Дневник метаморфа

Глава 36. Дорогой дневник

Это пиздец. Я не верил, что мы доплывем до конечной станции, однако добрались с ветерком, точнее, с течением, и даже не разбились, прыгнув с водопада — вдвойне удивительно. Отличный питомец этот цефалот, что бы там биологи не говорили и как бы не ругали этого хищного моллюска за бесполезность. Они просто не знали, куда следовало срать, а куда усами тыкаться, хе-хе. Я легко представил счастливого, чрезмерно усатого биолога, пишущего диссер по цефалоту, а также другого, от природы скверноусого неудачника с десятком жидких волосин на верхней губе, и загудел от смеха. Знал бы раньше — я б себе на даче такую животинку завёл, чтоб не строиться. Подвести воду, вокруг тепличку непрозрачную поставить и кормить вдоволь — вот бы выросла домина! Эх, что теперь говорить…

Мы с Тенго бодро толкали Бобика к центру озера, но как его опустить на дно — даже не представляли, как вдруг дело пошло быстрее и цефалот словно сам по себе нырнул, как тогда, когда его схватили курвабобры. Я не понял причины, даже испугался поначалу, но затем оглянулся и увидел кучу дакнусов, вцепившихся в кувшинку вместе с нами.

Соплеменники Тенго помогли затащить цефалота на глубину и, о чудо: Бобик сразу уцепился за общий корень и закопался рядом с другими представителями своего вида, словно понял — тут его законное место. Какими корявыми и побитыми казались его грубые створки по сравнению с ровными и гладкими, местами прозрачными боками озёрных домов! Но я не завидовал — именно в Бобике мы пережили самые захватывающие приключения в жизни.

Дорогой дневник, сколько видел глаз, дно озера покрывали купола цефалотов, образовывающие, если сверху смотреть, витки, подобные спиральным. Прозрачные лепестки светились от внутренней флуоресценции, между ними колыхались нити водорослей и плавали стайки разноцветных рыбок. И в каждом жили дакнусы, высыпавшие нам навстречу! Мы словно в косяк селёдки попали. Я то и дело чувствовал, как моего сознания недоверчиво касается чужая волна, и сам их трогал своею, но тут же робко прекращал, словно лапу отдёргивал.

Было удивительно видеть вокруг себя сплошные копии супружницы и совестно, что поначалу только самца от самки отличить и мог — у самцов были большие усы с бородой, как у меня, и широкие жопы, опять-таки, как… Затем стал отличать молодых от старых, по цвету шерсти и резвости движений. Но все они были мелкими. Намного меньше меня, раза в два! Это пугало тоже.

Подивившись на безобразный и корявый наш дом, дакнусы стали толкать нас носами и лапами, пока не затащили в большой цефалот старейшин. Лепестки раздвинулись, пропуская всех желающих, которых было совсем немало. Вместе с нами вплеснулась вода, которую цефалот тут же втянул сосалом и выбросил прочь.

Если бы я не видел Первоприют, то поразился бы размерам этого моллюскообразного растения со светящимися створками, со множеством губок, чистящих стены, но теперь удивить меня было сложно, словно столичного жителя, который вдруг оказался в клубе провинциального райцентра.

Вокруг огромного, цивилизованно сморщенного «по-домашнему» сосала, сидело на шишках трое старых, седых дакнусов: один самец и две самки. Я уже достаточно знал из жизни моего-чужого народца для того, чтобы определить: это были почётный яйценосец, выносивший наибольшее количество детей, самая голосистая самка и шаманка, у которой не было ни бубна, ни перьев, ни детской милашечности моего супернаглого знакомца. У стен кучно толпились остальные сородичи, и только мы с супружницей стояли в отдалении и держали возбуждённых, перепуганных детей. Обниматься никто не лез — толпа сдержанно шумела. Наконец кто-то не выдержал и закричал громким тонким голосом:

— Ты где была? Ты кого привела?! Это не дакнус!!!

— Кого надо — того и привела! — бойко закричала в ответ Тенго, делая шаг вперёд и сжимая кулачки. — Я замуж вышла, как ты и хотела!

— Это моя сестрица, — виновато пояснила шёпотом.

— Я вас с ним домой не пущу!!!

— Больно надо, у нас свой дом!!!

Поднялся гвалт, в котором преобладало гудение. Усатые пушистые звери со всех сторон кричали и жмурились, Карл и Клара громко пищали, мы их крепко прижимали к своим животам. Меня со всех сторон щупали ультразвуковыми волнами и тут же отдёргивали невидимые щупальца. Но вот почётный яйценосец обернулся к собранию, звонко захлопал перепончатыми лапами, и шум постепенно стих. Тогда со своей шишки поднялась сухая старая тётка и заголосила:

— Не-ет такого закона, чтобы брать в мужья инородцев! Я против! У-убирайтесь к его родне-е!

Мне казалось, что я сейчас оглохну от поднявшегося гама, если бы можно было отключать слух — я бы отключил.

— Его знают Хранители! — закричала старейшине супружница так громко, как я ещё не слышал. — Он выносил два яйца и родил детей в Первоприюте! Сам вечный их вытащил песней и велел нам плыть к своим!

Все крики сразу стихли и, наконец-то, поднялась шаманка. Чуть прихрамывая, она подошла прямиком ко мне и уставилась снизу вверх.

— Нагнись-ка, — хрипло сказала она.

— Делай, что велит, — кивнула Тенго, и я нагнулся носом к носу, морщась от боли в ушибленной заднице — кажется, сместился диск.

Шаманка ткнулась усами мне в усы и отпрянула, как ошпаренная. Чуть подумала, и ткнулась снова, видимым усилием воли заставляя себя высматривать что-то новое.

— Он из кожаных, — вынесла затем вердикт негромким скрипучим голосом, совсем не похожим на нежный голосок первошамана. — И Хранителей Крови получил по ошибке. Откройте рты, — велела она.

Мы с Тенго оскалились, показывая зубы. Шаманка прищурилась на них, пальцем раздвинула грызла детей и заглянула туда, — Тенго говорила, что наши особо зубатые, — затем кивнула и обернулась к публике.

— Есть легенда, — проскрипела она, — что перед вылуплением мирового яйца опять появятся дакнусы с зубами, и будет это началом конца времён. Постепенно такими станут все, как было в древности, чтобы пережить с Хранителями грядущие тяжёлые годы.

Дакнусы опять возбуждённо зашумели.

— Трудности приходили и раньше в Мировое яйцо, — продолжила шаманка, — они придут снова по воле Первосупругов, а наш народ всегда приспосабливался и выживал. Но. Есть одно но.

— Какое? — вопросил почётный яйценосец, поудобнее усаживая в шишку свой широкий старый зад.

— Да, какое? — наперебой закричали из толпы.

— Сперва вернутся искрители.

Шаманка значительно подняла нос, всем своим видом показывая, что до конца времён далеко, ведь мы не те, кто надо.

Трысь! Тенго лишь моргнула и эффектно щёлкнула перепончатыми пальцами. Маленькая белая молния врезалась в живую, мягкую стену. Обугленная губка камнем шлёпнулась на пол и больше не шевелилась. Все потрясённо уставились на милую, открыв беззубые рты, и только огромный цефалот совета, кажется, не растерялся — в центре, где вокруг сосала сидели старейшины, прямо на глазах вспучилась и вылезла ещё одна шишка, словно прыщ созрел, и была она вся пупырчатая, как наш собственный дом. Старый цефалот, обладающий собственной родовой памятью и памятью многих почивших старейшин, узнал электрический разряд и принял его. А раз теперь есть искритель — должно быть и его место в совете, как было в Первоприюте, откуда его унесли, наверное, деткой…

— Мы два в одном, как шампунь с кондиционером, — пошутил я, чтобы разрядить обстановку. — Принесли и зубы, и искру.

Но никто не рассмеялся — просто не могли пока переварить.

— И не только! — вставила Тенго. — Мы привезли из Первоприюта редких рыб и моллюсков. МУ ЗЕЙ НЫХ! Наша община их снова разведёт! Я тако-го расскажу!!!

— Это что же получается, — сказали из толпы, — эта сестрица — искритель, а мы — на пороге тяжёлых времён?

— Выходит, что так! — веско бросила голосистая тётка.

Снова поднялся шум и крик, и я отнюдь не сразу понял, что община ликует, сперва испугался, думал, что случился массовый плач и вой. Только когда все обступили нас, стали трогать лапами и нюхать носами, стараясь ткнуться усами в усы, понял, что нас приняли, нам рады.

Они гладили наших детей, а те визжали от ужаса, но кто-то притащил рыбий жир, сунул им в грызла по куску, и дети умолкли. Они называли свои имена, которые я тут же забывал, и спрашивали моё имя. Один самец спросил, чем я займусь: буду обрыблять или пойду на водоросль? На водоросли дакнусов не хватает, сообщил он, торопясь, а компания — ух какая весёлая, одни самцы, почти все холостёжь! Они тайком понемногу ставят стебли бродить в увечной кувшинке и всегда навеселе, но порою кто-то выпадает с яйцами, потому и не хватает лап и носов. Другой, немолодой, походу местный сумасшедший, прижался к моему уху ртом и тихо прогудел:

— Не хочешь яйца носить — не поворачивайся к жене спиной…

— Красавчик, какой ты большо-ой! — восхищённо крикнула незнакомая самка, её тут же оттёрли в сторону.

— Все кожаные — глупцы! — заявила другая. — Молодец, что оброс и женился. Честь тебе, яйценосец!

Рядом точно так же тормошили Тенго. Ей лезли в рот, посмотреть и потрогать зубы, просили укусить и показать искру.

— Ударь меня блескавкой! — вопила какая-то голосистая дура, возможно — та самая сестра. — Ударь несильно!

— Отложи в меня искристое яйцо-о! — вдруг раздалось.

— Я тебе отложу, мало не покажется! — рявкнул я, оборачиваясь, и голос умолк.

Ишь какой хитрый выискался. На чужой каравай сосало не раззевай! Зато Тенго улыбалась во всю пасть. Кажется, ей нравились поднявшиеся гвалт и суматоха, она бойко гудела в ответ и всем давала подержать Клару. Я впервые подумал, как скучно и тихо, должно быть, ей жилось со мной.

— Возьмите рыбу из общих запасов, да пото-олще! — велела голосистая старейшина, легко перекрикивая общий шум. — Тащите улиток и камни! Несите креветку и черепа-ашьи яйца! Эй, холостёжь, у вас бродилые водоросли, я знаю! Сегодня мы празднуем возвращение сестрицы Тенго и начало конца времён!

Отовсюду загудели и затрещали, и я тоже погудел со всеми вместе, хоть и чувствовал какой-то дискомфорт: мои прежние знакомые вряд ли радовались бы, узнав о грядущем конце времён.

Кто-то коснулся моего плеча — старая шаманка звала в сторонку. Я передал Карла незнакомой самке, схватившей его с радостным гулом, и пошёл с шаманкой.

— Что сказал тебе вечный? — проскрипела та.

— Что хочет пломбира, — я пожал плечами, — или ядерный взрыв.

— Так дай, что обещал. Вечного обмануть можно, но только раз, как некоторых грибов поесть, у-у-у!

Знать бы ещё, как это сделать…

Но меня волновали и другие вещи.

— А ты тоже умеешь обращаться к Хранителям крови и почвы? — аккуратно спросил я. — Чтобы те породили невидимых убийц, способных уничтожить целый вид?

Шаманка со скрипом загудела, смеясь.

— На такое сейчас никто не способен, разве что все шаманы соберутся на бдение. Или вечный. Я кровь запеть могу, ящера усыпить, детей вынуть из самца да яд вывести, — она внимательно посмотрела на меня. — И вправить хвост. Повернись?

Я послушно повернулся к ней спиной и тут же получил точечный и чёткий толчок перепончатой лапой как раз в больное место, где сместился диск при ударе цефалота о воду и окаменели мышцы. Я взвыл и завертелся юлой, но тут же понял, что копчик и в самом деле болит гораздо меньше.

— Дальше дело за Хранителями Крови, которых ты украл.

— Прионы, — кивнул я. — Ты тоже всё про меня знаешь?

Шаманка заскрипела:

— У-у-у! Ты ДУШ НИ ЛА. Нет, и не хочу. Больше слышу эхо увиденного вечным. И да, приди в мою кувшинку испражниться, ты мне должен за вправленный хвост.

Конечно я приду! Ещё как приду! У меня скопилась добрая сотня вопросов. Припадая на заднюю левую лапу и волоча хвост, старуха пошла от меня прочь по направлению к суетящимся сородичам, которых в цефалота набилось великое множество. Все были с вязанками рыбы на шеях, с полными ракушками разной водной снеди в лапах, с мелкими камнями во ртах для жевания. Они куда-то собирались.

— Куда все идут? — спросил я, выискивая глазами семейство — мои были в порядке.

— На Слезу, — ответила шаманка. — Слезу Первожены!

Я не собирался от неё отставать.

— В чём целесообразность пломбира? — спросил я. — Первошаман мне так и не сказал.

— Значит, ты должен найти ответ сам. Ответишь — вся жизнь изменится.

Чёртова старуха юркнула в толпу и слилась с другими дакнусами, с похожими головами и спинами. Я заметался, выискивая её, но тут же был окружён аборигенами.

— Каково это, быть кожаным? — спросил один, с умильным и восторженным видом складывая лапки.

— Отлично! — брякнул.

— Ты дашь мне детку от хищной губки? — прямо в ухо крикнула какая-то назойливая самка. — Я буду вам домой носить какашки!

— Не дам!!! — огрызнулся я.

— Но почему?!

— Ты выпустишь по недосмотру, а мне обрыблять потом!

Да чтоб вам треснуть! Шаманка скрылась. Ничего, ты от меня просто так не отделаешься, я всё равно приду к тебе испражняться…

Тем временем народ выбирался из кувшинки старейшин и куда-то направлялся со всей своею праздничной пищей. Я набрал побольше воздуха в грудь, догнал Тенго с детьми и поплыл рядом, радуясь, что спина не болит и двигаться стало намного легче. Удивительное дело — стоило нырнуть, как нос сам по себе закрывался кожаными перепонками, а одного единственного вдоха хватало на много метров пути.

Я с удовольствием рассматривал песчаное светлое дно на тридцатиметровой глубине. Нарядные водоросли самых разных форм и размеров росли в том порядке, который говорил о культивации. Улитки и ракушки сидели на камнях целыми поселениями и свисали гроздьями. В других местах в сетчатых листьях роился малёк. Большие серебряные рыбы важно подплывали к дакнусам и тыкались носами, прикормленные, как домашние козы. Караси вертелись целыми стайками, подобно воробьям, их никто не трогал.

По дороге я случайно поймал форель и захватил с собой — уже не с пустыми лапами заявлюсь.

В центре озера торчала скала, выступающая из воды площадкой метров двадцати диаметром — добрый пятачок. На скалу нанесло песка и водорослей, ветер посеял какие-то травы, а в центре росла одинокая хилая сосенка, невесть как укоренившаяся в трещине и выжившая. Сбоку прилепилась детка цефалота — отбилась от корней и теперь, наверное, голодала.

Это и была пресловутая Слеза Первожены, я сразу догадался, почему скалу так называли: кремний местами казался полупрозрачным на вид. Пустил волну — внутри скалы змеились полости, наполненные водой и воздухом. Необычная скала, дорогой дневник! Словно состоявшая из единого целого камня. Впрочем, обычных скал я прежде не сканировал, потому не знал, каковы они внутри, и судить не мог.

Дакнусы выбрались на Слезу, ловко цепляясь лапами, и стали раскладывать снедь, попутно ухитряясь толпиться вокруг нас с супружницей.

— Покажи искру, ну покажи! — просили её.

— Да, что ты умеешь? — подтвердил старейшина.

— Во всю силу? — неуверенно уточнила Тенго.

— Конечно во всю!

— Я боюсь, — пояснила Тенго. — Лишь недавно ужасное сделала. Разом кучу бобров убила и чуть не умерла.

— А мы разбежимся!

Они были любопытными и непосредственными словно дети, эти аборигены, все, не только милая. Я будто снова в школе оказался. Когда-то давно со мной учился потомственный акробат, звезда всех школьных представлений, к тому одноклассники вечно приставали: а прыгни через голову? А ногу в рот возьмёшь? А на спор? А сам себе отсосёшь? Потом он перевёлся в спортивный интернат и актуальной звездой стала певица из девятого класса, мелкая брюнетка с длинным хвостом гладко зачёсанных волос, к той не приставали, она сама ко всем лезла со своими песнями.

— Ну, расходитесь, — решилась Тенго и сунула мне обоих детей, кажется, ей хотелось похвастаться.

Я уже был тёртым перцем, поэтому вернулся в воду и отплыл подальше. Самые осторожные из дакнусов последовали моему примеру.

Тенго крепко зажмурилась и сделала то самое движение, уложившее бобров — свила ракушку. Я уже знал, что так она «берёт в яйцекладе Первожены» своё электричество и преобразует переменный атмосферный ток в постоянный. Это пиздец, дорогой дневник, я жил с биологической трансформаторной будкой! Не влезай — убьёт.

Ветвистая, раскалённо-белая молния пронзила пасмурное небо, тряхнула Слезу и пропала с громким треском, распространяя запах озона, такая огромная по сравнению с сотворивший её маленькой Тенго… Вдруг скала пришла в движение и вздрогнула, посыпались с брызгами и стали улепетывать куда глаза глядят перепуганные дакнусы. А потом Слеза КРИКНУЛА.

Камень издал звук такой силы и мощности, словно труба апокалипсиса взревела. Мне показалось, что в огромном соборе одновременно взяли ноту десятки органов. Но звук был только побочным явлением! Слеза пустила мощнейшую волну, от которой всё моё существо содрогнулась до кончика хвоста, а усы с бородой и каждая шерстинка встала дыбом.

Это был тровант, дорогой дневник! Огромный живой камень из тех, что движутся, растут и звучат. Они даже на Земле есть, не только в Янтарном мире. Большая часть каменного крика лежала в инфразвуковом диапазоне, пожалуй, раньше я и не услышал бы его, а то, что дотянулось бы до слуха, составляло только малую часть реального звучания. Но не теперь, когда судьба подарила сканер и приёмник в голове! Кажется, низкочастотные акустические эмиссии трованта модулировались сверхнизкими инфразвуковыми волнами, а Тенго своей молнией этот крик активизировала.

В меня панически ткнулась какая-то самка и я с головой ушёл под воду, но тут же вынырнул, крепко прижимая к себе детей левой лапой, зажмурился, поднял язык к нёбу и загудел, включая свой чёртов сканер. От удара электричества воздух и жидкости в трованте пришли в движение, вот полости трубный глас и издали. Но как быть с волной? Без единого прибора кроме электронного блокнота, оставшегося в рюкзаке, в Бобике, я ничего не мог сказать. И то сомнительно, что какие-то человеческие приборы помогут разобраться в природе странных иномирных явлений.

А что, если прионы существовали изначально в виде доатомных соединений? «Сначала был Прион». Если в процессе эволюции они поселились в нескольких белковых видах Янтарного мира, что им мешало поселиться в камне? Эдакая долгосрочная инвестиция на случай катаклизма. Микровымогатель говорил о Хранителях почвы наравне с Хранителями крови, значит, так и есть. Они были передо мной, пресловутые Хранители почвы, способные породить киллера из малых, и не только его! И они кричали на весь белый мир о том, что грядут перемены, призывая готовиться. Не знаю как, но я это понял, дорогой дневник. Прионы не жили в человеческом понимании, но были по-своему, несомненно, разумны. О-о-о, вот где крылась тайна из тайн, величайшая загадка, с которой только мог столкнуться любопытный и пытливый разум!

Именно тогда я понял, что никуда и ни за что отсюда не уйду.