прямиком в ад российской армии девяностых.

— Люк открою, полезу домой…

Ваня любил Хоя и его песни. И Диман любил, слушал вперемежку с Anathema и Manowar. Ваня учился и играл со мной в одном спортивном классе четыре года. Диман оказался в моей жизни на последний одиннадцатый класс. Да и просто — не знать «Сектор Газа» было тупо.

— На, — сказал я, — сколько есть.

И протянул полпачки честных пацанских красно-белых с синими буковками. Откуда мне было знать, что потайное местечко давно вскрыто и только собираясь в Крас мне доведётся увидеть майку с Кингом Даймондом, пропавшую вместе с той самой пачкой ЛМ.

А в части Рыжий, умотавшийся от палаток со вшами, окопов, кольца и грязи, уйдёт в посыльные дивизии. Станет носить парадку, берет и пропадёт из моей жизни сразу после весны 1999-го.