Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

ВЕЛИКИЙ КЛАСС ТВОРЦОВ

Мысль об этой статье пришла 5 мая в зале Кремлевского Дворца съездов, на торжественном заседании, которое было посвящено 150-летию со дня рождения Маркса. Точнее, она возникла в те недолгие минуты, когда заседание уже объявили закрытым и несколько тысяч москвичей всех возрастов пели партийный гимн коммунистов.

Давно не приходилось слышать столь могучего хора, такого слитного, вдохновенного пения, полного силы, веры, готовности к новым и новым битвам за великое, удивительное будущее человечества. Крепко сложено из железобетона здание съездовского дворца, но и оно, чудилось, вздрагивало на взлетах торжественной и вместе с тем кипучей, зовущей к боям, не стареющей с ходом десятилетий мелодии «Интернационала».

И вспомнилось, многое вспомнилось...

Увиделся в памяти Белый зал в Смольном, где полвека назад Владимир Ильич Ленин оповестил мир о победе социалистической революции, о том, что на пепелищах царизма и керенщины встает невиданная рабоче-крестьянская Советская Россия. Вспомнился Зимний с его иссверленными буравами винтовочных и пулеметных пуль кроваво-красными фасадами, которые, будто памятники недавним революционным штурмам, простояли так, в густых отметинах, чуть ли не до начала тридцатых годов. Вспомнились цехи «Красного путиловца», залы рабочих клубов, первомайские и октябрьские демонстрации на Дворцовой площади, субботники по разборке развалин старых петербургских домов, особняков, складов, сгоревших еще в февральские дни... И всюду люди в куртках, бушлатах, пиджаках и в кепках; тысячи, сотни тысяч, миллионы неторопливых, уверенных в себе, в своих товарищах, сильных людей, которые всегда шли первыми, которые всегда вели за собой, пробивали своим трудом и жизнями нелегкие дороги человечеству сквозь годы, столетия — сквозь историю. Они были и там, где предстояло свергать царя или сбрасывать Временное правительство, и там, где надо было решительными действиями ответить на призыв Ленина о защите юной Республики Советов, и там, где строили первые советские паровозы и тракторы, и там, где создавались бригады, которые отправлялись в деревню на коллективизацию, в помощь крестьянам, пожелавшим избрать иной, коллективный путь жизни взамен прежнего, единоличного.

С «Интернационалом» рождалось каждое новое, важное, небывалое дело; «Интернационалом» венчалось его завершение.

Мне вспомнился Новгород начала давних двадцатых годов. Водники судоремонтных мастерских ремонтировали, перекрашивали, возвращали к жизни старые речные пароходы пароходчика Забелина. Вместо «Иоаннов Кронштадтских», «Марий Забелиных» новгородцы на родном Волхове увидели вскоре «Всероссийского старосту Калинина», «Коммунара», и каждый раз, когда следующий оживший пароход, плеща колесами, выходил из затона на службу народу, над древним Волховом могуче и радостно гремел стоустый гимн пролетариев, людей рабочего класса: «Мы наш, мы новый мир построим...»

Вспомнился мне и зал красного уголка под одним из стапелей Балтийского завода на Неве.

Шел 1943 год. Балтийцам, выдержавшим два года блокадного труда, вручались медали «За оборону Ленинграда». Рвались немецкие снаряды на заводских дворах, в окрестных Василеостровских улицах; но не от их разрывов вздрагивало подстапельное помещение, полное людьми в спецовках, в пиджаках, в кепках. Питерские кораблестроители с не поколебленной голодом, блокадой, смертями уверенностью азартно пели о громе возмездия, который придет и грянет над сворой псов и палачей, терзавших город революции.

Всякий тот час, когда было нечеловечески трудно или когда было в избытке радостно, когда надвигалось временное поражение или приходила победа, сам собою вспыхивал «Интернационал». Тесней смыкались тогда плечи, туже напрягались мышцы, крепче становился шаг. И не было ничего на свете такого, что оказалось бы не под силу рабочему классу. Не поверили, как известно, некие революционеры, которые революционерами были лишь на словах, в то, что трудовые классы России способны взять власть в свои руки, удержать ее и правильно ею распорядиться. Она уже была взята, власть, но они, эти «революционеры», все еще ныли и все отрицали; рабочие же вместе с бедняками крестьянами, с честными середняками индустриализировали страну, коллективизировали ее сельское хозяйство и твердо, не останавливаясь, шли и шли вперед.

Рабочий класс, простой и великий класс творцов, строителей, созидателей, о нем думалось в те минуты, когда тысячеголосо, на едином дыхании, гремела в кремлевском зале зовущая и вдохновляющая песнь революций и преобразований.

Торжественное заседание в Москве, посвященное памяти Маркса, напомнило о самом главном в марксистско-ленинском учении об обществе — о роли пролетариата, рабочего класса в борьбе человечества против тех недугов и бедствий, которые порождены на нашей планете эксплуататорским строем. Казалось бы, это азы, но если об этих азах не помнить постоянно, не говорить о них в повседневной жизни, они забываются, и люди, даже те из них, кто стоит сегодня за рубежом во главе иных партий и все еще — без всяких, правда, уже оснований — называет себя марксистами, позабыв об азах, утратив научные ориентиры, забредают в глухие, невылазные тупики. На примерах последних лет мы не раз с горечью видели, к каким бедствиям ведет забвение главного в марксизме — учения о ведущей, главенствующей роли рабочего класса.

Рабочий класс — класс-коллективист, класс действий, борьбы. Нельзя всерьез говорить о марксизме, об общественном прогрессе, отрываясь от рабочего класса, от его жизни, не сверяя свои намерения и деяния с его интересами.

В Италии, в городе, который сами его жители называют «Итальянским Сталинградом», в Сесто-Сан-Джованни под Миланом, два года назад я встречался с металлистами, сталеварами, машиностроителями. Рабочие люди, они верны идеям марксизма, их боевая эмблема -- скрещенные серп и молот, родиной будущего коммунистического устройства мира они неизменно называют Советский Союз. А в каких-нибудь полутора сотнях километров от Милана, в Турине, живет литературный критик, который тоже твердит о себе: я марксист. Но если полные оптимизма, жизнерадостные санджованцы думают о том, как посправедливее для людей труда переустроить мир, то суетливый туринец мечтает всего лишь о том, чтобы написать книгу о Достоевском. Если санджованцы с увлечением читают советские романы «Как закалялась сталь», «Поднятая целина», «Чапаев», черпая из этих книг революционное вдохновение, туринец-«марксист» роется в «Бесах» и «Братьях Карамазовых», дабы обосновать свою мысль о том, что со времен Федора Михайловича Достоевского Россия никуда не ушла и с 1917 года история ее состоит не из поражающих человечество преобразований и побед, а из сплошных ошибок. Он, «марксист» этот, радуется нашим промахам, он в восторге потирает руки, когда откапывает что-либо подходящее для него в наших газетах и в наших книгах. Он не знает жизни ни наших рабочих, ни своих, итальянских. И не хочет знать. Для него мир — это мир одиночек-интеллектуалов.

Но почему же он тогда марксист? И чем позиция его отличается от позиции антимарксистов и остатков антисоветской белой эмиграции, брызжущих слюной бешенства на народы Советского Союза через два десятка западных радиостанций, которые занимаются клеветой против нас?

В 150-летний юбилей со дня рождения Маркса, на заседании в Кремле, нам хорошо и уместно напомнили такое ленинское положение:

«Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов».

Сейчас развелось немало любителей рассматривать все и рассуждать обо всем с точки зрения «общечеловеческой» и с этой позиции перетряхивать нашу революционную историю. Был ли залп «Авроры»? — печатно задавался нам глубокомысленный вопрос. Имел ли место факт рождения Красной Армии под Псковом и Нарвой? Происходили ли там бои красных частей против наступавших немцев? Еще масштабнее — не вопрошая, а утверждая — обрушивали на пас «открытия» на ту тему, что-де Октябрьская революция была актом насилия над историей, она не была неизбежной закономерностью для истерзанной царизмом и временщиками типа Керенского России.

Удивительно! Будто бы еще и сегодня на заводах Ленинграда, Москвы, Киева, в Донбассе не найдете вы не желающих уходить на пенсию старых, славных мастеров токарного, строгального, кузнечного дела, которые под тот ночной решающий залп «Авроры» шли штурмовать Зимний и оставили на его стенах отметины тысяч революционных пуль! Будто бы среди наших маршалов и генералов нет сегодня таких, которые под Псковом и Нарвой простыми бойцами революции не схватывались врукопашную с кайзеровскими войсками, не командовали взводами и ротами! Будто бы вся наша действительность вот уже более пятидесяти лет каждым своим годом, днем, часом, каждой минутой не доказывает человечеству, что насилием революция была лишь для эксплуататоров, мироедов, кровососов и для тех их лакеев, которые за соответственный материальный достаток верой и правдой служили эксплуататорским классам!

Да, конечно, для таких революция была насилием — с их точки зрения, с точки зрения их кармана. Но осуществили ее в полном соответствии с марксистско-ленинским учением о борьбе классов, с непреложными законами истории миллионы рабочих и крестьян и так обрели свободу.

Почему же все это — и об «Авроре», и о Красной Армии, о революции, о коллективизации, что-де она ошибка, и обо всей нашей революционной истории — можно было болтать не только изустно, но и печатно? Потому, надо думать, что немало у нас стало таких, которые или не научились, или уже разучились «разыскивать интересы тех или иных классов», сделались именно этими «глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике», для которых единственно верная, научная точка рассмотрения явлений общественной жизни перестала существовать, ее заслонили прекраснодушные фразы, часто почерпнутые чуть ли не из евангелия. При чем тут классы, какие классы? — слышалось раздраженное. Биологический, дескать, подход! Нет у нас никаких классов!

Да, в нашей стране, в Советском Союзе, антагонистических, враждующих классов давно нет — это одно из величайших завоеваний революции и Советской власти. Но сами-то классы пока еще есть, они живут, существуют. Правда, нет среди них эксплуататорского класса. Но трудовые — рабочий класс и крестьянство — каждый день напоминают о себе, о своем существовании радостными достижениями в металлургии, в промышленном и жилищном строительстве, в выработке жизненных благ, на севе и уборке хлебов, хлопка, в развитии животноводства.

И по-прежнему остается непреложным, что только тогда будет верным взгляд на историю, на жизнь, на вчерашний, сегодняшний и завтрашний наш день, когда рассматриваться они будут не сквозь «вечное», «общечеловеческое», «евангельское», а с точки зрения интересов советских рабочих и крестьян и соответственно советской интеллигенции, служащей великому делу народов пятнадцати советских республик, которые идут в боевом авангарде трудового человечества.

Наш идейный противник знает могучую силу рабочего класса, он знает, что могильщиком капитала является не кто иной, как он, этот великий рабочий класс. И капитал, создавший в последнее десятилетие огромную армию идеологической войны, делает все возможное, чтобы подточить, ослабить, расслабить, нейтрализовать прежде всего интернациональное братство рабочих. Одних подкармливают, подкупают, других выбрасывают с заводов, оставляют без заработка, третьих сажают в тюрьмы, избивают полицейскими дубинками, расстреливают на улицах.

Главное же средство этой борьбы — идейное разоружение. Нет, мол, ни капиталистов, ни рабочих, ни эксплуататоров, все люди братья, все они люди, над одним и тем же смеются, над одним и тем же плачут; у всех детки, все смертны; надо быть добрыми и даже нежными, не пожалей осла ближнего твоего, подставь левую, если ударили по правой. Гуманизм, гуманизм, гуманизм!.. И что же? Под сладкое пение о гуманизме с мировых книжных рынков почти исчезли книги о рабочем классе, которые занимали на них такое заметное место в первой половине века. На мировые экраны все реже выходят фильмы, в которых бы рассказывалось о рабочих людях, о их борьбе, о трудной, героической жизни. В живописи жизнь рабочих вовсе не представлена.

Как от атлантического течения Гольфстрим доходит до наших балтийских берегов порождающее сырость и туманы его ответвление, так и от этого западного «обобщечеловечивания» литературы и искусства к нам тоже ответвилось тщательно организованное, до мелочей разработанное империализмом, расслабляющее поветрие. Совсем еще недавно кинофильмы о рабочем классе были у нас, что называется, боевиками. Книги о рабочем классе пользовались особым вниманием критики, всей печати. Их не спешили охаять, осмеять, вывести за пределы «подлинного искусства»; в них прежде всего стремились увидеть главное и поддержать его. Наши деятели культуры, наши работники печати, советские критики не были «глупенькими жертвами обмана и самообмана», они умели очень точно разыскивать интересы тех или иных классов, безошибочными их ориентирами в творчестве были народность и партийность литературы и искусства. В атмосфере высокой идейности искусства совершенно немыслимо было заявление такого, скажем, рода, будто бы мнение читателя или зрителя не имеет никакой ценности, рабочий человек должен-де читать, смотреть, но мнения своего не иметь, а разделять мнение так называемого «ученого критика».

Прошло полвека с того дня, когда рабочий человек шел на штурм Зимнего. Он во многом изменился за пять десятилетий. Но это изменения роста и развития. Советского рабочего уже не отличишь по пиджачку и кепочке. Зачастую он одет сегодня с лучшим вкусом и лучше причесан и выбрит и ведет себя корректнее, чем высокомерный «ученый критик», отлучающий его от возможности судить об искусстве. Но в главном, в революционном, рабочий остался рабочим, он все тот же, каким его видели Маркс и Ленин, о каком они думали как о могильщике капитала, на какого возлагали судьбы будущего человечества. Он не только коллективист по характеру своего труда — он интернационалист по идеологии.

В далеком Кардиффе, в главном городе Уэльса, окруженном угольными шахтами, несколько лет назад я ходил по цехам металлургического завода. Многое напоминало мне там и наши подобные заводы. Доменные печи, мартеновские печи, прокатные станы. И всюду возле них... Да, да, думалось, что возле них работают мои знакомые, мои друзья, к примеру, с «Азовстали». Брезентовые спецовки, войлочные шляпы, синие защитные от слепящего огня очки, точные, рассчитанные движения, скупые, но открытые улыбки.

В доменном цехе я разговорился с одним из кардиффских металлургов. Его должность соответствовала той должности, о которой у нас говорят обычно: обер-мастер.

Недаром вспомнилось тут об «Азовстали». Мастер Холгейт год назад побывал у нас в Союзе и именно на «Азовстали».

— А вы встречались там с мастером Васильевым? — спрашиваю его.

— Как же! — восклицает Холгейт, делает такой жест, будто бы чокается воображаемой стопкой, и неожиданно произносит по-русски: — Ваше здоровье!

Узнаю гостеприимство моего друга. Михаил Карпович не мог выпустить приезжего англичанина из своего дома, не угостив широко и дружелюбно, от всей рабочей души.

Разговор пошел живее, проще, интересней. Мастер Холгейт знакомил меня с горновыми у домен — с молодыми и старыми металлургами Великобритании, так схожими и по рукопожатиям, и по улыбкам, и по каким-то особым профессиональным жестам с нашими мастерами чугуна и стали.

И с каждым словом я лишний раз убеждался в том, что и он сам, и те рабочие-металлурги, которые работали возле домны, готовя ее к выпуску очередной плавки чугуна, быстрее поймут наших металлургов Кузнецка, Донбасса, Урала, чем те якобы марксисты, которые ищут в нашей истории, в нашей борьбе только ошибки и упущения, не желая видеть главное; а нашим мастерам стали и чугуна ближе по духу кардиффские металлурги, чем некий «ученый критик», оторвавшийся от народа, от действительности.

Говоря «ученый критик», я, конечно, меньше всего имею в виду того путаника, который лишил было советских рабочих права иметь суждение о литературе и искусстве. В виду имеются главным образом все те, кто полагал и полагает, утверждая или, во всяком случае, так высказываясь, что в наш век борьбы двух миров возможны какие-то литературы и искусства, не обращенные к народу и не порожденные жизнью народа, стоящие над политикой, над интересами классов, и что при всем этом они не будут изделиями из цветной бумаги, подчас очень искусно выполненными «под живые цветы», но все же изделиями без аромата, без соков, без корней. Десятки кинокартин «Мосфильма» и «Ленфильма», в массе своей однообразных и безликих, как стертые пятаки, мелькают на наших экранах, и никто не способен отличить одну от другой, и зрителям кажется, будто видят они изо дня в день бесконечную, нудную, бесталанную ленту. Пластов народной жизни, обобщенных характеров и судеб в таких фильмах нет, все частные случаи да дворово-лестничные историйки, имеющие то общее свойство анекдотов, когда, войдя в одно ухо, они тут же вылетают из другого, и ни в памяти, ни в сознании не остается ничего. Неужели те, кто рассматривает сценарии этих пустопорожних сочинений, кто утверждает их к запуску в производство, кто планирует на них крупные суммы народных денег, не утруждают себя мыслью: а в интересах каких классов выпускается на экраны эта кинодребедень? Кто-нибудь из них пришел ли, скажем, в доменный цех «Азовстали», к комбайностроителям «Ростсельмаша», к корабельщикам Ленинграда или Горького и спросил ли: товарищи рабочие, представители ведущего трудового класса Советской страны, то ли мы делаем, той ли духовной пищей вас снабжаем?

Кстати, даже рабочие Кардиффа и те сказали бы: нет, сплошь и рядом не той. Интернациональное братство рабочих мира хочет знать подлинную правду о передовом своем отряде — о советском рабочем классе, а не кухонно-бытовую правденку, которая, как из пустого в порожнее, переливается из сценария в сценарий. Оно хочет знать о том. как советский рабочий класс взял власть в свои руки, как подавил сопротивление буржуазии, как распорядился этой властью, создав в союзе с крестьянами одно из сильнейших мировых государств, и что при этом выиграл, обрел, сбросив цепи эксплуататорского рабства, куда он идет, каковы его планы, мечты, надежды. Любой честный человек скажет: ничего нет по меньшей мере глупее, чем быть гражданином небывалого в истории человечества государства, государства, которое прокладывает дорогу народам земли в будущее, и проходить мимо этого, не замечать этого, не делать ничего, чтобы оставить грядущим поколениям свои свидетельства величия пятидесяти исторических лет.

Рабочий класс достоин прекрасной литературы и прекрасного искусства. Он превратил отсталую царскую Россию в передовую индустриальную страну мира. Он помог советскому крестьянству встать на прочные ноги машинизации сельского хозяйства и на путь социалистического развития. Он ковал оружие для борьбы с армиями фашизма. Он сражался на фронтах Отечественной войны. Он восстанавливал разрушенное после того, как бои отгремели. За ним еще много побед и деяний впереди, в новых пятилетиях и пятидесятилетиях. Рабочий — это рабочий, а не «работяга», каким пренебрежительным термином стали его именовать в проходных плохоньких кинофильмишках и молодежных «повестушках» собратья «научного критика». Рабочий — слово гордое, весомое, оно как бы отковано из наипрочнейшего металла, и нет и не будет ему износа.

Так думалось, так представлялось в те немногие минуты, когда на заседании, посвященном памяти Маркса, тысячи москвичей с воодушевлением пели «Интернационал». Это исполнение нашего партийного гимна по силе, по взлету и слитности остро напоминало, повторяю, о собраниях революционных лет, лет борьбы за индустриализацию, за переустройство единоличной деревни, о годах боев Великой Отечественной войны.

Перед внутренним взором собравшихся стояли образы учителей и вождей самого революционного в мире класса, великих революционеров Маркса и Ленина, все величественней вырастал коллективный образ людей в пиджаках и кепочках, людей — в зависимости от обстоятельств, — то опоясанных пулеметными лентами и с винтовками за плечами, то с молотами в руках, то вновь в гимнастерках и пилотках со звездочками, то опять у станков под кровлями родных заводов. И так год за годом, десятилетие за десятилетием, не зная ни самоуспокоенности, ни усталости, ни желания переложить что-либо на плечи других.

Основа, костяк, гордость страны, народа — они, советские рабочие, умелые, спаянные, идейные, убежденные, как всегда, идут и сегодня впереди, ведут за собой, и от их уверенной поступи зависит все наше будущее, все то, к чему народы России пошли за Лениным, за партией большевиков в октябре 1917 года.

1968

ПИСЬМО В БИБЛИОТЕКУ