Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

ГОРОД-БОГАТЫРЬ

Личное знакомство с Ленинградом началось для меня треть века назад, когда я впервые, с пионерским рюкзаком за плечами, вышел на его площадь перед вокзалом, среди которой, в окружении трамвайных петель, серой глыбищей стыло гранитно-бронзовое «пугало» — памятник Александру III.

Великий город еще припахивал дымом пожарищ недавних лет, в развалинах Литовского замка еще делили награбленное бандиты с Пряжки и Лоцманской, еще гремели в ночи пистолетные выстрелы Леньки Пантелеева, в улицах и переулках гигантской предтеченской барахолки люди в пальто с плюшевыми воротниками по демпинговым ценам предлагали ордена Анны, Владимира, Станислава, в каретных сараях консульств неких иностранных держав обнаруживались винтовки и пулеметы, припасенные на еще лелеемый в мечтах случай какого-нибудь восстаньица для ниспровержения власти большевиков.

Но уже один за другим на стапелях судостроительных заводов закладывались морские корабли, уже из ворот «Красного путиловца» выходили бойкие тракторы ФП — «Федоры Петровичи», уже жужжали тысячи веретен, стучали сотни ткацких станков на текстильных фабриках, уже плавили сталь на Ижорском и на Невском имени Ленина, уже бетонировали котлован под фундаменты первой в городе новой школы за Нарвской заставой, прокладывали новую, Тракторную улицу... Ленинград строил машины, станки, приборы. Он строил и новые пушки, и гораздо большей силы, чем оставшиеся от царской армии трехдюймовки.

Мы хорошо знали историю города, в котором начиналось наше вступление в жизнь. История не пряталась тут под пластами пустынных песков или под нагромождениями окаменевшей вулканической лавы. Первое строение Петербурга — домик Петра — красовалось на берегу Невы в полной сохранности и во всей своей первозданности. Будто сложенные вчера, отражались в невских водах стены Петровского дворца в Летнем саду, дворца Меншикова, Адмиралтейства, хмурые граниты Петропавловской крепости. По сотням разнообразнейших сооружений, почти нетронутых временем, мы могли судить о нечеловечески тяжком труде многих тысяч безымянных строителей, на болотистых островах невской дельты возводивших новую столицу Руси — Руси, которая только здесь и только в то время переставала быть средневековой боярской бородатой Русью, становилась великой Россией, Российской империей.

Мы могли собственными глазами увидеть апартаменты, в которых обитал тот или иной российский царь, место, где убили того или иного из них; мы могли увидеть тюремные камеры, в которых томились когда-то борцы против царизма; мы знали место дуэли Пушкина, знали, в каком доме была его последняя квартира, знали, где написал он сказку о царе Салта-не и золотом петушке. Мы даже могли потрогать рукой телефонный аппарат, с помощью которого императрица Александра Федоровна вмешивалась в руководство операциями на фронтах первой мировой войны, и постоять перед садовой решеткой, возле которой выстрелами из пистолета системы «савадж» Владимир Пуришкевич и Феликс Юсупов приканчивали полуотравленного Григория Распутина.

Историю Ленинград хранил в каждом своем камне, она жила на любой его улице, на любом проспекте. Мы любили эту живую историю.

Но больше всего нас, мальчишек и девчонок, пионеров и комсомольцев, людей поколения, которое слишком было молодо в дни боев Октябрьской революции, волновало все, что было связано именно с ней, революцией. Нас волновали булыжники, по которым Ильич с Надеждой Константиновной Крупской хаживали за Невской заставой, мы несли цветы к могилам жертв Кровавого воскресенья, мы знали, где печатались первые экземпляры большевистской «Правды», мы стаивали под балконом особняка Кшесинской, с которого в апреле семнадцатого года говорил с народом Ленин, мы ходили к домам; в которых заседал VI съезд партии, мы знали в городе места бывших баррикад и почти каждый дом со следами октябрьских пуль, по следам этих пуль отыскивали окна, из которых и по которым когда-то стреляли.

Колыбель революции... До чего же это точно сказано! Один приезжий из-за рубежа, из далекой Латинской Америки, сказал, стоя недавно на невском берегу: «Было время, когда все дороги вели в Рим. Дороги нового мира начались в городе Ленина. Они ведут в прекрасное будущее человечества».

Мы могли часами слушать рассказы тех, кто первым шел по этим дорогам революции. И не Тарзану, не модным королям иностранных экранов, а им, солдатам Октября, жаждали подражать и подражали юные ленинградцы.

Древко боевого знамени питерских революционных традиций в совместной хватке крепко держали и старые и молодые руки.

Старые и молодые руки проделали огромную работу. К 1941 году Ленинград стал одним из прекраснейших городов мира, он разрастался вширь, лучами новых чудесных проспектов стреляя через приневские равнины. Старые и молодые руки из одних ящиков брали винтовки и патроны, чтобы встать на защиту своего города в 1941 году.

Один уважаемый маститый писатель несколько месяцев назад сердито прикрикнул па тех, кто сказал в ту пору, что, как бы ни многочисленны были приметы беспорядочного нашего отступления в сорок первом, все-таки не эти приметы характеризуют время и обстановку трудной, тяжкой и героической годины.

В словах об этом маститый усмотрел призыв к лакировке действительности и приукрашиванию истории.

Но что же делать тем, кто видел, как на рубежах Советской Литвы и Советской Латвии, по-львиному противостоя железным полчищам, ринувшимся из Восточной Пруссии, дрались и умирали наши пограничники? Что делать тем, кто видел сотни боев, которые на каждом сколько-нибудь подходящем рубеже давали наши армии врагу, отходя к Ленинграду? Что делать тем, кто видел, как сорок дней нещадно били ленинградцы гитлеровцев, застрявших на рубеже Луги — маленького городка Ленинградской области? Как же бы это так случилось при паническом бегстве, что тысячи голов колхозного и совхозного скота были из области отогнаны к Ленинграду? Стада свиней и коров шествовали по улицам города в июле и августе. Как же бы это так случилось при паническом бегстве, что в целости и полной невредимости стоят сегодня на своих старых местах в детскосельских парках бесценные мраморные и бронзовые скульптуры и даже по-прежнему сидит на своей скамье молодой Пушкин в Лицейском садике? Кто же столь бережно и старательно упрятал их в землю перед вражеским вторжением? Паникеры? Драпуны?

Да, было и паническое бегство. Видели мы и такое. Плескались стихийные, беспорядочные ручейки рядом с волнами большого отлива, происходившего в жесточайших и непрерывных кровавых боях. Так что же, вопреки правде считать эти ручейки за океан и это называть правдой?

Почему гитлеровские полчища не вошли в Ленинград? Не захотели? Нет, они очень этого хотели. Но они были измотаны, истрепаны еще на путях к городу. Весь этот путь их били, били и били ленинградцы, обороняясь. Их били кадровые части Красной Армии, их били курсанты военных школ, их били ополченцы — рабочие, служащие и интеллигенты Ленинграда, их били партизаны — колхозники и колхозницы области. Вместе со стариками, делавшими революцию, в одном строю, плечом к плечу сражалась молодежь. Вместе несли они — отцы и дети — свое славное революционное знамя.

В 1956 году я видел Ленинград из окна самолета. На весенней черной земле вокруг города — тысячи бомбовых и артиллерийских воронок. Они были залиты водой, и в них отражалось голубое небо.

Воронки — это, пожалуй, и все, что осталось сейчас от войны в великом городе. Может быть, кое-где сохранились еще обвалившиеся траншеи, артиллерийские позиции, землянки... Пусть бы настойчивей отыскивали сегодня эти следы сражений Отечественной войны нынешние мальчишки и девчонки, как, бывало, их отцы отыскивали следы боев Октября, пусть бы чаще ходили к отцам за рассказами о минувшем, пусть бы уже сейчас, с юных лет своих прилагали молодые руки к древку знамени ленинградских традиций.

Полтора года назад, в Париже, в номер гостиницы ко мне пришел человек в котелке, родившийся в Петербурге и проживший в нем тридцать лет — до семнадцатого года. Он пришел ко мне, узнав, что я ленинградец; ему хотелось расспросить и поговорить о Ленинграде.

Он расспрашивал о доходных домах своей матушки — целы ли они — и называл улицу, название которой давно, видимо, изменилось; установить координаты бывших матушкиных домов, следовательно, не удалось. Он интересовался, стреляют ли по-прежнему уток на болотах за Путиливским заводом и как же добираются сегодня туда на автомобилях, если телеги и те вязли в заставской грязище по ступицу. Я сказал, что сейчас в те места ездят на метро, там отстроен большой район города, утки в нем водятся только на прилавках магазинов.

Он сделал вид, будто не верит мне, и спросил о каких-то братьях-огородниках из Новой деревни. Я сказал, что в Новой деревне несколько десятков новых кварталов жилых домов, что Новая деревня перестала быть деревней и слилась с городом, что редиску теперь выращивают в пригородных совхозах и колхозах.

Все время он добивался, чтобы я рассказал ему о чем-либо ему знакомом, о каких-нибудь его знакомых. Но я мог рассказать ему о токарях Иване Колодкине и Генрихе Борткевиче, о мартеновцах завода имени Ленина, о Николае Николаевиче Ковалеве, который руководит конструированием мощнейших гидротурбин для гигантских электростанций Советского Союза, о сотнях, тысячах иных ленинградцев. Как не знал я знакомых и друзей моего собеседника, так мой собеседник не знал моих друзей и знакомых. Для него возраст города на Неве остановился на двухстах с небольшим годах. Он не мог представить себе Ленинград двухсотпятидесятилетним.

Двести пятьдесят лет для города с многомиллионным населением — это очень молодой возраст. Несмотря на свою неповторимую историю, Ленинград молод во всем, и прежде всего в своей пытливости. Нет такого начинания, за которое не взялся бы одним из первых этот полный сил богатырь. Тракторостроение? — он брался. Легковые автомобили? — тоже приложил когда-то руку. Любые виды электромашин, гидро- и паротурбины? — Ленинград. Корабли, сложнейшие приборы? — он же. Чтобы только перечислить названия тех изделий, за которые первыми брались ленинградцы, думаю, что понадобилось бы выпустить специальный и довольно объемистый справочник.

Главное же, что всегда, с первых дней своей послеоктябрьской жизни давал стране этот город — кадры. Кадры умелых, убежденных, идейных, бесстрашных, упорных. Такими они воспитывались, выращивались на партийных традициях города, носящего имя великого вождя социалистической революции.

Пусть никогда не стареет этот город, пусть будут вечно молоды сердцами и помыслами его чудесные люди. Пусть по-прежнему будет он примером трудолюбия, деловитости, богатырского, несокрушимого героизма, верности народу и партии Ленина.

1957