Два друга

Каро и его хозяин

Я бережно храню пожелтевший билет, выданный политическим управлением Первой революционной армии. Этот билет давал мне право свободного посещения спектаклей, концертов и митингов, устраиваемых поармом — I. А в альбоме сохранилось поблекшее от времени групповое фото, подаренное мне первой, при Советской власти в Туркмении, труппой артистов.

В годы гражданской войны я находился с воинской частью в составе Закаспийского фронта. Часть была расквартирована в Ашхабаде. Здесь я познакомился с коллективом бакинской труппы актеров. Артист Гаршин оказался страстным охотником и большим любителем собак. Очевидно, это и сблизило нас.

Жил артист скромно. Семьи у него не было, и неразлучным его другом в ту пору был сеттер гордой Каро, в котором артист не чаял души, и надо отдать должное — было от чего. Я не встречал более преданной собаки своему хозяину, чем этот черный, с бронзовыми подпалами сеттер. Если артист разучивал роль, читал или вообще был занят, Каро мог часами сидеть, не спуская влюбленного взгляда с хозяина. Собака с полуслова понимала своего друга. Подавала спички, папиросы, обувь, отсчитывала голосом время и умела пригласить квартирную хозяйку, если она почему-то требовалась Гаршину. Сослуживцы Гаршина, наблюдая старания Каро, прозвали его камердинером. Когда артист был занят игрой на сцене, собака находилась в его театральной уборной и никого туда не пускала. Если артист был не в духе или взволнован от переживаний героя, роль которого он вел, Каро ласкался к нему, заглядывал в глаза.

Гаршин не раз приглашал меня на охоту по кекликам (горным курочкам), но я вынужден был отказываться от этого завлекательного приглашения. У меня не было дробового ружья, а ехать с винтовкой, как ездил я по копытным, не имело смысла. Но вскоре этот, казалось, неразрешимый тогда вопрос, к моему удовольствию, очень просто разрешился. Зная мою слабость к охоте, закаспийская чрезвычайная комиссия наградила меня памятным подарком — приличной двустволкой. И вот при первой возможности мы поехали на охоту в предгорья Копет-Дага за Фирюзу. Километрах в сорока — пятидесяти от Ашхабада расположен этот благодатный уголок туркменской земли. И тогда, и потом я любил поездки в Фирюзу. Бывало только въедешь в ущелье, как прохладный ветер освежит разомлевшее тело и, кажется, что попал в весеннюю пору в родные русские края, а неистовая сорокаградусная жара осталась где-то позади. Любил я и дорогу к этой туркменской жемчужине. Крутые подъемы, спуски и повороты, опоясанные голыми скалами, сумрачный свет ущелий, тихое журчание речки и веселое щелканье соловья в зарослях кустарника. Обычно ночь мы проводили в Фирюзе, а на рассвете отправлялись в предгорья.

В таких охотах с нами участвовали два красноармейца — заядлых охотника и знакомый Гаршину туркмен, учитель по имени Сехет-ага. Он хорошо знал русский язык, знал и места охоты и надо признать, что без его участия нам не удалось бы хорошо поохотиться на кекликов. В предгорье мы карабкаемся час, второй, а еле заметная тропа ведет все выше и выше. Аул, в котором мы были, остается внизу и постепенно в зеленой дымке превращается в темное пятно. Легким не хватает воздуха. Сердце бьется учащенно, и только Каро не знает устали. Изредка у горных ручьев мы отдыхаем, пьем прозрачную, как хрусталь воду и вновь продолжаем путь. Вблизи отрогов, поросших скудной растительностью, Сехет-ага останавливается. «Здесь надо ждать», — говорит он. Курочки скоро закричат и обнаружат себя. И вот мы сидим и ждем, а Сехет рассказывает нам о жизни кекликов. Оказывается они, как наши рябчики-моногаммы. Весной кеклики разбиваются на пары. Строят два гнезда и самка по очереди кладет в них яйца. Когда кладка заканчивается, самка садится на одно гнездо, а самец на другое. С появлением птенцов каждый родитель самостоятельно заботится о них. Осенью выводки табунятся. Крик этих обитательниц гор схож с криком домашних кур.

Наконец наше ожидание окончилось. Вблизи отрогов закричали курочки. Я, Гаршин и Сехет-ага идем на крик. Впереди нас осторожно крадется Каро. Красноармейцев оставляем на месте, чтобы не потерять тропу.

— Курочки! — шепотом говорит учитель и показывает рукой направление. В нескольких метрах от собаки по склону бежит большой табун птиц. Заметив опасность, они с шумом снимаются. Мы с Гаршиным успеваем сделать по дуплету и видим, как несколько кекликов падают на землю. Каро по очереди приносит трофеи к ногам хозяина.

После выстрелов птицы улетели в предгорья, и в бинокль мне хорошо видно, как они спустились вблизи горного ручья. Теперь нам предстоит спуск не менее сложный, чем подъем. Сехет-ага с ловкостью горца ведет нас через выступы и крутые горные скалы. Мы изрядно устали, кажется, что спуску нет конца. Но вот неожиданно выходим в небольшую лощину, покрытую сочной зеленью. В стороне сильно бьет горный ручей. Это как раз то место, куда спустились курочки. Каро, перейдя в поиск, вскоре замер на стойке. При нашем подходе к собаке с шумом срываются штук двадцать пять кекликов. Взлет их был настолько неожиданным, что мы с Гаршиным не успели вскинуть ружья. Зато Сехет-ага красивым дуплетом сбил двух птиц. Полет дроби при выстрелах произвел сильный свист и от него птицы разлетелись в разные стороны лощины. Оказалось учитель умышленно зарядил несколько патронов дробью с отверстиями, чтобы свистящим звуком разобщить птиц, а потом поодиночке брать их из-под стойки Каро. Все так и получилось. Каро, обладая хорошим чутьем и опытом, быстро находил затаившихся в траве курочек и подавал их на крыло, а если курочка бежала, он заходил ей навстречу и вынуждал к взлету.

В остальном результат зависел от меткости выстрела. И надо сказать, что все мы стреляли неплохо, но Сехет лучше всех. У него не было промахов. Случилось так, что от неудачного моего выстрела подраненная курочка упала на противоположном берегу ручья. Перейти бурный ручей — дело весьма рискованное. Но Каро, наблюдавший место падения птицы, без посыла бросился за ней. Гаршин, да и все мы своевременно не успели запретить собаке идти за подранком и сейчас с тревогой смотрели на отчаянный поступок собаки. Ведь клокочущий ручей мог, как щепку, бросить Каро и разбить о камни. Но этого-не произошло. Каро с необычайной ловкостью преодолел ручей прыжками с камня на камень, быстор подобрал подранка и таким же путем возвратился назад. Живого, с перебитым крылом, кеклика собака осторожно подала хозяину. Мы очень обрадовались удачному возвращению Каро, но в начале не знали — не то бранить его за необдуманный поступок, не то ласкать. Первым нашелся Гаршин. Он достал кусочки мелко наколотого сахара, приласкал четвероногого друга и отдал ему сахар.

Я и Гаршин любили эту трудную, но интересную охоту. Иногда мы так увлекались розыском или преследованием кекликов, что нас незаметно настигала ночь. Тогда в углублении скал мы устраивали место ночного привала. Пили по-туркменски зеленый чай, ели чурек, помидоры и другие продукты, принесенные с собой, а для Каро варили кашу.

В такие ночевки я любил слушать Гаршина, его воспоминания о минувшем времени. Он рассказывал о своей работе у разных провинциальных антрепренеров, о том, как эти хозяева притесняли даровитых артистов, старались не доплатить, а иногда в разгар сезона объявляли финансовое-банкротство. На таких трюках предприимчивые хозяева делали деньги, а артистов бросали на произвол судьбы. Ведь в такую пору труппы у других антрепренеров были уже укомплектованы. Вспоминал Гаршин свою работу в труппе «на колесах» у Мамонта Дальского, человека огромного сценического дарования, но бесшабашного кутилы, иногда снисходившего до сомнительной порядочности.

Сехет-ага не любил рассказывать о себе. Но иногда и он вспоминал свою нелегкую судьбу бесправного бедняка-туркмена.

— В начале я учился у муллы в глинобитной мазанке, — говорил учитель. Ни книг, ни бумаги, ни карандашей не было. Писали буквы на вощеной доске деревянными палочками. Мулла, чтобы видеть учеников, сидел на возвышенности посреди «класса». Под рукой у него были ивовые прутья. Ими он бил учеников за всякий пустяк. Ведь не зря родители, отдавая такому учителю мальчишку, говорили: мясо твое, а кости мои, то есть бед, но кости сохрани целыми. Будучи способным в учебе, Сехет вскоре покинул муллу и с помощью русского политического ссыльного чудом попал в русско-туркменскую школу, а потом окончил семинарию. Во время русско-германской войны был на фронте, а когда в начале революции вернулся на родину, стал громить банды белых и басмачей. Сейчас Сехет заведовал школой.

Так на привале, коротали мы время. Иногда тишину ночи нарушал вой вечно голодных шакалов. Они будили бывших с нами красноармейцев-охотников. Просыпался и уставший от тяжелой работы Каро. Он поднимал голову, зло лаял. Потом вновь становилось тихо. Только подброшенный в костер саксаул издавал легкий треск.

Однажды во время ночевки в горах, нас застала гроза. Это было неописуемое зрелище — такое прекрасное и такое жуткое. Раскаты грома казались неимоверными. Полыхающие молнии широко простирались, образуя бледно-голубой и зеленый тона. Когда разыгравшаяся стихия посылала сверху змейку молнии, она ударяла где-то в каменные громады, а потом следовал огромной силы удар, эхом катившийся в горные громады. Во время громовых ударов Каро очень трусил. Он жался к хозяину, как бы прося защиты, и мы укрывали его чем могли. Но после ночной грозы изумительно красив был восход солнца. Вершины горных хребтов, покрытые вечными льдами, казались далекими и недоступными.

Когда ликвидировался Закаспийский фронт, всю труппу артистов перевели в Самарканд — город древних памятников. Случилось так, что и мне со своей частью через некоторое время пришлось перебазироваться туда же. Уладив дела по расквартированию части на новом месте, я разыскал Гаршина. Он со своим питомцем занимал комнатку в доме пожилой русской женщины. Небольшой белый домик утопал в зелени развестистых каштанов и белых акаций. Моему появлению Гаршин очень обрадовался, а Каро бросился ко мне на грудь и с веселым лаем лизнул лицо. Вскоре на столе радушного хозяина появились жареный фазан, гроздья янтарного винограда, кувшин сухого местного вина. За угощением Гаршин рассказал мне об охоте на фазанов в здешних местах. Мастерски рассказанная артистом охота на нарядных птиц сделала свое дело, и в ближайшее свободное время мы сговорились поехать в фазаньи места.

С участием знатока здешних мест, врача Максима Максимовича, еще до восхода солнца мы прибыли к небольшой озерине. Каро, пущенный в поиск, вскоре поднял табунок уток. Но как на беду ружья наши оказались незаряженными. Пока мы охали да ахали, кружившиеся над озериной утки постепенно набирали высоту, а потом скрылись. Вернувшаяся к нам собака с укором посмотрела, как бы называя нас горе-охотниками, и ушла в поиск. Вскоре Каро поднял еще несколько уток. По ним мы сдуплетили и свалившихся на воду птиц собака тут же принесла хозяину.

Минуя озерину, мы вышли к зарослям кустарника в фазаньи места, как заверил нас Максим Максимович.

Охота в зарослях оказалась не такой уж легкой, как у нас по тетеревам. Колючки кустарника цеплялись за одежду, кололи руки. Собаку спасала лишь длинная густая шерсть. В таких плотных местах мы редко видели Каро, но благодаря своей сообразительности, он знал, где мы, и удачно подавал фазанов. Птицы свечкой взлетали с криком и хлопаньем крыльев. Выждав по совету Максима Максимовича, когда они замедляли полет при переходе из вертикального в горизонтальный, в такой момент мы стреляли. И обычно результат получался удачным. Услужливый Каро тут же подбирал убитого фазана в красивом оперении и, не считаясь с тем, кто убил, нес трофей хозяину.

Наступившую жару мы пережидали в зарослях диких вишен, в какой-то степени скрывавших нас от жары. В горячей золе и углях пекли к обеду фазанов и по установившейся традиции пили зеленый чай, закусывая лавашем и кишмишем.

Максим Максимович, хорошо знавший природу здешнего края, рассказывал много интересного о фазанах. Весной, как и у многих птиц, у них бывают места токов. Утром петухи вылетают на эти токовища, хлопают крыльями и громко кричат. На эти их призывы самки отвечают негромким цирканьем. Гнезда самок не раз Максимыч встречал на земле, в густой траве, в кустах. Несет курочка до пятнадцати яиц и садится на гнездо. Первоначально самцы не участвуют в выводе молодняка, но когда холостых самок не остается, ухаживать больше не за кем, они включаются в сидку, а потом — и в воспитание фазанят.

Осенью фазаны табунятся в огромные стада. Был случай, когда проезжая мимо бахчи, я увидел громадную стаю фазанов. Собравшиеся птицы расклевывали дыни и арбузы.

Птицы в ту пору было много, и часто свой досуг мы проводили в фазаньих местах. Но в жизни нет ничего, что бы не нарушалось порой непредвиденными обстоятельствами. И такой случай был уже не за горами.

Однажды я, Гаршин и врач с помощью Каро поздней осенью стреляли фазанов. Заросли кустарника горели разными красками. Некоторые деревья сбросили свой наряд, и это облегчало наблюдение за работой собаки. Каро в то памятное утро работал исключительно хорошо. Все мы, а особенно Гаршин, были в восторге от собаки. Обычно артист скромно относился к заслугам своего четвероногого друга и никогда вслух не высказывал восторгов в адрес Каро. Но на этот раз он много поведал нам о нем. Приобрел он его где-то на Кавказе от знаменитых родителей двухнедельным щенком. В начале кормил малыша только молоком из детской соски. Потом пришло время домашней дрессировки, потом учеба в поле. Настала гражданская война, голод и частые переезды, все это осложнило содержание собаки. Но, имея щедрое сердце, Гаршин не в силах был расстаться с Каро, да, по его словам, он не мог себе представить этого.

И вот тогда, на привале, никто из нас не предполагал, что для Каро, полного сил и энергии, это была последняя заря.

А случилось так: после этой охоты я некоторое время был очень занят по службе и не мог встречаться с Гаршиным. Но однажды получил от Максима Максимыча сообщение, что артист тяжело болен. Такое известие о друге встревожило меня, и я тут же направился навестить его. Оказалось, Гаршин заболел тропической лихорадкой, весьма серьезной в ту пору болезнью в Средней Азии. Состояние больного то улучшалось, то вновь принимало тяжелую форму. Температура часто менялась. Он терял сознание, бредил, иногда разговаривал с Каро. Верный пес не отходил от постели больного друга. Он потерял аппетит, грустил. Когда тяжелые приступы болезни проходили, больной, придя в сознание и обливаясь потом, чувствовал неимоверную слабость; тогда, несмотря на запреты хозяина, Каро лизал ему лицо, руки. В такие минуты мне казалось, что собака готова пожертвовать собой лишь бы спасти своего друга.

В конце-концов сильная натура Гаршина поборола болезнь. Он поправился. Но зато Каро терял свои силы с каждым днем. Ни Максим Максимович, лечивший Гаршина, ни специалисты-ветеринары не могли спасти Каро. Он тихо навсегда угас у постели хозяина. Артист был уверен, что собака заразилась от него лихорадкой и погибла.

Прошло много времени, но я всегда с большой любовью вспоминаю охоты в Средней Азии с талантливым самородком артистом Гаршиным и его замечательным шотландским сеттером Каро.