Дневник метаморфа

Глава 34. Разбойник

— И солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь… — пробормотал Шульга.

Он затёкшими руками из последних сил цеплялся за край круговой плахи металлической вышки Теслы, столба со стеклянным покрытием, на котором Шульга угнездился у самого верха. Лежал плашмя на этой самой плахе, понемногу сползал от ударов и тряски адских тварей, но всё равно держался.

Мышцы быстро устали, и он попеременно немного расслаблял то руки, то ноги. Так было легче, но всё равно дико больно, и всё чаще приходило в голову отпустить руки, расставить, словно крылья, и разом со всем покончить. Шульга хохотнул.

Внизу бесновались и грызли столб адские звери, осколки стекла летели во все стороны, но металл пока держался. Алексей знал, что звери рукотворны, что один прежде был больным человеком, павшим жертвой неловкого эксперимента, а второй зверь — о-о-о, второй был его собственным детищем! Но видел их не иначе, чем потусторонними тварями, библейской саранчой, которой была дана власть убить треть людей.

— На головах у ней как бы венцы, похожие на золотые… — сам с собой продолжил он, рассматривая серебряные с желтизной переливы косматых шкур, — лица же её — как лица человеческие, и волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов…

Он вспоминал библейские отрывки, неплохо знакомые с детства, и слова дядя Кроли: не рой другому яму, сам упадёшь, не будь ловцом — добычей станешь… Старый вохровец проклял его перед смертью, несомненно, мучительной, вот Алексей и превратился в презренное, гонимое животное, одержимое одним желанием — выжить.

Сперва он направился к колыбе, там тоже оставались нычки, а в них — оружие, в том числе транквилизаторы и сетевые мины, сухпайки с консервами и снаряга. Это всё даже в случае обыска за двойной стеной найти бы не смогли, и пусть хоть десять раз закроют станцию, вовнутрь он проберётся. Нулёвкой, конечно, воспользоваться не сможет, но ништяками разживётся, а если его не грабанули, остался электромот в починочной яме техпристройки, тогда Шльга рванёт на запад, к кому-нибудь из бывших конкурентов. Оторвётся от монстров, как пить дать! Главное — добраться.

Он мчался по лесу подобно дичи: без ружья, без надёжной защиты, на чистом адреналине, словно плетью подгоняемый животным страхом, но с надеждой впереди, как осёл с морковкой.

Застрял в болоте, еле выбрался, задержался, о блядство! Гори она огнём, эта свобода и эта охота! Одно время заплутал, думал, что сбился с дороги и теперь сгинет в лесу бесследно, но нашёл зарубки на стволах, по ним добрел до старой вырубки Еlectri-korp, а оттуда — словно второе дыхание проснулось — опять побежал, и с каждым шагом бежал всё легче, потому что знал: он возвращается домой. За поворотом — возможность спасения и, как минимум, передых. С грохочущим в висках, груди, горле сердцем он выскочил на открытое место и замер.

— Блядь, — сказал Шульга на выдохе, и только теперь понял, как страшно устал и насколько измотан. — Твою, проебом, бога душу мать…

Изъеденный гнусом, исцарапанный ветвями подлеска, грязный как ксеносекач и такой же зловонный, Шульга пытался отдышаться, глядя на пепелище. Он был подобен человеку, спешившему изо всех сил на встречу к собственному любимому родственнику, и вот, вместо радостной встречи, полной смеха и объятий, увидевшему безжизненные останки. Его детище — мертво. Его жизнь — закончена, сколько бы она теперь не продлилась. Вместо надёжного, пусть и арестованного, запертого, огороженного охотничьего поместья, его ждали сожжённые развалины: закопченный остов дома с остатками стен и провалившейся крышей, жалкие руины пристроек. Не иначе как ручейники решили вопрос с грибком кардинально. А может и кореша ограбили и постарались. Здесь даже спрятаться было негде, вульгарно отбить запах и затаиться. Всё арестованное и скрытое имущество погибло. Господь его наказал за гордыню и многократное нарушение «не убий», обрёк на смерть, о чем заранее жестоко сообщил. Не отнял око за око, но выкопал ему ту ловушку, из которой нет выхода.

Весь этот пропитанный влагой лес, с его вековым великолепием и богатством жизни во всех проявлениях — одна большая камера смертника, и палач уже идёт. Апокалиптический бессмертный зверь, единый в двух лицах, безжалостный, неумолимый и неподкупный судья, к которому бесполезны апелляции. Впрочем, оставалась ещё одна надежда и лазейка — сдаться. Вернуть свою тушу на мраморный карьер, надёжно защищённый ксенорешётками и обоюдобьющим забором, который ненавидели все зеки, идиоты, живущие в абсолютной безопасности на готовой жрачке и с янтарным приработком. Это же лакшери ебаное! Значит, он должен добраться до нулевой точки Управления Ручья, которой ходили рейнджеры, прийти с повинной головой к их забору, отправиться снова на лагерь, мотать дальше срок. А может, даже повезёт задержаться в ручейной тюрьме, зоне в обычном человеческом миру, а то и специализированном ручейном санатории закрытого типа, где держали разных неудобных в плане информации засранцев. Подобие жизни? Нет, дышать, чувствовать вкус баланды во рту и песни в горле, видеть порой мать и жену с детьми, написать письмо, прочесть книгу, посмотреть тупую комедию по общему телеку. Те немногие вещи, которые везде доступны, пока ты жив, и которых он сам с бездумной лёгкостью, уверенный в праве высшего хищника, лишал животных и людей, ловец и разбойник.

Он снова побежал, но медленно, слишком часто спотыкаясь и переходя на шаг, чтобы выровнять дыхание и унять рези в боку, прячась при каждом шорохе. Порой пил из луж, зачерпывая ладонями, либо просто ртом хлебал грязную воду, ел какой-то мох, чтоб утихли рези в голодном желудке. Теперь Алексею сопутствовали только отчаяние и страх, но он спешил, как мог. Добрался до заповедника, в нём — до старого места разработки Еlectri-korp, заросшего и мёртвого, как и колыба, когда у края вырубки показались серебряные чудища, идущие по следу. Тогда только и понял, что всё, здесь конец пути. Но глаза жили отдельной от Шульги жизнью, они словно сами по себе обшарили ржавые вагончики, брошенную мёртвую технику и… наткнулись на вышку Теслы. Металлический столб, покрытый толстым слоем стекла для защиты от коррозии, когда-то поставила янтарная корпорация для передачи электричества сюда, на прииск, находящийся вдали от нулёвки. Сверху на столбе маячил круглый блямдель, плашка наподобие антенны, как шляпка на гвозде. Торопясь и путаясь в шнурках, ежесекундно оглядываясь, он скинул ботинки и мокрые носки. Цепляясь потными и липкими ладонями и ступнями, Алексей полез вверх по гладкому столбу, матерясь и соскальзывая, но откуда-то взялось ещё довольно много сил, достаточно, чтоб вскарабкаться на плашку. Там и залёг. Сам с собой говорил и даже смеялся, вспоминая хаотичные обрывки жизни и размышляя, в каком моменте свернул не туда, вздрагивая от каждого удара. Звери грызли столб, и металл стал поддаваться — гнуться под их укусами.

— Господи, — сказал Шульга, поднимая глаза к равнодушному серому небу. — Не знаю, слышишь ли ты меня, а если слышишь, то послушаешь ли такого говнюка и урода. Я знаю, что в дерьме по уши, и знаю, что упал в собственную выгребную яму, но не ты ли сказал разбойнику, распятому рядом с тобой за свои преступления — сегодня же будешь со мною в раю?

Он помолчал, перехватил поудобнее руки и чуть отъехал от края плашки.

— Помяни меня, господи, когда придёшь во царствии твоём.

Звук, который раздался затем, вверг Шульгу в состояние, близкое к помешательству. Сперва завибрировал столб с плахой, словно первым уловил волны тончайших диапазонов, неслышимых для человеческого грубого слуха, а затем Шульге прямо в ухо протрубил ангел и он чуть не свалился, так подпрыгнул на пузе. Тело покрылось мурашками, волосы встали дыбом на голове, он оглох, но продолжал слышать рёв трубы ещё долгое, как показалось, время.

Звук был здесь и не здесь, звук шёл издали и кричал вблизи. Была в нём великая радость и готовность встретить завтрашний день, принять новый вызов, гораздо больший, чем вызов личный — труба ревела для всего сущего.

Он весь дрожал, зуб на зуб во рту не попадал у Алексея, а волосы так и остались стоять распушенным шаром вокруг головы, в них потрескивали искры. Столб перестал вибрировать и больше не сотрясался от ударов. Он посмотрел вниз: теперь там шла междоусобная грызня, натуральная гражданская война в рамках одного некогда организма: головастый метаморф сцепился с безголовой своей частью, и теперь эти двое дрались не на шутку: брызгала кровь, во все стороны летели клочья серебряной шерсти и шкуры с плотью.

— Молодцы, ребятки, давайте! — пробормотал Шульга, внимательно вглядываясь в происходящее.

В ушах всё ещё звенело. Может ангел спас его, и сейчас адские звери взаимно истребятся? Но вот клубок распался и враги уставились друг на друга. Изначальный метаморф прорычал отдельной безмозглой плоти единственное слово: пошли! Он звал свою часть за собой, но та лишь зыркала поочередно на него и на Шульгу. Затем метаморф бросился прочь резво, будто пёс, которого позвал хозяин. Вот что это была за труба! Кто бы в неё не дул, это звали монстра. Зов непременно спас бы Шульгу, не порвись метаморф пополам в его ловчей яме. Походу, алчная безмозглая плоть не услышала зова, оттого и дралась с родителем. Оставшись в одиночестве, плоть вернулась к прежнему занятию — шатать и грызть столб, который всё больше кренился.

Шульга стал смеяться. Он хохотал, понемногу сползая с плашки от ударов и толчков монстра, заново цеплялся за край, подтягивался и снова сползал, задыхаясь от смеха. Это было отлично, значит, весело сдохнет! Вдруг смех оборвался, словно кто-то кран перекрыл, а глаза широко распахнулись и уставились в одну точку, и это была не хищная плоть.

— Вот это глюки, я, походу, ебанулся перед смертью, — заметил Шульга.

Чуть поодаль, рядом со ржавым ковшом сломанного экскаватора, у поросшей бурьяном горы глины, стояла девочка в розовом джинсовом платье, испачканном по подолу и на рукаве. В руках она держала куклу из новомодных, которые попросту — хорошо забытые старые. Кукла походила на запойного и уродливого, одутловатого взрослого, а девочка — на школьницу младшего возраста, каковым здесь быть не полагалось. Шульга проморгался — девочка никуда не делась, более того, она присела на корточки и деловито подтянула сползший носок на поцарапанной голени, лизнула палец и потёрла царапину. Опять лизнула — и снова потёрла. Дьявол его знает каким образом, она была настоящей.

— Беги отсюда! — заорал Шульга, отчасти даже радуясь тому, что хищная плоть глухая как пень и не слышит. — Беги чем быстрее, спасайся! Немедленно!

Девочка подняла на него глаза и помахала ладошкой. Алексея окатило отчаяньем.

— Ты что, сумасшедшая?! — надрывался он. — Убирайся, где взялась, пока зверь не видит!!!

А потом увидел янтарное ожерелье у девчонки на шее и узнал его. Он тогда дёшево купил у копателей левый светлый янтарь, а знакомый еврей-ювелир отшлифовал и оформил камни в колье, на вершине которого висел камушек с комаром. Шульга помнил, кому отдал украшение и при каких обстоятельствах, даже помнил, что сказал тогда: оставь себе, раклэ. Она и оставила… И даже до сих пор носила…

В голове завертелись шестерёнки, мысли заметались, он принялся шарить по сторонам глазами, на зоркость которых никогда не жаловался, но не увидел никого. Дочь Светланы, он не помнил её имени, была одна. Надо было спускаться, он все равно не жилец, а у девчонки вся жизнь впереди, хоть время даст уйти… Шульга обхватил ногами столб и медленно пополз вниз.

Но вот тупая хищная плоть сотрясла столб в последний раз и отпрянула, втягивая воздух нюхалкой промеж передних лап. Серебряный монстр учуял девочку, затем увидел её налитыми кровью, близко посаженными глазками, тогда отступил от искорёженного, погнутого столба и утробно рыкнул, приседая перед прыжком. «Не успею» — мелькнуло в мыслях.

Но монстр так и не прыгнул, потому что взрытая его лапами земля, густая трава и горы глины вокруг него ожили, пришли в движение и выплюнули сотню невидимых прежде, тихих тварей с длинными телами.