Два друга

Мирские покосы

В детстве я любил со взрослыми увязаться на полевые работы. Бывало ждешь не дождешься, когда начнут косить мирские полосы. Так в ту пору у нас называли луга, которыми владела вся деревня. Для нас, босоногой детворы, это было огромное событие. Пока не хлынет зной, и осыпанный росой луг, поросший травой, нежится в лучах восходящего солнца, мы идем к нему.

Трудно сказать, что влекло нас сюда. Не то мы шли любоваться пышной красотой, созданной природой, не то прощаться с пестрым ковром, цветы и травы которого завтра падут под лезвием косы. Но так было из года в год. Так было задолго до нас, так поступали и мы. Девчонки, бывшие с нами, из цветов плели венки и, загадав какие-то заветные желания, бросали венки в речку. А мы, вдоволь нарезвившись, шли к бочагу «Пятый камень» и купались до изнеможения.

Покос мирских полос начинался с утра, но готовились к нему накануне. Бывало затихнут в деревне звуки, и на смену им то тут, то там слышится тюканье. Это где-нибудь в тени на задворках или под деревом крестьянин отбивает косу. Сам он сидит на скамейке или обрубке бревна, а перед ним кряж с вбитой в него наковальней. Положит он на наковальню косу, обмакнет стальной молоточек в горшок с водой и бьет по жалу косы, чтобы было оно острым. На рассвете косцы уйдут в луга, а под ударами их кос упадут травы.

В те времена был обычай утром носить косцам завтрак. Жены косцов обычно были заняты стряпней, завтрак носили ребятишки. Обязанность эта была не трудной, наоборот, увлекательной, только уж больно тяжело было поднять голову от подушки, прервать сладкий сон. Каждый раз часу в седьмом много было у матери хлопот, чтобы растолкать меня, поставить на ноги, подождать, когда откроются глаза, а потом дать в руки узелок из платка и отправить из дома. Но стоило выйти из душной избы, пропахшей дымком русской печи, как утренняя прохлада тотчас же возвращала к светлой детской радости нового дня.

На крутом берегу пруда собрались все мои сверстники. Был тут и Прошка Константиновых, и Васютка Григорьевых, и Петруха Ивановых, и Мишутка Сергеевых, и Ванюшка Федоровых — да всех и не перескажешь. Почему-то в ту пору называли у нас ребят не по фамилии, а по имени отца. Следовательно, и меня называли Костей Михайловых.

Постоянным нашим спутником в таких походах, как и во всех других, был Тобик. Пес этот не имел хозяина, а каждый двор в деревне считал его своим. Это была простая дворняжка среднего роста, красивой трехцветной раскраски. Сообразительность Тобика поражала не только нас ребят, но и взрослых.

Не помню случая, когда он не разделял наши детские шалости. Если мы купались, купался и Тобик. Шли по грибы, и он с нами. На сушке и уборке сена, на молотьбе — собака всегда среди нас. Тобик умел кувыркаться, кланяться, ходить на задних лапах, находить спрятанное, подавать и носить поноску, а зимой кататься с нами с крутой горы и возить обратно салазки, чтобы еще и еще раз нестись быстрее ветра. Плавал Тобик лучше нас и хорошо нырял, но не терпел наших ссор, порой доходивших до драк. Тут же он хватал драчунов за штаны, растаскивал и страшно лаял. И в это время мы боялись его.

Когда мы уходили в школу, Тобик тосковал. Бывало пробежит до школы километров шесть и неожиданно появится, а потом терпеливо ждет за углом дома, чтобы после уроков возвращаться с памп домой. Но случалась непогода — дождь, пурга — и нам полагалось жить у кого-нибудь в пришкольном селе. В таких случаях мы провожали нашего друга до околицы, прикрепляли к его ошейнику записку для родных, что мы живы и здоровы, чего и им желаем, и посылали умного пса домой, и он покорно шел в обратный путь в суровую непогодь.

Жители деревни любили и берегли Тобика за его хороший нрав, ласку и за то, что он был источником детских радостей, детских забав. Он облагораживал наши души и учил добру и любви к животному миру.

В этой связи мне вспоминается такой случай: зимой, когда короткий день угасал и деревня покрывалась холодным мраком, неожиданно появились волки. Приход непрошенных гостей тревожил жителей. Каждый старался укрыть Тобика от опасности. На одну из ночевок Тобика взял дядя Костя, слывший заядлым охотником и рыболовом. Он поместил собаку в сени за двумя дверьми, куда волкам не проникнуть. Настала ночь, а когда взошла луна и холодным светом залила заснеженную деревеньку, голодные хищники пошли на промысел. Они осторожно крались к избам. Высматривали и вынюхивали добычу. Возле дома дяди Константина они причуяли Тобика и начали искать лазейку, чтобы похитить собаку. Пес тут же почувствовал недоброе и тихонько взвыл. Такого сигнала оказалось достаточным, чтобы охотник бесшумно оставил постель, схватил приготовленное с вечера ружье. Приблизившись к окну, в свете луны он увидел у крыльца нескольких волков. Раздумывать не было времени, и он пальнул через окно по серым бандитам, перепугав свою жену.

Выстрел шомпалки, заряженной свинцовой сечкой, не принес волкам смертельного урона, но они исчезли и в ту зиму больше не появлялись.

Как попал Тобик в нашу деревню, сказать трудно. Появился он когда мне было семь-восемь лет. Старшие говорили, что его привела Кирилловна, одинокая престарелая женщина. Будто бы, возвращаясь из Данилова, она повстречала на окраине мужика. Он вел на веревке исхудалую, но еще совсем молодую собаку. Мужик пояснил Кирилловне, что собака бездомна и он ведет ее на живодерку. Сердобольная женщина дала мужику на косушку и забрала собаку. Так будто бы Тобик оказался в нашей деревне, а Кирилловна вскоре уехала к брату в Питер, и собака стала достоянием жителей.

Выросли ребята, уходило босоногое детство, в десять-двенадцать лет разъезжались в города на заработки, но перед отъездом обязательно прощались с Тобиком, а на смену подрастали другие и тоже становились его друзьями. До глубокой старости прожил Тобик в нашей деревне и пока был жив, нам, его старым друзьям, каждый родитель слал весточку о друге беззаботного детства.

Деревня наша стоит на высоком пригорке. Со стороны большой дороги подъезжаешь к ней по ровной местности, а три другие стороны имеют спуски. Особенно крутой спуск идет на запад. Отсюда открываются близкие и далекие окрестности. И те, что расположены ниже деревни, и есть мирские луга, посередине их петляет безымянная речка. И вот там, в лугах, скрытых от нас густым туманом, у каждого из нас косили то отец, то старший брат.

Растянувшись цепочкой, мы спускаемся все ниже и ниже. Попадаем в полосу тумана, нас обдает то холодной сыростью, то густым влажным теплом. Потом набежавший ветерок разорвал туманную пелену и мы тут же увидели маленьких из-за дальности расстояния косцов. Они ровными рядами расположились по лугу, и нам видно, как за ними остается темная луговая полоса, здесь уже трава скошена.

Чем ближе подходим мы к лугу, тем сильнее чувствуются запахи тумана и скошенной травы. К косцам мы намеревались по дойти незаметно, но нас выдавал Тобик. Завидев своих, он с радостным лаем бросался к нам. Рады были косцы нашему приходу, нашей о них заботе, но никто из них не прекращал косьбу, пока не дошел до конца покоса. Потом каждый косец пучком травы вытирал косу и только тогда пристраивался на валке скошенной травы.

Помню, как мы ребятишки пытливыми глазами рассматривали близких нам людей. У каждого из них лицо и шея были мокрыми от пота, ели они сосредоточенно, но однако ничто не мешало им перекинуться то острым словцом, то какой-либо сельской новостью. Отец мой слыл человеком начитанным. Он выписывал газету, читал ее от начала до конца. У него была небольшая библиотечка. Отец любил Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Толстого. Зачитывался Никитиным, Кольцовым. Не терпел попов и власть имущих. Иногда свою неприязнь высказывал в присутствии других, и мать всегда боявшаяся приходского попа и урядника, не раз распекала отца «за длинный язык», но это плохо действовало. Мне на всю жизнь запомнилось, как однажды за завтраком на покосах в лугах, он читал по памяти сатиру на царя. Называлась она — «Письмо к дяде», то есть письмо Николая Второго Вильгельму Второму. Вот отрывок из этой сатиры. Слушая это, мужики громко смеялись:

По просьбе слушателей отец повторил эту сатиру еще раз. У меня до сих пор хранится такое «Письмо к дяде», полученное от отца.

Когда я стал взрослым, жил в столице и в какой-то мере стал разбираться в вопросах политики, всегда удивлялся, как это не коснулась отца суровая рука жандармов или полиции за критику и распространение нелегальных брошюр. Очевидно, отец хорошо знал людей, среди которых критиковал царский режим.

Окончив завтрак, косцы закуривали, не спеша точили косы, выстраивались в ровный ряд и опять слышался лязг кос, разивших тучные травы.

Забрав узелки, мы отходили от покоса, рассаживались где-нибудь за густым кустом и начинали свой, мальчишеский завтрак.

Ведь исстари было известно, что каждый косец оставлял от своего скудного завтрака какую-то долю для того, кто принес завтрак. И каждый из нас выкладывал в общий котел кто пшеничную лепешку и кусок пирога, яйцо или колобок, а то и молоко, оставшееся на дне бутылки. Из этой груды продуктов мы выделяли пай Тобику, с завистью смотревшему на еду, а остальное делили поровну, а что касается молока, то все остатки сливали в одну бутылку, и дележ происходил глотками, то есть каждый в порядке очереди выпивал глоток. Всегда казалось, что вкусней этой пищи вряд ли что было на свете.

Еще рано, возвращаться домой не хотелось, и хотя утренний холодок дает знать о себе, но мы все же бежим на речку и, сбросив одежонку, бросаемся в воду.

На всю жизнь остались в моей памяти эти утренние часы на берегу тихой речки. Бывало, затеют мои друзья какие-либо игры, а я уйду от них незаметно и крадучись, не нарушая тишины, подберусь к бочагу с зеленоватой водой. Он еще не проснулся и кажется таинственным, пугает ребячье сердце. По зеркальной поверхности сонной воды разбросаны то белые лилии, то желтые кувшинки. Они тоже спят в этот ранний час, и только потревоженная мною крупная рыбина ударит хвостом, всколыхнет зеркальную поверхность и заставит трепетать и качаться нежные водяные цветы.

Когда солнце обсушит росу, пейзаж в лугах меняется, пестрые ситцевые платья, как яркие цветы заполняют покосы, это появляются женщины с граблями, вилами, чтобы приступить к разбивке валков. Горячее солнце обожжет жаром разбросанную слоем траву, она тут же завянет, чтобы превратиться в душистое сено.

В передышку бабы вели себя не так, как мужики. Ведь им перекур не нужен. Они садились в круг, и какая-нибудь голосистая молодуха запевала привольную песню, а потом все, как одна, вторили хором ее напеву.

С ранних лет не баловало нас безделье. То приходилось присматривать за младшими сестренками и братишками, то помогать матери по дому, работать на уборке сена. А когда наступала полевая страда, нас заставляли крутить из соломы пояски для вязки сжатого хлеба. В молотьбе мы трудились на гумне, а в десять-двенадцать лет уже косили траву вместе со взрослыми.

Из всех полевых работ мирские покосы оставили во мне самые впечатляющие воспоминания. Запахи поникшей под косой травы, высушенного сена, аромат речной воды и, наконец, раздольные напевы…

Помню, уже будучи взрослым пареньком, я приехал погостить в родную деревню и в первое же утро, собравшись на охоту, не утерпел, чтобы не зайти в луга к косцам. — Ну, берегись, трава — никак племянничек пожаловал, — улыбаясь в бороду, приветствовал меня дядя Федор.

Услышав такое, косцы, что были поближе, кивали мне головами, однако покоса не бросали. А когда дошли до конца, подошли здороваться. Каждый из них теперь, как равному, подавал мне шершавую руку, а я был несказанно рад встрече с ними.

Дядя Федор, считавшийся ладным косцом на всю деревню, сейчас с хитринкой сказал;

— А ну-ка, городской житель, докажи, что не разучился косить. Вставай впереди меня, а вон дед Сергей пускай отдохнет. Состарившийся Сергей Львович тут же уступил свою косу. Делать было нечего. Я снял охотничью аммуницию, уложил ее, а потом мы немного поспорили с дядей Федором, кому идти первому, но он убедил меня встать впереди.

Я косил увлеченно, казалось, все идет хорошо. Травы в тот год уродилось невпрокос, и валок получался тяжелый. Чем дальше подвигался я, тем косить становилось труднее, а потом услышал, как дядя Федор чуть ли не задевает за пятки.

— Торопись! — крикнул он, а то сапоги порежу!

Я ускорил шаг, но уйти не мог, вынужден был перейти на покос дядюшки.

Закончив заход, мы закурили, и я попрощался со свидетелями моего детства, направляясь на вырубки искать тетеревов.

Далекое, прекрасное прошлое. С годами мы смотрим на него пытливыми глазами детства. И, наверное, поэтому оно кажется таким чудесным…