Дневник метаморфа

Глава 38. Дорогой дневник

Это пиздец, где мне достать пломбир? Нужен либо портативный пищевой синтезатор в зоне доступа, либо простой человеческий человек с синтезатором у себя дома. В идеале — найти выход на молокозавод и сделать ручейный спецзаказ. Однако, как сунуться к людям без того, чтоб меня не закрыли в изоляторе за семью замками? Я представил бывших коллег в совокупности с юными институтским ветеринарами, восторженно тычущих в меня иголками, сующих трубки во все биологические отверстия, роющихся в моей яичной ямке с драгоценным пеструнчиком в глубине, берущих многочисленные пробы, заставляющих пускать волну под сотню записей, и стало как-то нехорошо, неуютно, понимаете? Нет, к людям ни хвостом, ни ластой, как говорила милая.

Тем временем в озёрной общине я и вправду полноценно зажил прямо с порога, не скучал от слова совсем, дел было по горло, уж поверь.

Во-первых, я сталкерил шаманку, старую Сьё, она же — мамаша Сьё, правда, столкнулся с тем, что её, мерзавку, не особо и посталкеришь. Она сразу начинала хрипло петь, любопытство пропадало и я уходил. Гипноз, мать его внушение! Кажется, я ей не нравился и она терпела меня как неизбежное зло, вроде больной, криво сросшейся лапы. Она подсмотрела в моём собственном словаре слово «душнила» и теперь прозывалась. И ничего я не душный, а весёлый и находчивый.

Во-вторых — я вливался в коллектив, точнее, поначалу вжёвывался, потому что до самогонного аппарата никто из дакнусов не додумался, хотя, казалось бы, всегда цефалотов использовали. И раз вы растите пузыри-аквариумы для рыб и моллюсков, и вырастили бродильную ёмкость в старой психической кувшинке, отлученной от общей корневой системы, то почему бы не сделать напиток покрепче? Да потому, что они априори напитков покрепче не знали, в отличие от меня. Однако, с продуктом брожения знакомы, значит не сопьются. Возрадуйтесь, аборигены, к вам снизошёл прогрессор Николай, сейчас он принесёт цивилизацию…

В первый же день, «на водоросли», как называли сбор обширно рассаженной и довольно вкусной пресноводной ламинарии, я произвёл опыт. Работы велись номинальные: побеги оборвать, плавунцов собрать, сорных улиток выбросить, никто особо не напрягался, а отдыхали сколько душе угодно. Практически всё время «уставали» и лезли в кувшинку. Ладно, вдох-другой сделать, но что за провисания? Дисциплина была нулевая, я бы эту бригаду на ремонт квартиры не нанял.

Залез и я в того психического цефалота, где джентльмены устроили бродильню. Думал, он будет пиздецки грязным и вонючим, натуральная берлога алкашей, но оказался в милом мужском гараже, даже со старенькой дряхлой губкой на стене, только в тёмном и протекающем — стены криво срослись после атаки ящера, створки не закрывались полностью, отчего воды плескалось по щиколотку, да вместо рыбных пузырей стояли бродильные — в них полагалось класть тёртые стебли сахарного камыша, туда же ссыкануть для ферментации, ламинарии мягенькой покрошить — и пошёл процесс, понимаешь, дневник? Я попробовал — было сладенько, тянуло бражкой. Пожевал с ними раз, другой — словно стакан пива выпил. Вроде и неплохо, но дай-ка, думаю, усовершенствую…

Первым делом я как следует в цефалота испражнился, чтоб он, значит, меня познал, хе-хе… Он и в самом деле был каким-то одуревшим, потому что еле струйку огоньков выпустил. Ну ладно, думаю, попробую как с Бобиком. Улёгся вибриссами в его усики и как следует представил пузырь со специальной почкой, выделяющей С2Н5ОН, но цефалот не понимал, либо же тупил на своей посттравматичной волне. Пришлось немедленно уснуть. И что я увидел во сне, дорогой дневник? Здоровенного реликтового крокодила с белым брюхом, кромсающего несчастной кувшинке створки и сосало, влезающего внутрь и выедающего жильцов! Ах ты подлец! Вот это гадость! А я думал, почему ни единого топчана никто не вырастил — здесь задрёмывать было стрёмно. Но я-то знал, что сплю! Это был мой сон, и я, ничтоже сумняшеся, призвал в него курвабобров.

Пять здоровенных бобров напали на ящера со всех сторон, как стая пираний, и так его изгрызли, что вода стала алой, а тот подох на месте и ушёл на дно. Я трижды прокрутил, как он опускается, дымясь кровью, мёртвый, словно камень, и проснулся как ни в чём не бывало. И что вы думаете? Цефалот воспрял морально, даже флуоресцировать начал ярче и внутри посветлело. Дело сдвинулось! Я снова уткнулся в усики и без проблем вырастил стандартный пузырь, даже с железой, как и хотел. Только продуцировал он, увы, обычную жидкость для хранения рыбы. Нет, дорогой, так не пойдет! Мне хотелось выделить глюкозу, а из говна её особо и не выделишь, не выделишь. Пришлось плыть за сахарным камышом, которого требовалось много, гораздо больше, чем бригада ставила на бражку. Хорошо, что этим растением все берега заросли, и хорошо, что джентльмены мне попались любознательные, им льстило тусить с бывшим кожаным и настоящим мужем искрителя, они с энтузиазмом помогали и слушались. Когда камыша собралось вдоволь, все стебли с корнями мы скормили сосалу, прямо доверху его набили. Увечный цефалот всё проглотил и стал переваривать непривычную растительную пищу — сосать сахарок…

Мы вернулись на водоросль и кое-что собрали, дав ему время подумать. Вечером я снова уткнулся в усики. Ощутил его удовольствие и обалдение от сладкого. Представил как следует сахарный камыш, увеличил его в миллионы раз и выделил молекулу глюкозы, а затем разобрал её на атомы: кислород, водород, углерод. Разбил и молекулу воды, чтобы водородиков стало больше, а затем друг за другом собрал из одной глюкозы с водой целых три штуки молекул спирта, похожих на игрушечных трёхногих лошадок с двумя хвостами… Точно так же, как раньше собирал пластмассовые молекулы, только теперь они были настоящими.

— Купила мама коника, — бормотал я в усики, мысленно цепляя друг за друга атомы в нужной последовательности, — а коник без ноги…

Два углерода, пять водорода, к ним добавил гидроксильную группу из жирного кислорода с ещё одним водородиком, — в моём воображении все они надёжно слиплись в единую конфигурацию …

— Игрушка интересная, ги-ги, ги-ги, ги-ги…

Таких лошадок становилось всё больше, а сами они всё уменьшались, пока не превратились в жидкость чистую, как слеза. И почка в ёмкости капнула раз, другой, потекла тонкой струйкой…

Джентльмены, коих в цефалот набилось около десятка, с любопытством смотрели на мои вибриссопуляции.

— Ты, конечно, был кожаным и знаешь кучу разной ерунды, — сказал один, — ма-ши-ны ваши, но с кувшинкой так не выйдет.

— Лучше б мы жевали по старинке, — вздохнул другой. — А мы тебя послушали и бродило не поставили.

— Зато дышать легче стало, словно воздуха дом больше выдохнул! Гораздо больше! Это неспроста, — заметил третий, которого звали Уни, а называли Умником, и он в самом деле не был дураком.

Уни подошёл к выращенной юной ёмкости с почкой внутри, зачерпнул лапой прежде, чем я успел крикнуть слово «подожди» и отхлебнул.

Морда Умника стала совершенно дурацкой, он скривился, принялся вертеться и прыгать, плюясь и кашляя.

— Отрава! — возопил Умник, сгибаясь пополам. — Брюхо горит, зовите шаманку Сьё!

Все с ужасом загудели, поднялась паника.

— Тише, успокойтесь! — велел я, распихивая обскурантов и подходя к открытому пузырю, на дне которого плескалось немного выделенной жидкости — стакана два.

Понюхал — пахло правильно, резко. Лизнул — вкус был этаноловым. Тогда я зачерпнул и с наслаждением выпил ласту крепкого, чуть отдающего илом и рыбьей чешуёй самогона. Вот есть бурячиха — из свеклы, есть мелесиха — из мелеса, а у меня получилась камышиха! Она же камышовка.

Продуцировать чистейший спирт моллюск не мог, поэтому сразу разбавлял водичкой, коей имелось в избытке, а лишний кислород выделял в воздух, вот всем и дышалось привольно, двойная польза. Да, это был несомненный успех, и состоял он отнюдь не в том, что я теперь мог забухать сам и напоить окружающих. Цефалот смог освоить молекулярную химию, дорогой дневник! А это значило, что у меня будет новая лаборатория.

Тем временем Умник стал смеяться без причины и пританцовывать на месте, виляя жопой и размахивая хвостом.

— А тепло-то, хорошо-то как! — невнятно заявил он.

Джентльмены загалдели, полезли в самогонный пузырь лапами и мордами, стали пробовать, чихая и кашляя, и упились в считанные минуты, с первых глотков. Кто-то пустился в пляс, кто-то разухабисто загудел, а двое принялись толкаться жопами, кто кого оттеснит от ёмкости. Всё, что успела напродуцировать шишка, обскуранты мигом поглотили, вылизали, и наступил тот хаос, в котором всякий что хотел — то воротил. Я был счастлив-горд своей удачей и охотно принял участие во всеобщем веселье.

Душа попросила песни и я запел:

— Ой та-ам в озёрке… Ой та-ам в глубоком… Ой, та-ам сидела пара ондатров! Ой, та-ам сидела пара ондатров!!!

— Какая интересная песня, ни разу не слышал, — пробормотал Умник. — Забавно!

— Они-и сидели, спари-ивалися, они хвостами обнималися! — тянул я. — Приплы-ыл охотник, да из пучи-ины, унёс ондатра, ондатру кинул! Унёс ондатра, ондатру кинул!

Все огорчённо заахали, переглядываясь.

— Не ест ондатра-а, не пьёт ондатра-а, всё хо-оди-ит плачет, помрёт до завтра! Всё хо-оди-ит плачет, помрёт до завтра!

Джентльмены вокруг меня перестали толкаться и заплакали, не стесняясь слёз.

— Очень жалкая песня, — сказал один, всхлипывая. — Спой ещё раз.

— Ты — лучшее, что со мной случилось в жизни после первого яйца, — поведал другой и с благодарностью лизнул меня в плечо, до которого дотянулся.

Вслед за ним и другие лизаться полезли. Эх, пары спирта, кислород! Бодрым будет цефалот!