Два друга

Тоска

Августовским утром, когда с кустов обильно падали крупные капли росы, я с пойнтером охотился по тетеревам вблизи речки Могзы.

На вырубке, местами поросшей мелочами и малинником, нам повстречались ямки с серым пушком и охристой раскраски перьями, украшенными нежными поперечными рисунками. Здесь в прохладной рыхлой земле купались тетерева. Поняв это, мой пойнтер начал старательно отфыркиваться от излишней влаги, жадно ловить запах где-то затаившихся птиц, а потом по-кошачьи крался к ним и замирал на стойке.

В такие моменты я спешил к нему, посылал вперед исобака спокойно подавала птиц на крыло. Иногда верный пес пропадал в темноте лесных зарослей, но я не чувствовал одиночества. Я знал, что четвероногий друг вскоре явится и поведет к найденной дичи.

Но вот навалила жара, собака отказалась работать, и я направился на дневной привал в село Усланцево. Здесь я повстречал дотошного старика, сидевшего в тени на обрезке бревна, и он многое поведал о былом: показал ветхую часовенку и пояснил, что построена она на месте, где впервые произошла встреча юной Параши Жемчуговой — актрисы с графом Шереметьевым, впоследствии ставшим ее мужем.

Будучи в молодости охотником, старый рассказчик с особым увлечением говорил о графских собаках, об охотах Шереметьева с тявкушками. Он называл давнишних предков, которые были удалыми доезжачими графской охоты. Особое впечатление произвел рассказ старика о том, как любимая борзая Шереметьева сделалась преданным другом Прасковьи Ивановны. А когда та безвременно умерла, борзая вскоре погибла от тоски по любимому человеку.

Быль это или легенда — почем знать, но рассказ о преданности борзой напомнил мне историю, услышанную мною на волжском пароходе.

Как-то я проводил отпуск в поездке по Волге. Пароход наш шел из Астрахани. Стояли жаркие дни, и бирюзовая гладь волжской воды искрилась под лучами солнца. Чайки кружились за кормой. Они зорко следили за пассажирами, прося корма. Но пассажиры, наверное, привыкнув к крылатым спутникам, относились к ним пассивно. Пожилые люди или читали или бесцельно бродили по палубе, а шумная молодежь затевала всевозможные игры, танцы, а то и песни. Мне особенно запомнился баритон сильный, когда в сизых летних сумерках он запевал:

Ему вторили другие голоса, то высокие и задорные, то низкие, грудные. Эхо привольно катилось над широкой рекой и пропадало где-то в заволжских далях.

Из множества пассажиров мое внимание привлек средних лет, красивой внешности попутчик. Ехавшие называли его Александром Матвеичем. С ним была дочь 15–16 лет. Это было хрупкое и нежное создание. Видно было, что отец не чаял в ней души и малейшее ее желание исполнял. Девочку звали Машей. Она часами находилась на корме, кидая кусочки хлеба кружившимся чайкам. Когда какая-либо из птиц ухитрялась схватить кусочек на лету, юная пассажирка приходила в восторг.

На одной из пристаней, не доезжая Ульяновска на пароход сели несколько охотников. Видно было, что они и их собаки устали от ходьбы и горячего солнца. Среди находившихся у охотников собак исключительно красивой сложки была сука — ирландский сеттер. Увидев эту собаку, Маша в каком-то радостном смятении закричала отцу:

— Папа, а ведь она как наша Дина!

Интерес к собакам послужил поводом к нашему знакомству. Оказалось, Александр Матвеич тоже охотник и собаковод, и это вскоре сблизило нас. Я попросил нового знакомого рассказать о собаке, которую назвала Маша, но он пояснил, что Дины уже нет, а у них живет ее сын, и тоже прекрасный сеттер.

Ну, а о Дине я расскажу вам без нее, и он показал на Машу.

Вечером мы повстречались с Александром Матвеичем на палубе, и вот что он рассказал о Дине: — В присутствии Маши я не хотел вспоминать о Дине. — начал рассказчик. — Маша очень любила ее, и воспоминания о любимой собаке она всегда переживает болезненно. Ведь случилось так, что Липу мы взяли в нашу семью взрослой. Дина выросла в семье моего друга, сельского учителя, страстного охотника и большого любителя ирландцев. Кроме прекрасного экстерьера, Дина замечательно работала по боровой и болотной дичи. Но моему другу немного пришлось охотиться с ней. Настала война, и учителя вскоре призвали в армию. Когда он уезжал, на станции в числе провожающих оказалась и Дина. Расставшись с хозяином, собака несколько дней не притрагивалась к пище и этим еще больше вызывала у хозяйки тоску о любимом человеке. Вскоре собака стала подолгу отлучаться из дома. Оказалось, она уходила на станцию, встречала проходившие составы, надеясь встретить и хозяина. Когда подходили эшелоны с солдатами, собака очень волновалась. Начинала лаять, как бы давая понять, что она здесь, ждет. Некоторые сердобольные солдаты давали ей хлеб, сахар, но она не брала. Уходил эшелон, и, не встретив желанного человека, животное, терзаемое мучительной тоской, принималось выть.

Такое поведение Дины причиняло ее хозяйке много забот. Она боялась потерять ее, ведь в приходивших письмах учитель вспоминал и о собаке, и тогда солдатка бросала дела по дому, а то и в школе, спешила на станцию, и забирала беглянку домой.

Жители пристанционного поселка и железнодорожные служащие вскоре узнали цель появления на станции красивой собаки. Они с чувством сердечной теплоты относились к животному, сохранившему верность хозяину. Даже когда-то озорные, мальчишки дружески относились к Дине.

Так продолжалось больше года. Чтобы сберечь Дину до возвращения мужа, ее хозяйка делала все. Она считала собаку членом семьи.

Но не суждено было моему другу вернуться с войны. Пришло извещение о его гибели, и вдова предложила мне взять Дину. Мы знали, продолжал собеседник, что с появлением собаки в доме увеличатся заботы. Ведь я в то время дневал и ночевал на заводе, а жена пропадала в госпитале. Машенька, тогда еще малютка, подолгу оставалась на попечении ветхой бабушки, и, все же памятуя о погибшем друге, мы взяли Дину. Надо сказать, что чужой дом и другие люди удручали собаку пуще прежнего, хотя мы делали все, чтобы расположить ее к себе. И все же, когда тоска была крайне острой, она забиралась в угол, отказывалась от пищи и ласки. В такие дни только Маша была исключением. Она садилась к Дине, клала ее голову к себе на колени, и собака, уступая просьбам, брала от нее лакомства, в ту пору такие редкие для детей. Но Маша очень полюбила Дину и не жалела для нее ничего.

Когда кончилась война, продолжал собеседник, я в первую же осень поехал с Диной на охоту в ее родные места. И вот мы сошли с поезда, но несмотря на прошедшие несколько лет, Дина вспомнила былое и не хотела идти со мной. Ну, а знали бы вы, какую боль вызвало ее поведение, когда мы пришли в дом, где собака выросла. К своей бывшей хозяйке собака отнеслась как-то безразлично, но тут же начала заглядывать во все закоулки дома, и видно было, что она искала любимого человека. Это вызвало у вдовы горькие слезы, а вместе с ней заплакал и ее малыш, не помнивший отца. Не найдя своего друга, собака забралась в угол, где когда-то было ее место, и не реагировала на наши ласки.

На охоту с ней я не пошел. Боялся потерять. Но в последующие годы я много с ней охотился, но только в незнакомых собаке местах… Надо сказать, что на охоте она как бы забывалась, вела себя по-другому. И тогда мне казалось, что тоска о потерянном человеке оставляла ее. Дина становилась энергичной, пожалуй, даже веселой.

На минуту собеседник умолк, глубоко вздохнул и с грустью закончил:

— Все подчинено законам природы, и собачья жизнь — тоже. Смерть Дины для нашей семьи была большой утратой, а за Машу мы очень боялись. Для ее впечатлительной натуры это было огромное горе.

В утечение о Дине, да и в память о ней, и живет у нас ее сын, и, должен сказать, достойный сын своей матери.

Рассказчик умолк, и в это время кто-то на палубе ударил по струнам гитары и молодой тенор запел:

Набежавший ветерок потревожил чарующий мотив песни. Разбросал его над просторами великой реки.

Мы молчали. Взошла луна, посеребрила длинную дорожку, колеблющуюся за кормой на встревоженной теплоходом воде. И казалось, что наступил тот час, когда природа своей ночной красотой с особой силой тревожит человеческую душу. Голоса людей, звуки шагов по палубе и в салоне становились тише, и только всплески воды за кормой слышались более внятно. И думалось мне, что, великая русская река ведет свой извечный разговор и раскрывает тайны далекого прошлого. Когда-то здесь жил первобытный человек, и он поймал в дремучем лесу зверя, готового броситься на него, но он не смог этого сделать, потому что человек подчинил его своей воле, привел зверя в свое пещерное убежище и приучил к себе. С тех пор прошли тысячелетия, и собака — потомок того зверя, — преданно служит человеку.