ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Данилыч с Романычем

— Я б сейчас покурил Харлей-дэвидсон…

Они здорово подобрались друг к другу. Прям стали не разлей вода, два рядовых призыва весны девяносто седьмого года, один сразу служивший в БОНе, второй — переведённый с конвойного. Один был Данилов, второй точно не Романов, но папу у него звали Ромой.

Романыч знатно уважал сигареты с лейблом американского мото-концерна. У меня до армейки имелся блок, пустой, в нём хранились какие-то детские вкладыши, картинки-переводилки и даже остатки коллекции марок. Не моих, дядькиных, мне не хватало усидчивости с желанием на альбомы и остальное. А сами сиги не курил, предпочитая «Пётр Первый».

— Художник, а чего там с конвойщиками ваще?

Иван живо интересовался темой переведённых, Вася, дебильновато-обычно приоткрыв рот, смотрел ему в рот, Серику скучалось, Джут вообще спал. Иван изучал обстановку в батальоне, рационально предполагая конкуренцию со стороны явно охуевших конвойных из Приморско-Ахтарска, поступивших в полк перед нашей отправкой.

— Да чего? Ничего. Один типа крутой, Слон погоняла.

— Слон?

— Слон.

Со Слоном они потом скорешились, на короткое время создав крохотную ОПГ формата первых парней в роте и укатили на дембель. Лихие времена рождают лихих людей, Иван со Слоном хорошо махали бы вместе кистенями где-то в густых лесах и не на прямоезжих дорогах. Армия конца двадцатого века им такого не дала.

Отрыжка от конвойщиков началась точно как мы приехали с первого Дага. Сейчас, в стылой палатке, никто не подозревал о понятиях с распальцовками, ждущих через пару-тройку месяцев, о зоновских чётках, платках с сине-шариковыми Богородицами, о жутчайшей стрёмности с почти зашкваром на обычное мытьё полов, о делении нашего же призыва, не поехавшего служить по-настоящему, о делении едва ли не до пресловутых петухов, мужиков и блатных.

Всё оно ждало впереди, только никто о таком не подозревал.

Данилыч приехал на Первомайку вместе с пятёркой нашего призыва, старшиной-контрактником и начавшимися заморозками. Данилыч смотрелся крутым перцем, длинный, широкоплечий и поплёвывающий через зубы.

— Ну и говно, — сказал он, рассматривая дырявый верх палатки, — ебать-колотить, просто.

— А у вас лучше было, что ли? — Иван подёргал верхней губой, рассматривая вновь прибывшего как глиста в скафандре: презрительно, неодобрительно и с лёгким оттенком недоумения.

Мол, чо за хуйня, откуда взялась и почему такая наглая?

— У нас другое было, — уклончиво сказал вновь прибывший, — своё.

«Своё» прорезалось в полку на их дембель. Пацаны два-семь и один-восемь не успели опаскудиться, не замарались в дерьме, густо приправленном понятиями, типа блатной феней и прочей хуйнёй, а эти сами себе не изменяли, пусть оно и мешалось как-то совершенно непонятно.

— Художник, — меня кто-то будил, а я не хотел просыпаться. Да куда, когда тебе в голову забрались женские руки, ноги, живот, спина, ниже спины и…

— Ну?

— Есть с фильтром?

Гафур смотрел собачье-печально, впрочем, так он выглядел всегда. Есть лица, смахивающие на зверей из мультфильмов. Весёлый гоп-наркоман Васёк из моего же недавно прошлого крайне смахивал на мыша из «Ну, погоди!», и не на белого или серого, а на обоих сразу, случается же такое.

— Нету.

Гафур пошёл шарить дальше, а мне увиделась ещё одна страшная напасть на наши душьи головы: как товарищи сержанты в компании приехавшего Данилыча уминают, ажно зубы по ложкам скрипят, дембельскую кашку.

Ой, бля, и не говорите, что вам незнакома эта байда, если вы родились в конце семидесятых или сразу после Московской Олимпиады. Дембельская каша проста, нажориста и сладка до приторности, но тем и хороша. Тупо брались имевшиеся печенья, крошились в котелок, и туда же вываливалась банка сгухи. Самые гурманы ещё добавляли маслица, не забывая щлифануть его сахарком. Жопа слипнется — это про дембельскую.

В общем, нормальные пацаны изволили культурно отдыхать, придаваясь гастрономическими излишествами и ведя куртуазную беседу. Одним словом — жрали да пиздели, пусть это и сочетание из двух слов с частицей.

— У нас всё быстро сделали, — как-то слегка нудно жужжал Данилыч, — у меня там всё осталось в каптёрке, клякса, кедры, берет ушитый-отбитый с пулями и очки-капли. Всё из-за старшины проебалось, гондон…

Клякса — специальный зимний камуфляж, его у нас любили носить спецы. Кедры — берцы, где сами берцы со шнуровкой закрывались куском кожи с пряжкой. Берет — общевойсковой оливкового цвета, ушитый по стандартам НАТО, с пластиковой вставкой спереди, чтобы ровно выгибался и с пулями на кончиках шнурков для утягивания. Ну, очки, как типа у Кобры, пиратская копия «Рей-Бан» из страны Киталия. Вощем — адски круто и невозможно люто, все девки текут и его, бля.

Гафур разбудил не зря, мне пришлось нагибаться за сползшим бушлатом и снова кутаться, чтобы согреться, наша, дальняя, печка едва гудела, дрова ушли к товарищам сержантам. Но духу засыпать просто — закрыл глаза и айда в страну прекрасных мечт, метчаний и мечтов. И красивых юных дев с упругой плотью, предлагающих пельмени с кетчупом и сметаной прямо на своих роскошных телах…

Какая только ерунда не снилась в армии, честное слово. И порой не имелось никакого средства избавиться от неё, кроме как перекурить. И…

— Раз, я сказал!

Покосившись в сторону угла товарищей-сержантов увидел диво-дивное и чудо-чудное: рядового призыва один-семь, недавнего конвойщика и хозяина дембельско-прекрасной формы Данилыча, почему-то отжимавшегося ровно душара последний.

— Два!

Судя по красному лицу и выпученным глазам — кач шёл не первую минуту. Ну, что поделать, судьба такая. Да и, в конце концов, все знают, что: только кач приблизит нас — к увольнению в запас! Верно?!

В общем, Данилычу выпало дружить с Романычем, может, они даже покурили на дембеле «Харлей-дэвидсон», кто знает?

А вот что мы слышали потом, пока служили с ними, так это те самые перечисления добра, канувшего в небытие вместе с конвойной частью, точно Шпак нудел в «Иване Васильевиче…»:

— И очки-капельки, старшина, сука!