Два друга

Жестокость

С Павлом Петровичем мы не виделись несколько лет, потом списались и встретились на волжском теплоходе. Это случилось в начале сентября, когда осень уже набирала силу, с каждым днем щедро награждая зелень желтыми мазками.

Чудесными были пенистые закаты, по особенно восхитительные рассветы. Они наступали не спеша. Сначала густая синь на востоке набирала багровые тона, схожие с дымом пожара. Потом эта мгла светлела, становилась прозрачнее и, наконец, вдали виднелись розовые с золотыми каемками облака.

Большую часть времени мы с Павлом Петровичем проводили на палубе. На одной из пристаней мы увидели, как на пароход вошли трое охотников, усталых, но с богатыми трофеями. Вместе с ними были два красивых английских сеттера и спаниель. Собственно, спаниель казался подстать сеттерам, но меньше их ростом. Он был белого окраса. А по шелковистой шерсти, то тут, то там разбросаны темные мазки. Породная по форме голова с темными выразительными глазами — делали собаку настолько привлекательной, что многие пассажиры парохода смогли на нее с восхищением.

Мы с другом спустились на корму, познакомились и, как всегда бывает среди охотников, началась непринужденная беседа. Одним словом, через какие-то минуты, мы узнали, откуда и куда эти охотники едут, кто они и где живут. Эти же данные мы взаимно рассказали и о себе. Рассматривая их сетки, мы пришли в замешательство от того, что у владельцев английских сеттеров — трофеями были утки, а у хозяина спаниеля — Николая Васильевича — тетерева. Казалось бы, все должно быть наоборот. Вот об этом мы и спросили владельца спаниеля. На этот вопрос Николай Васильевич ответил не сразу. Он не спеша допил чан из походной кружки, потом своему четвероногому спутнику по охоте дал кусок сахара, приласкал его и только тогда посвятил нас в историю своего Тома.

— Хочется сказать, — начал он, — что великое несчастье для собак, когда они, будучи взрослыми, переходят от одного владельца к другому. Я уверен, что животные эти, попав в другую обстановку, переживают большое горе. Посудите сами, обращаясь к нам — продолжал рассказчик — им приходится привыкнуть к характеру нового владельца, освоиться с его привычками, знать, как угодить ему, во время выполнить его приказания, а случается, что новый хозяин меняет попавшей к нему собаке кличку, и это бедного пса приводит в замешательство. Он не реагирует на зов владельца и незаслуженно получает наказание. Ну и еще хуже, — продолжал Николай Васильевич, — если собака от хорошего хозяина попадает к человеку грубому, который отнесется к ней «по-собачьи», не поймет ее переживаний. От такого добра не жди. Вот так случилось и с моим Томом. Вырастил его добрейшей души человек, одинокий и уже немолодой врач. Но вскоре по состоянию здоровья он отказался от охоты, да и уход за собакой стал затруднительным. И вот, скрепя сердце, старый врач пошел на уговоры подвернувшегося охотника и отдал Тома ему.

Но разные все-таки встречаются люди. Находятся еще такие, которым бросить слово на ветер ничего не стоит. Так поступил и этот горе-охотник, заполучивший собаку. Том, привыкший жить в квартире, теперь оказался на толстой цепи у поваленной во дворе бочки. На такую бесчеловечность малыш выразил протест. Он жалобно завыл и за это получил тумаки.

Новый хозяин кормил Тома чем попало и когда придется. Словом, через короткое время собаку было не узнать: она похудела, шерсть потускнела, свалялась. Знавшие ранее Тома охотники, да и соседи, пытались урезонить владельца, но это был напрасный труд. Он считал собаку собственностью, а следовательно, мог с ней делать все, что хотел.

Рассказывая нам все это, Николай Васильевич волновался, тяжело вздыхал.

Вы ведь знаете, что наш старый город стоит на озере и охота у нас больше по уткам пли по болотной дичи. Боровая дичь тоже есть, но желающих охотиться по ней мало. Так вот, когда открылся сезон летней охоты, того охотника с Томом, часто видели в приозерных крепях, то есть в местах, где впору работать с лайкой, но владелец спаниеля не щадил своего малыша. Он посылал его в эти заросли и безответный пес шел в поиск, поднимал уток, а потом приносил убитых. Особенно трудно приходилось Тому с подранками. Иногда, преследуя нырящую птицу, он изнемогал от усталости, но всегда возвращался с добычей. Так случилось и в тот роковой день, когда Том чуть не погиб от руки хозяина-варвара.

Обыскав изрядную площадь зарослей и набив до отказа сетку утками, хапуга шел берегом озера, направляясь к автобусу. Измученный Том с трудом тащился за хозяином. И вдруг с кромки воды снялась утка. Охотник выстрелил, и птица упала на воду в сотне шагов от берега. Перезарядив ружье, хозяин приказал спаниелю подать птицу. И первый раз в жизни Том отказался, потому что был измучен. Тогда раздосадованный охотник взял малыша за ошейник, раскачал его в воздухе и бросил на воду, приказав подать утку. Испытав боль и оскорбление, собака и на этот раз отказалась плыть к лежащей на воде птице, а начала медленно удаляться по направлению к городу. Видя такое, этот изверг рода человеческого, послал заряд вдогонку уплывающему. Но то ли расстояние оказалось далеким или дробь была мелка, а может, стрелок плохо выцелил свою жертву, но ранение оказалось пустяковым.

Но, товарищи, прошу запомнить, — взволнованно говорил рассказчик — бедному малышу предстояло проплыть свыше трех километров, а после пережитого, не знаю, уж как он не погиб.

Ненадолго рассказчик умолк, затянулся сигаретой и продолжал рассказ о судьбе Тома.

В то время мы с сынишкой оказались на берегу озера, устраняли у лодки течь, и вдруг на розовой от заката воде увидели какой-то плывущий предмет. Первоначально, показалось, что это полено, но почему в безветрие, а оно движется. Иногда этот предмет терялся в воде, по потом появлялся вновь. Признаться, зрением я не силен, как бы извиняясь говорил охотник, а вот мой мальчонка, тот вскоре рассмотрел, что плывет охотничья собака, и тут уж не успел я оглянуться, как мой парень плыл навстречу живому существу. Вскоре мне видно было, как они сошлись на воде и бедный пес, очевидно поняв, что это приплыл его спаситель, беспрекословно подчинился мальчишке, который вскоре вытащил собаку на берег. Бедняга был еле жив.

Видя такое, мы бросили лодку и заспешили домой. Идти пес не мог, и я на руках тащил его до самого дома, а парнишка, опасаясь за жизнь собаки, заливался слезами.

Дома, при свете, я узнал, чья это собака, но свел его владельцу только на следующий день. А сейчас мы уложили пса на мягкую подстилку, а когда он отдохнул и пришел в себя, накормили. Парень мой с детских лет любит животных и на этот раз не отходил всю ночь от спаниеля.

— Поверьте, — говорил Николай Васильевич, — как не хотелось мне возвращать собаку, да и мальчишка просил оставить ее, но этого требовал порядок. И все же, когда я оказался в доме хозяина спаниеля, то сожалел, что привел бедного пса. Возвращению Тома хозяин отнюдь не радовался. Увидев его, он зло пнул его носком сапога. И тут же, как бы хвастая своим ухарством, рассказал историю, которую вы только что слышали.

Нет надобности говорить о чувстве собак, их переживаниях и даже предчувствиях о будущем. Каждый настоящий собаковод все это знает, но вы бы видели, друзья, какими глазами смотрел на меня Том, когда я собрался уходить. Глаза собаки умоляли меня не оставлять его, и чтобы больше не тревожить душу, я поспешил уйти домой.

На этом оборвал свой рассказ этот добрейший человек, так как теплоход пришвартовывался к пристани, на которой им следовало сходить. Но история с Томом заинтересовала меня, и я успел записать адрес теперешнего владельца красавца спаниеля.

Чудесный отдых на теплоходе продолжался еще несколько дней, и мы часто вспоминали судьбу малышки спаниеля и, признаться, услышанное не только тревожило нас, но и возмущало. А когда я возвратился домой, то первым делом послал письмо Николаю Васильевичу с просьбой досказать судьбу Тома.

К чести нового знакомого, ответ от него пришел быстро.

— Не помню точно, — писал Николай Васильевич, — но на третий или четвертый день вернулся спаниель в наш дом. Пришел виноватым, заискивающим, но глаза смотрели с мольбой, и это выражение отозвалось в сердце. Больше всех радовался возвращению Тома наш мальчишка.

На следующий день, выбрав свободное время, я пошел в правление общества охотников, и все, что говорил вам на пароходе, заявил там. А через несколько дней этот вопрос решался с участием общественности, и было постановлено собаку изъять от владельца и передать мне. При чем того горе-охотника предупредили, если он и впредь будет так относиться к собакам, то лишится охотничьего членства, а следовательно, лишится и права на охоту.

— На охоту я ездил, но Тома с собой пока не брал, — писал Николай Васильевич, мне хотелось, чтобы он привык, обжился, а может, и забыл пережитое. Так прошло недели две. Но мысленно я часто представлял, как собака будет искать затаившуюся дичь, приносить убитую и, говоря честно, считал это время наступившим для меня охотничьим праздником. Но вот настал день, когда я с Томом оказался в охотничьих угодьях, и тут я пережил такое, что бывшего владельца моего спаниеля, чуть ли не возвел в ранг правильного человека. А было это вот почему.

Несмотря на указания, то ласковые, то строгие, Том отказывался пойти в поиск. Потом он, отбежав в сторону, лег и смотрел на меня с тоской и тревогой. Ну, а когда он все же пошел по заболоченному лугу, то еле передвигался, неуклюже скорчился, и теперь я понял, что Том жалкое, испорченное существо.

Прошло еще несколько дней в противоречивых и беспокойных раздумьях. А когда я решил еще раз выбраться с ним на охоту, то Том забился под кровать. В последующие дни мне было больно смотреть на пса. Он как-то притих, никогда не резвился, даже с сынишкой почти не появлялся у стола, а лежал в своем углу и плохо ел.

Зайдя в общество охотников, — писал Николай Васильевич, — я встретился с товарищами, которых вы видели на пароходе, и поделился с ними мыслями о незадачливом псе. А потом мы договорились, что накануне выходного дня, они придут ко мне в охотничьем снаряжении и с собаками, а затем мы отправимся на охоту. Условились, что все это должен видеть Том, но приглашать его с нами не будем. Пусть решает сам. Тут мы рассчитывали на то, что в прекрасном псе должна проснуться страсть к охоте.

Как договорились — так и сделали. Том видел охотников и собак. Наблюдал за моими сборами, а когда мы уходили из дома, двери оставили открытыми и только тут, как бы невзначай, я крикнул бедной собаке: «Ну, до свидания, Том!»

После этого мы медленно двигались по улицам города. Состояние мое вам, безусловно, понятно. Я чертовски волновался. Ведь это по существу было или «все» или «ничего». И что бы вы думали, — писал старый охотник. — Том этой пытки не выдержал! Он нагнал нас на окраине города.

Миновав зеленую зону, мы послали собак в поиск. Сработанные в паре сеттеры, вскоре нашли черныша. После выстрела, на который Том не обратил внимания, он бросился к убитой птице и, к удивлению сеттеров, притащил черныша нам.

Мне шестой десяток, — продолжал Николай Васильевич, — но то, что произошло, радовало мою душу и сердце. Я восторгался. Ведь это по существу было или «все» или «ничего». И что бы классе. Я ласкал собаку, давал ей лакомства, называл ласкательными кличками, и с той поры Том верно помогает мне на охоте по боровой и болотной дичи. А вот в воду по уткам никак не идет. И все же я надеюсь, что рано или поздно, он забудет ту дикую расправу и по-прежнему начнет работать по уткам.