Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

ЛЮДИ БОЛЬШОЙ ДУШИ

Принимаясь за эту статью, я долго раздумывал, как бы покрасивее, повыразительнее назвать тех, кому хочется посвятить сегодня дружеское слово, как бы получше сказать о людях, которые во многом определили в свое время жизнь каждого из нас, — об учителях. Сказать о них — инженеры человеческих душ? Но, во-первых, это уже было, а во-вторых, не слишком-то оно точно для людей, занимающихся воспитанием человека. Тогда, может быть, не инженеры, а мастера человеческих душ? Теплоты в этом больше, но все равно хотелось бы найти нечто другое. А что, если лоцманы, ведущие юного гражданина в жизнь? Или наставники? Хранители тайн воспитания? Кузнецы знаний?

Одно за другим возникали подобные этим, не менее выспренние слова и пышные титулы. И все они были отброшены. Оглядываясь на школьные годы, я никак не мог увидеть там ни «инженеров», ни «лоцманов», ни каких-то «кузнецов». Я видел Германа Васильевича, Ольгу Николаевну, Василия Кузьмича, Екатерину Родионовну — простых, хороших, не всегда добрых и даже, с ребячьей точки зрения, не всегда справедливых людей, но почему-то таких, что и через десятки лет вспоминается о них с грустью о минувшем, думается с улыбкой и с неизмеримой ничем благодарностью.

Лучшего слова, чем слово «учитель», для учителя нет. Недаром же оно живет века, живет и не стареет. И если все-таки хочешь найти какое-то обобщающее определение для всех этих дорогих каждому из нас людей, то находишь лишь одно: люди большой души.

В самом деле, учителю не надо быть ни инженером, ни лоцманом, ни кузнецом — для его профессии не изобретены ни логарифмические линейки, ни какие-то навигационные приборы, ни тем более молоты и наковальни, — но учитель непременно должен иметь большую человеческую душу. Он может иной раз ошибиться чисто профессионально, но он не имеет никакого права ошибаться в отношениях со своими юными питомцами, не имеет права поступать так, чтобы они усомнились, разочаровались в нем как в человеке. В отношениях учителя с учениками не должно быть ни лжи, ни обмана, ни мелочного самолюбия, ни вообще ничего мелочного.

Иной раз полагают, что учителем может быть всякий, кто окончил соответствующее учебное заведение и получил об этом соответствующую бумагу — диплом. Это неверно. Профессия учителя, как никакая иная, непременно требует призвания и таланта. А диплом, к сожалению, может получить каждый «прошедший куре наук» в институте или в техникуме независимо от своих наклонностей. Не так уж редки случаи, когда «учиться на учителя» люди идут только потому, что проваливаются на экзаменах в другие учебные заведения, то есть от полнейшей своей бесталанности. Хороши из таких получаются пастыри молодых поколений!

На свете есть две такие профессии, в которых никак нельзя без таланта, без призвания, без огромной любви к человеку. Это профессии врача и учителя. Плох врач, который только вызубрил что-то по учебникам, но не является человековедом, и совершенно плох учитель, знающий, как провести урок, но не имеющий понятия о том, как добраться до ребячьей души, и не только добраться, а и повлиять на нее, осторожно, умело, тонко тронуть в ней самое сокровенное.

Учитель не просто учит. «Просто учат» дрессировщики собак, которые, вырабатывая условные рефлексы у наших четвероногих друзей, делают это по раз и навсегда составленным и апробированным программам натаскивания. Учитель вместе с семьей ученика, вместе с пионерской организацией, с комсомолом, обучая, участвует в формировании характера и сознания молодого гражданина своей страны. Если учитель не успеет преподать школьнику какой-то из вариантов решения той или иной задачки или не в полной мере разъяснит ему схему пищеварения ящерицы — это еще полбеды: и, покинув школу, ученик всегда найдет эти знания в книгах. Но вот если учитель не сможет привить питомцу любовь к труду, любовь к своей Родине, к своему народу, если выпустит его из школы себялюбцем, склонным к стяжательству, человеком неблагородных помыслов и маленького сердчишка, — это настоящая беда. Такому воспитателю хочется сказать:

— Дорогой товарищ учитель! Ученики твои берут с тебя пример, ты их идеал. Питомцы Макаренко все до одного стремились быть похожими на «Антона». Твои питомцы тоже стремятся быть похожими на своего «Сергея Алексеевича» или на свою «Антонину Емельяновну».

Учитель не лектор — распространитель знаний, он именно учитель. Сделанное им сегодня доброе дело и совершенная сегодня ошибка будут не только сказываться долгие годы, но, в свою очередь, через новые поколения порождать или новые добрые дела, или новые ошибки. Лиза Чайкина, Зоя Космодемьянская, Юрий Смирнов, краснодонцы, молодые подпольщики Порхова, тысячи других молодых героев Великой Отечественной войны — случайно ли и перед лицом смерти помнили они своих любимых учителей? Разве не с ними, со своими любимыми учителями, шли они в огонь сражений?

Учитель закладывает фундамент в сознании ребенка, и уже на этом фундаменте строится затем весь мир знаний и чувств человека. А известно, что прочность всякого здания находится в прямой зависимости от прочности фундамента. Здание может выглядеть весьма величественно, пышно, быть покрыто всяческими украшениями, но, если фундамент его слаб, оно рухнет при первом толчке, при первом колебании почвы, при первом серьезном ударе ветра. Мы знаем молодых краснодонцев, мы знаем отважного юного партизана с Новгородчины — Леню Голикова, мы знаем множество имен не менее отважных ребят и девчонок.

Но минувшим апрелем в Венеции, или, точнее, в пригороде ее, в Мурано, нам, советским людям, пришлось встретиться с женой владельца одного из двадцати пяти заводов знаменитого венецианского стекла. Эта упитанная, краснощекая «сеньора» училась перед войной в школе в городе Николаеве, на Украине, была пионеркой. Началась война, пришли немцы, угнали пятнадцатилетнюю девочку в Германию: где-то в толпах «перемещенных» лиц ее через год-два увидел средних лет итальянец, увез к себе в Венецию, женился на ней, и бывшая пионерка, давно ли дававшая торжественное обещание быть всегда готовой к борьбе за дело коммунизма, за дело рабочего класса, превратилась в расчетливую, прижимистую эксплуататоршу рабочих людей — стеклодувов и мастеров росписи по стеклу, превратилась в «хозяйку».

Душевный фундамент ее не выдержал, не выстоял на крутых жизненных поворотах. Не был он по прочности равным идейному основанию Зои, Лизы, Александра Матросова, замечательных ребятишек, которые ночами дежурили на чердаках, бесстрашно воюя с «зажигалками».

Пусть таких пионерок, которые стали «хозяйками», единицы, пусть даже эта «Нина Николаевна», уже спотыкающаяся на некоторых русских словах, — пусть она такая одна-единственная на свете, — все равно пример ее не может не вызвать у нас беспокойства и серьезных раздумий об идейной закалке человека смолоду, со школьных лет.

Идеологи капитала прекрасно понимают, что наша неотразимая сила — в идеях строительства самого совершенного общества на земле, в идеях коммунизма, в тех идеях, которые преобразуют мир и влекут к себе всех тружеников нашей планеты. Стараясь хоть как-то ослабить эту победоносную идейную мощь, отдалить окончательное падение капитализма, западные идеологи идут на все, они готовы использовать любую скважину, любую щель. В недавно вышедшем № 45 журнала «Америка», в котором всячески прославляется система образования в США, рядом с рекламой наимоднейших мужских шляп помещены «Мысли об образовании» — выдержки из высказываний различных американских деятелей, вплоть до Дуайта Эйзенхауэра. Одна из этих «мыслей» весьма любопытна, она принадлежит философу Джону Дьюи и звучит так: «Цель образования — научить ребенка думать, а не тому, что именно думать».

Только безнадежные простаки могут клюнуть на это откровение. Но все-таки могут. В самом деле: вот ведь подлинное-то, демократическое, ничем не скованное, свободное образование! Тебя только научат процессу думания, а уж думать ты можешь, что тебе взбредет в голову. Предел свободного развития человеческой личности!

Звучание вроде бы и красивое. Но смысл менее красив. Даже если бы так было и в действительности, как утверждает философ, то из этого не могло бы получиться ничего иного, кроме несомненнейшей чуши. Нарушились бы все человеческие связи, основанные на общностях «думания», люди бы стали помаленьку дичать и в конце концов вернулись к первобытному состоянию.

«Мысль» эта имеет, конечно, иное назначение. Надо полагать, что она предназначена не для внутриамериканского потребления, а на экспорт. Автор ее хотел бы убедить нас отказаться от идейной направленности нашего образования, он хотел бы сделать так, чтобы мы не учили наших ребят, что думать против капитализма. И если бы это вдруг случилось, тогда единомышленники философа, можно не сомневаться, немедленно пересмотрели бы такой взгляд на цель образования и принялись бы советовать нам учить молодежь, что думать против коммунизма и за капитализм.

Отцы капиталистической идеологии не делают ничего попусту. Если в журнале «Америка» публикуется какая-то «мысль», то это делается в надежде, что она, быть может, срабатывает против идей коммунизма.

Иначе разве бы стали расчетливые дельцы тратить деньги и роскошную бумагу для издания своего журнала? Если они принимаются вдруг безудержно хвалить какой-нибудь наш кинофильм, — так и знай, узрели в нем, значит, нечто, дающее им надежду на то, что мы способны отступить от социалистического реализма, то есть, иначе говоря, вообще отступить от своих идеалов. В остром интересном докладе В. Серова на I съезде художников РСФСР приведен очень характерный факт. Американский литератор Александр Маршак расхвалил в журнале «Лайф» формалистические, антихудожественные потуги нескольких молодых московских художников.

Чего же он хочет, этот певец бессодержательной и бесформенной мазни? Может быть, он действительно такой пламенный ее ценитель? Может быть, приветствуя ее, он борется за подъем искусства в Советском Союзе? Летчик Пауэрс летел над нашей землей, чтобы сфотографировать военные объекты и тем причинить какой-то ущерб нашей оборонной мощи. Литератор А. Маршак, восхваляя чахлые плоды творческой и идейной путаницы молодых художников, пытался сделать, собственно говоря, то же самое, но только в области идеологической. Заокеанским одобрением, похлопыванием по плечу, прославлением в «большой прессе свободного мира» он надеется сбить наших молодых художников с пути социалистического реализма, с пути служения народу. Иначе и он бы сам не взялся за перо, и его бы не печатали, и ему бы не платили.

Нет, отцы капиталистической идеологии не сложили оружия. Подобно осам, вьется их неутомимая паства вокруг стран социалистического лагеря и ищет, ищет, куда бы воткнуть жало.

От советского учителя во многом зависит сделать так, чтобы не было ни малейшей скважины для проникновения этого ядовитого инструмента. Советский учитель, активный участник строительства коммунизма, должен не только учить ребенка думать, но и учить его тому, что именно думать, — равносильно тому, если бы бойца обучали упражнениям с оружием, но не научили бы его, как с помощью этого оружия вести бой.

Обучая ребят, формируя их сознание, хороший учитель обычно опирается на художественную литературу, на искусство. Уж если говорить об оружии, то литература и искусство — одно из главных оружий учителя.

Но всегда ли и все ли в школах умеют владеть этим оружием как бы следовало?

Изъяны начинаются с того, что художественное произведение рассматривается в школьных программах как предмет, который надо непременно «разбирать» — не наслаждаться произведением, не впитывать в себя его мысли, не обогащать ими свой собственный мир, а именно «разбирать» — и только. Разрубают его, беднягу, на куски — на «образы», на «замыслы», на «картины природы», на «портретные характеристики». В результате этого перед школьником воздвигается груда разрозненных обломков, и нет ничего цельного. Писатель годами обдумывал, как из кусков создать целое, а в школе оно, с таким трудом достигнутое, разрушается иной раз за один-два урока. Хорошо, что подобным методом не «проходят» в школе, скажем, скульптуру. После школьного «разбора» Венера Милосская осталась бы, конечно, не только без рук, но и без ног, с Моны Лизы содрали бы нетускнеющие краски, положенные Леонардо, и покончили бы с ее улыбкой, более чем четыре с половиной века озадачивающей искусствоведов мира.

В последнее время в печати уже слышатся голоса о том, что сочинения по литературе, которые дети пишут в школах, — это не сочинения, не плод собственных раздумий и наблюдений молодого человека, а какие-то никому не нужные компиляции, создаваемые по строго установленному шаблону, с обязательным «введением», с обязательными «первой» и «второй» частями и с не менее обязательным «заключением». В самом деле, ничего, кроме умения «сдувать» с книжки или со шпаргалки подходящие цитаты, кроме навыка составлять канцелярскую «докладную» о прочитанных произведениях, такие «сочинения» дать не могут. Но почему же они возникли, из чего? Не из самого ли метода преподавания литературы?

Я далек от утверждения, что «разборы» не нужны совсем. Для меня ясно только, что они должны обрести какую-то иную форму — отнюдь не это холодное и хладнокровное анатомирование с отсечением рук и ног. Нельзя из художественных произведений выпускать живую кровь, живую душу. Только врачей учат анатомированию человеческого тела, то есть специалистов, профессионалов. А все остальные любуются красотой человека, не стремясь определять, каких размеров у него печень — не увеличена ли, часом, не мучает ли его изжога и насколько правильно срослись в детстве его черепные кости.

Всякое сравнение хромает. Это, конечно, тоже. Но хочется, чтобы как-то иначе наши учителя раскрывали перед учениками внутренний мир литературы, чтобы впечатляющая сила книги не ослабевала под скальпелем «разбора». Если ребенок ощутит красоту литературного произведения, если взволнуется его образным содержанием, воспримет его мысли, его идеи, будет сделано большое, важное дело.

Книга — великое оружие. Одно из величайших на земле. Но хочется спросить учителей, преподающих литературу: достаточно ли в их распоряжении хороших книг о нашей жизни, о нашей действительности, вполне ли устраивают их эти книги, находят ли они в книгах того героя нашего времени, который мог бы стать идеалом для советских ребят, героя — строителя нового общества, героя-созидателя, человека больших чувств, значительных, красивых помыслов?

4 июня в «Учительской газете» было помещено письмо группы московских учителей, обращенное к писателям. Письмо называлось «Мы вместе воспитываем человека». Это очень важное письмо, но, к сожалению, если не ошибаюсь, единственное за последние несколько лет. Выходят на экран скверные, дурного вкуса кинофильмы — и не всегда услышишь слово учителя, что такие картины мешают идейному воспитанию школьников. Появляются на театральных подмостках слезливые, сентиментальные спектакли, рассчитанные на вкус обывателя, — и опять не всегда услышишь осуждающее учительское слово. Появляются плохонькие, мелкотравчатые повести, романы, рассказы — и опять нет большого волнения. А ведь это же верно: мы вместе воспитываем человека. Значит, учителям должно быть до крайней степени не все равно, о чем и как пишут романисты, драматурги и кинодраматурги. Ребячьи души легко ранимы, легко поддаются влиянию. Одной талантливо, но неверно написанной книгой, одним отлично снятым, но гнилым по содержанию кинофильмом, одной ловко составленной и распространенной по десяткам театров «чувствительной» пьесой можно свести насмарку долгую работу учителя. Разве это не может не обеспокоить педагогов?

Очень хорошо, что учителя-москвичи подали свой голос в печати. Правда, письмо их несколько односторонне — они обращаются главным образом к тем писателям, которые пишут на так называемые «школьные» темы. А человек воспитывается отнюдь не только на литературе о школе: прежде всего он воспитывается на хорошей литературе, на литературе больших характеров, литературе героических дел и ярких идей. Вопрос, следовательно, заслуживает того, чтобы ставить его шире.

...Велики задачи нашей страны, нашего народа — задачи не только внутренние, но и международные. Литература и искусство обязаны отвечать уровню этих задач. Литература и искусство обязаны поднимать человека, давать ему крылья для большого полета, а не ставить его на подножный корм обывательщины, не расслаблять его душу. Они должны вести вперед, а не отводить в сторону, не тянуть назад.

Я говорю это все на страницах газеты наших учителей потому, что полностью разделяю утверждение: да, мы вместе воспитываем человека. С нас вместе спросится, если мы будем плохо воспитывать. О нас вместе будет сказано историей доброе слово, если мы это будем делать хорошо.

Сегодня у советских учителей большой день. Не сомневаюсь, что в этот день каждый из нас, бывших школьников, бывших учеников, непременно вспомнит своих наставников, когда-то отправлявших нас в жизнь, и пожелает их преемникам, которые собрались сегодня на съезд, больших, радостных успехов в очень нелегком, кропотливом и подчас малозаметном, но благородном и благодарном учительском труде.

1960