Два друга

Под старой вишней

У тех, кто любит природу родного края, всегда есть свои заветные места. Эти люди с ранних лет проникают в эти милые уголки мира и остаются верными им до конца своих дней.

Именно таким был мой давний приятель — Константин Николаевич Дичин. Увлекаясь охотой, он обычно не изменял родным местам. Постоянно проводил свой досуг на охоте в лугах и лесных дубравах, вблизи родной деревеньки.

Надо сказать, что Дичин любил все виды охоты и во все сезоны этим причинял много горя пойнтеру Заре. Зара не понимала, что в пору весеннего и зимнего сезонов ее на охоту не возьмут, и приготовления к охотам не могла переносить спокойно.

Бывало отгуляют метели и вьюги, и все ждут красавицу весну, но приход ее каждый встречает по-разному. Падает с крыши капель, она приносит весть о конце зимы.

За несколько дней до начала охоты мы с Дичиным едем к нему в деревню. Зара тоже едет с нами. Ведь днем на городской квартире некому за ней присмотреть (хозяйка на работе), да и она такими поездками очень довольна.

Что делает весна! Сережки вербы серебристыми бусами осыпали ветки. Щеткой вылезала трава на широкой деревенской улице. Волга и ее притоки бушевали вешними водами, но лед уже давно прошел. И сейчас по ночам слышится свист утиных крыльев и гогот гусей. В такие ночи плохо спится. Мы с попятным охотнику чувством волнения, выходили слушать прилет пернатых гостей, а на утро нас разбирал сон. Зара не знала о времени начала охоты, но она видела наши приготовления и сейчас боялась, чтобы мы не проспали. Каждое утро то с хозяина, то с меня стаскивала одеяло. Мы злились, ругали ее, но она была неумолима.

Наконец настал день охоты. Мы собираем снаряжение, укладываем харч, сажаем в корзины подсадных уток, а Зара неотступно ходит за нами. Иногда тихо скулит, как бы обижается, что никто на нее не обращает внимания, а перед тем, как выйти из избы, бедная собака становится у дверей. Ей очень хочется пойти с нами, хочется счастья, но хозяин отказал в этом. Он прогнал ее на свое место. Оставив нас, она отошла в сторонку, села и уныло опустила голову. В этот момент собака казалась не то больной, не то побитой. Мне жаль стало Зару, я подошел, погладил ей голову и заглянул в глаза, в них стояли слезы. Зара умела плакать. Я ужаснулся такому чувству, ведь оно было схоже с человеческим.

Путь до плеса речки Сороки был не таким уж далеким, но трудным. Потоки вешних вод образовали буйные ручьи. Каждый раз мы миновали их с опаской.

На спокойном плесе моя подсадная то приводила в порядок оперение, то подавала голос редко и сдержанно, казалось не хотела нарушать тишину весеннего вечера. Но заслышав свист летящих уток, кричала задорно. Птицы все время пролетали парами, и селезни не обращали внимания на зов моей крикуши.

Буйным костром догорал весенний день. Солнце зримо погружалось в сизую полосу на горизонте, и в лучах его показались три летящие утки. Заметив их, подсадная забила крыльями по воде и призывно зачастила, явно соперничая с той, что вела за собой двух красавцев кряковых. Один из соперников, очевидно, не будучи уверен в успехе, камнем упал на воду вблизи зовущей утки. А в это время от макушки уходящего за лес солнца, вспыхнул плес, превратив селезня в жар-птицу. И тут в тишину догорающего дня гулко и сухо сорвался звук выстрела. Не успело застыть эхо, как громовым ударом прозвучал дуплет Дичина.

Смеркалось, и когда я пришел к месту привала, костер уже трещал, выхватывая из темноты то отдельные деревья, то кусты, освещая всю лесную полянку. Здесь мой спутник, как радивый хозяин готовил чай и доставал охотничий харч.

Окончив ужин, Дичин как бы невзначай спросил;

— Как-то Зара?

Я понял, что он волнуется и такое хладнокровие просто-напросто для видимости. Ведь он любил своего четвероногого друга, как источник радостей, который Зара дарила ему, и сейчас, наверное, досадовал на себя, что круто обошелся с собакой. О преданности собаки своему хозяину и говорить нечего. Она беспрекословно выполняла все его указания и не только серьезные, но и забавные.

Бывало сидя за чем, Дичин вдруг помрачнеет и, обратившись ко мне, безнадежно скажет:

— Не везет мне с собаками. Вот и эту растил, лелеял, ничего не жалел, а что получилось?

— Прекрасная собака, — отвечаю я.

Как бы не так, — с грустью в голосе замечает собеседник. — Не хочешь ли подарю тебе это сокровище, а если не возьмешь — отдам кому-нибудь.

Печально смотревшая на нас Зара вдруг плаксиво заголосила. Пока я не знал, что этот цирковой номер заучен после упорных занятий, заступался за Зару, но когда Дичин на мое заступничество однажды залился до слез смехом, а Зара тоже корчила свою рожицу и глаза ее выражали радость, тут я понял, что оказался одураченным моими друзьями и тоже хохотал, вместе с ними.

Как-то после охоты в деревне друга мы о чем-то беседовали. Дичин тихим голосом спросил меня:

— А как ты думаешь, не хочет кто-нибудь кушать?

И тут немедля появилась Зара, неся в зубах миску. Подойдя к хозяину, она поставила миску у его ног, а он положил в нее какие-то лакомства.

Зара тут же их съела и отошла в сторону. Прошло несколько минут. Дичин смотрит на собаку, а та как будто не замечает его взгляда и продолжает сидеть. А Дичин опять, обращаясь ко мне, замечает:

— Вот смотри! Учу-учу эту дурочку, а она так и не знает, где место для ее посудины. После такого замечания Зара немедля срывается с места, берет миску в зубы и уносит на кухню.

Всегда, по установившемуся порядку, после охоты мы с Дичиным и его сестрой чаевничали, а Зара смирно сидела у стола. Она не попрошайничала, ей просто приятно было побыть с нами, послушать наши разговоры. И, слушая наши беседы, собака незаметно забывалась, закрывала глаза и как бы от озноба вздрагивала. Заметив такое, Дичин вполне серьезно говорил нам:

— Вот озябла, а где обогреться, не знает — ну и глупая же. Поняв, что это касается ее, Зара тут же прыгнула на лежанку, хотя последняя была не топлена. Дичин весело покачал головой, рассмеялся:

— Ну и дурочка. Смотрите, люди добрые, улеглась греться на холодную лежанку. И Зара немедля перебралась на русскую печку.

— Смотри, не обожгись — через какое-то время строго заметил Дичин, и умница Зара, спрыгнув с печи, улеглась около нас.

Сестра Дичина — Мария Николаевна давно знала эти представления и, жалея собаку, часто выговаривала брату: «Побойся бога, Костюха, и перестань издеваться над собакой. Она ведь за день-то находилась».

Но Дичин знал, что шутки эти нравятся Заре.

Были случаи, когда крепко уснувшую на привале собаку мы не хотели тревожить и тихонько уходили рыбачить. Но такой обман никогда не получался. Зара вскоре приходила к нам, и в ее глазах мы видели обиду на нашу проделку. Но когда при уходе Дичин говорил ей: «Будь здесь и охраняй добро», Зара огорчалась, но всегда точно выполняла приказание хозяина.

Я был свидетелем того, как Зара от обыкновенной работы без всякой дополнительной дрессировки самостоятельно познала анонс.

Было это в погожий августовский день. Устав от жары, с полными корзинами грибов, мы легли отдохнуть на опушке березовой рощи. Зары с нами не было, она где-то отстала. Но нас это не беспокоило, по следу явится. И вот проходит сколько-то времени, а Зары все нет, и только на третий или четвертый резкий свист хозяина она пришла. Поведение собаки первоначально нас удивило. Она то приближалась к хозяину, виляла хвостом, лизала руки, то, отбежав в сторону леса, останавливалась, ждала, но видя, что мы не реагируем, вновь возвращалась к нам. Так повторилось несколько раз, пока мы не разгадали смысл ее приглашения. Тогда оставив корзины, мы тронулись за собакой. Она шла не спеша и только время от времени поворачивала голову и, убедившись, что идем, вела дальше, иногда носом проверяя свой старый след.

На лесной поляне, поросшей высокой травой, Зара замерла на стойке, держа в воздухе поднятую переднюю лапу. Потом по команде хозяина подала на крыло выводок взматеревших тетеревов. Ружей у нас с собой не было, и мы только охали да ахали при взлете очередной птицы. А бедняга Зара смотрела то на меня, то на своего хозяина, и мы понимали, что в этот раз она не считала нас охотниками…

Летние месяцы для охотников не бывают в тягость, и все же начала летне-осенней охоты мы всегда ждем с нетерпением. Ведь для настоящего охотника открытие охоты — это самый большой праздник.

…В такой торжественный для охотников день мне не раз приходилось встречать на охоте и рабочего, и колхозника, инженера и учителя, а то и доктора наук. Тут же были и секретарь райкома, и председатель райисполкома, а то и самое большое областное начальство. Выбирались в этот день и начинающие охотники, и прожившие большую жизнь пенсионеры. И странное дело, страсть к охоте делала их не такими, какими они бывают в городе.

Бывало солидный пенсионер, жалуясь в городе на сердце, медленно идет по улице, соблюдает диету, часто посещает поликлинику, а на привале с увлечением вспоминает годы гражданской войны, и, забыв об одышке, лихо оттапывает барыню. Ну, а соберется такая компания у костра после вечерней зари, тут уж и подавно все равные. Иногда рабочий или колхозник выложит районному или другому высокому начальству подноготную о своем колхозе или заводе, да еще с упреком заметит: «А вы-то куда смотрели?» И тот примет это как должное и не обидится. Одним словом, охота и природа роднят людей, исключают ранги, а стариков возвращают к молодости.

В один из таких охотничьих праздников мой частый спутник Володя Кондратьев вез нас на катере на красавицу Соть. Больших трудов стоило мне уговорить Дичина изменить на этот раз родным местам, и все же удалось. И вот гудит мотор катера, иногда нас качает волна. Мы постепенно минуем Волгу, обширные костромские разливы и направляемся к руслу Сети.

Зара все время сидит у смотрового стекла, иногда мешает Володе управлять катером, но Володя любит собак и не обижается на Зару.

На этот раз с нами едет общий друг Александр Федорович Горшков. Ему, как охотнику и рыболову, нужно много: видеть реки и озера, густые заросли камышей, коротать тихие вечера, таинственные ночи и провожать малиновые зори.

Большую часть времени Горшков проводит на палубе катера. Он любуется просторами разливов, нравится ему качка от набежавшей волны. Он восторгается криками чаек над местами, где бьет окунь.

Но вот и конец пути. Катер останавливается у берега Шигинского полон, у Панферовских дубков. В этих местах останавливался известный советский писатель Ф. И. Панферов, прибыв сюда на последнюю в своей жизни охоту.

Зара, не дождавшись трапа, первой прыгнула в воду. Она волнуется и готова сейчас же пойти в поиск. Почем ей знать, что начало охоты еще завтра с утренней зари, а сейчас солнце уже близко к закату и нам впору устроиться с привалом.

Как всегда перед охотой, мы полны надежд и радостных ожиданий, а разговоров, все и не переговоришь. Всякие случаи и воспоминания чередуют друг друга. Наконец решаем спать и, укладываясь на душистый лапник, накрытый палаткой, Горшков донимает Володю Кондратьева из-за его храпа.

— Разве это храп, — говорит он. — Не храп, а срам какой-то. Храпишь себе под нос. Так-то наш кот Степка умеет. Учись у Дичина, — не унимается он. — Вот это храп, так храп. Дом содрогается.

Зара понимает, что это в чем-то все касается ее хозяина, и подходит к Горшкову, переминается с ноги на ногу, виляет хвостом, но не получив ответа, ложится на сенную подстилку. А вскоре я слышу богатырский храп Дичина, тихое сопенье Кондратьева и вздохи Горшкова. Мне не спится. Я вижу, как в синеющем небе Венера переливается, словно капля алмазной влаги. Над костром то и дело бесшумно пролетают ночные совы, летучие мыши.

Уснул я с ощущением тихой радости. И это потому, что был я с близкими друзьями.

Много раз пришлось на мою долю встречать и провожать зори, но не помню, чтобы одна была похожа на другую. Настолько ласкова земля к человеку, что постоянно дарит ему разные подарки. Этот раз на удивление прекрасен был час ухода ночи и наступление утра. С востока постепенно вливался розовый свет зари, вытесняя густую синь с огромного неба. Звезды, как льдинки, незаметно таяли.

…Утро. Ухнула выпь, а вскоре за ней в соседнем болоте раздалось знакомое: кур-лы, кур-лы! Это кричали журавли. И тут же отозвалась кряковая, сзывая семейство. Потом спросонья защебетала камышевка. Тяжело поднялись две цапли и скрылись где-то в луговых просторах.

Заря началась!

В Волчьем горле, на Лелицинском полое зачастили выстрелы. Володя Кондратьев взял ружье, удочки и пошел рыбачить, а если придется — пальнуть по уткам. Я, Дичин и Горшков, оставив ночной привал, заспешили по росистой траве на старые вырубки искать тетеревов.

Пущенная в работу Зара пошла на коротком челноке. На поворотах каждый раз она оглядывалась на хозяина, ожидая его распоряжений и, если их не было, продолжала свое — влево, вправо. Первоначально она горячилась, но потом обошлась и бег ее стал спокойным и ровным.

В одном месте, где на росистой траве угадывались наброды тетеревов, собака резко остановилась. Казалось, она наткнулась на какое-то препятствие, а потом натянув мускулы, еле переступая, пошла на потяжку. Шаг ее становился все реже, осторожнее и наконец она замерла на месте. Это была стойка, наблюдать которую без волнения не может ни один настоящий охотник.

Переживая то озноб, то жар, мы держали наготове ружья: ведь где-то совсем близко от Зары затаились птицы. А Зара еще делает несколько осторожных шагов и опять встает. И тут уж Дичин не вытерпел. Он резко сказал: «Вперед!»

Зара в ту же секунду быстро продвинулась и легла, приподняв голову, чтобы проследить происходившее. Впереди собаки с тревожным кваканьем взлетела старка, а чуть правее медленно поднялся молодой петушок. Из уважения к Дичину, как к хозяину собаки, первый выстрел позволили ему. Старку он пропустил и на вскидку выстрелил по тетеревенку и промазал. После выстрела Зара встала и с упреком посмотрела на хозяина. За такой промах Дичин стыдился не так нас, как собаки.

Дальше по старшинству очередь стрелять была моя. Я мигом вскинул ружье и дублетом уложил обоих поднявшихся тетеревят. От выстрела с шумом снимаются еще два тетеревенка, теперь Горшков вскидывает свой «зауер» и, по очереди, красиво сбивает молодых, но через перо уже черных петушков.

Ума не приложить, откуда у Зары взялось такое понятие, что вся стреляная дичь принадлежит только ее хозяину. Вот и на этот раз, подобрав четырех убитых мною и Горшковым тетеревов она подала их Дичину, а когда мы с Горшковым положили добычу в свои сетки, она с недоумением уставилась на нас. Что и говорить, такое поведение собаки было нам неприятно. Ведь на собачьем языке это значило: «Я работаю на своего хозяина, а вы, нахалы, забираете добытую мною птицу себе». Что бы было дальше, почем знать, но Дичин послал Зару в поиск, и через несколько пройденных паралелей она нашла петушка, улетевшего от пуделя. На этот раз, отпустив птицу шагов на семьдесят, Дичин красивым выстрелом прекратил полет тетеревенка. После такого выстрела Зара с хозяином находят общий язык, и поиски тетеревов продолжаются. Зара умела прощать.

Когда солнце осушило траву, мы прекратили охоту, пришли на привал и из пойманной Володей рыбы принялись готовить уху.

Время незаметно ушло за полдень. И ничто не тревожило нас до тех пор, пока заботливый Горшков не напомнил, что пора перебраться в заливные луга.

Давно изучив фарватер полоя, Володя уверенно выводит катер на красавицу Соть. В ее луговых просторах, как сказочные богатыри, стоят стога сена. Вдали виднеется стадо коров, и молодой пастух, переняв старинные напевы, старательно выводит их на самодельном рожке.

Катер споро бежит по спокойной реке, а Зара пристально всматривается в зеленые равнины лугов. Она их любит, любит потому, что тут обитают дупеля и бекасы и потому, что первые волнующие запахи она познала при встрече с этими долгоносиками, они пробудили эту неудержимую страсть к дичи, до этого таившуюся где-то в тайниках, собачьей души.

Но что это? За поворотом реки нам послышалась чудесная песня. Чей-то молодой голос запевал:

Ему вторят другие голоса. Володя глушит мотор катера, и мы слушаем, пока песня не кончилась.

Нам захотелось увидеть этих певцов. Володя ускорил бег катера. А вот и они. На высоком берегу реки семь разноцветных домиков-палаток. Жители этого лагеря высыпали на берег, я машу им шляпой и кричу:

— Охотников принимаете?

— Двери для вас всегда открыты — милости просим, — отвечают они и приглашают в свою семью. Среди жителей лагеря многие оказались моими знакомыми.

Некоторых знал я как завзятых рыболовов и охотников, любителей природы, обращавшихся с ней бережно, по-хозяйски. Но как песенников слышал впервые. Всю эту компанию возглавлял Алексей Александрович Носов, старый перекоповец. Интересный он человек. По его рассказам и воспоминаниям можно написать книгу. Ведь на его памяти проходили рабочие стачки, устанавливалась Советская власть, текстильщики налаживали производство после гражданской войны.

Большую жизнь прожили Носовы. Но ни сам Алексей Александрович, ии его жена Любовь Михайловна душой не состарились. Всей семьей вместе с молодым поколением приехали Носовы отдыхать на Соть. И всей семьей вторили песне об ивушке.

Эти люди давно уже променяли санатории юга на берега Соти. И ничуть не жалеют. Они приурочивают свои отпуска к последнему месяцу лета и отправляются сюда за воздухом, настоянным на целебных травах, за тишиной. Они купаются в лучах утренних и вечерних зорь и запасаются силой и здоровьем.

В этот сезон в сотинских лугах болотной дичи было полно, и часто после выстрелов наших дупели или бекасы, сложив крылышки, комочком падали на росистую траву, а жадная до дичи Зара все тащила своему повелителю. Но если мы мазали, как школьники, нам становилось стыдно перед собакой. Ведь врем своим видом она давала понять, что трудится на нас, а мы не ценим ее работу и пуделяем в воздух.

Много мне пришлось перевидеть собак, жить с ними долгие годы, но Зара, как мать, была исключением. Обычно через несколько месяцев отнятых щенков матери забывают, но отношение Зары к своему Фебу оставалось навсегда материнским.

Дело в том, что года два в моей семье не было собак, почему я и охотился с Зарой, а когда у нее народились щенки, мы с женой решили одного из них приобрести. Так красно-пегий в крапе кобелек Феб стал членом нашей семьи. Редко Зара виделась со своим детенышем, но каждая их встреча приводила нас в умиление. Бывало, заметив меня с Фебом, она бросалась к нему, ласкала так, как умеют ласкать матери, а глаза ее, от волнения покрытые влагой, сияли радостью. А здоровяк Фебка пыхтел и сопел от излишней ласки матери, но принимал это как должное.

Но годы неумолимы. Они многое изменяют. Давно уж нет милой Зары. Ушел из жизни мой чудесный Бок, недавно не стало преданного друга Феба. Нет больше и дорогих моему сердцу друзей Дичина и Горшкова, и только старая вишня, что растет в деревне у дома сестры Дичина — Марии Николаевны, ежегодно с приходом весны покрывается белым цветом, а потом осыпается, застилая лепестками могилу Зары, ведь вблизи этой вишни похоронил ее страстный охотник и друг собак Дичин.