Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

ЧЕРТЫ СОВЕТСКОГО РАБОЧЕГО

Тридцать лет назад, в первый год первой пятилетки, выстояв три недели возле окошечка биржи труда, я получил путевку — рабочим на один из судостроительных заводов Ленинграда.

Шел только двенадцатый год Советской власти. Ветер великих перемен сметал с ленинградских торцов клочья крикливых афиш уходящего нэпа, страна осуществляла реконструкцию своей промышленности, расширялся фронт коллективизации в сельском хозяйстве. Как во всяком новом строительстве, возникали свои трудности и в городе и в деревне, в которой кулак и подкулачник сплачивались на непримиримую, кровавую борьбу против того нового и для них рокового, что несла с собой коллективизация.

На заводе, на который я попал, среди старых, заслуженных монтажников, клепальщиков, сварщиков, гордых своим мастерством, своими революционными, питерскими традициями, появились плотники в псковских, новгородских, вологодских лаптях, окающие и цокающие при разговоре, — рабочие, которых тогда называли чернорабочими, не имеющие никакой заводской профессии, катали и бетонщики, копровые рабочие и землекопы в домотканых рубахах-косоворотках. А вместе с ними были в той среде еще и сынки недавней буржуазии, дворянские отпрыски, которых жизнь и лозунг диктатуры пролетариата «кто не работает, тот не ест» заставили как-то определяться в жизни; были и бежавшие от коллективизации кулаки.

Сгорали электромоторы подъемных кранов по неизвестным причинам, чьи-то руки отхватывали острыми сапожными ножами куски ременных передач в механических мастерских. В дни неожиданных летучих обысков при выходе с завода возле ворот, в ближнем бурьяне и окрестных канавах работники охраны находили всяческий инструмент, цветные металлы, банки с краской, с олифой...

Старые кадровики, патриоты завода, возмущались этим до ярости. Немало прошло в ту пору горячих собраний, на которых то «дядя Коля», то «дядя Саня», то еще кто-нибудь из заслуженных в боях за революцию, за Советскую власть выкрикивал с гневом: «Такие позорят честь рабочего класса! Не место им среди нас, среди честных рабочих людей!»

Но шли из деревни новые пополнения — крепкие крестьянские парни, нередко уже прошедшие школу воспитания в комсомоле, шли дети рабочих и служащих; кипел котел жизни, в котором из пестрого человеческого материала выплавлялся подлинно боевой коллектив завода. В этом крутом кипении обнаруживала себя, рано или поздно всплывая на поверхность, накипь, случайная и инородная для коллектива, — коллектив без колебаний отбрасывал ее в сторону и становился все цельнее, все монолитнее, прочнее...

Сегодня, когда прошло тридцать лет и за это время столько свершилось, я не могу не вспоминать то время: уж слишком велики перемены. Если в киноархивах сохранились ленты тогдашних хроник с заводов, до чего же интересно сравнить их с кинохрониками наших дней! В одежде, в говоре, в поведении заводских людей — во всем зритель увидел бы огромнейшую разницу. Он увидел бы разницу и в приемах работы на том или ином оборудовании в цехах, да и самого оборудования, конечно, не узнал бы: оно тоже несказанно изменилось.

Тридцать лет назад еще было много неграмотных среди рабочих. Тогда в дни получек немало жен толпилось у заводских ворот, чтобы поймать своих мужей, не дать им, бедолагам, скрыться в недрах соседней пивной. Тридцать лет назад книги в домашнем обиходе рабочего легко исчислялись однозначной цифрой. Тридцать лет назад, хотя Советская власть и существовала к тому времени двенадцатый год, общество наше, в том числе и рабочий класс, еще несло в себе изрядную долю старого, такого, что мешало, тормозило, осложняло жизнь. Рядом с героическими революционными традициями в рабочем классе, который победоносно штурмовал и царизм, и Временное правительство российской буржуазии и бесстрашно по призыву своей большевистской партии взял государственную власть в покрытые мозолями руки, — рядом с этим уживалась еще и малая культура — наследие долгих лет жестокого эксплуататорского гнета, тяжкой, голодной и холодной, бесправной жизни под царями, помещиками и фабрикантами.

Все это было. Но революционный порыв, пробужденный партией, пафос строительства новой жизни, строительства социализма, помогали преодолевать препятствие за препятствием, трудность за трудностью, решать одну до того неведомую задачу за другой. Рабочий класс всегда верил слову, призыву своего авангарда, своей партии. В ходе великой социалистической стройки, видя впереди светлые цели, поставленные партией, он в любой час был готов на любые жертвы. Он готов был претерпевать любые материальные лишения во имя будущего, отказывать себе во многом сегодня, лишь бы пришло то радостное завтра, к которому советских людей с первых дней революции вела партия коммунистов-ленинцев.

Нет нужды рассказывать о том, как год за годом менялось лицо советского рабочего класса, как росла культура рабочего (не о прошлом речь, а о нынешнем; о прошлом вспоминаю только для контраста, для исторических сравнений и перспектив). Партия проделала огромную работу по воспитанию масс, в том числе и рабочего класса. В этой работе она всегда опиралась и опирается на передовую часть общества. Тридцать лет назад это были преимущественно те, кто прошел через огонь революций и гражданской войны, а позже — люди, которые, следуя марксистско-ленинскому учению, восприняли и умножают революционные традиции старших, развивают их, создают свои, новые боевые традиции — строителей коммунизма.

Старшие, тридцать лет назад боровшиеся с накипью в заводском котле, боровшиеся за чистоту и алмазную прочность рабочего сплава, — они и сегодня не вычеркнуты из активной жизни, даже и те, кто по старости лет вышел на пенсию. Когда в горловской шахте «Кочегарка» при проходке верхнего штрека встало непреодолимое препятствие — мощный пласт песчаника — и самые решительные меры, принимавшиеся проходчиками шахты, не дали никаких результатов, проходчик Николай Клоков, опытный горняк, более двадцати лет работающий на «Кочегарке», отправился за советом к отцу-пенсионеру. Огромный горняцкий опыт Федора Дмитриевича Клокова, шестьдесят два года проработавшего на той же «Кочегарке», подсказал правильное решение.

С помощью старого горняка, который еще в 1920 году за работы по восстановлению шахт получил звание заслуженного шахтера Донбасса, был разработан новый паспорт буровзрывных работ, и дело пошло успешно.

Это одна черточка из большой, богатой событиями жизни заслуженного рабочего, черточка, относящаяся к его профессиональному шахтерскому опыту. Но сколько в биографиях многих мастеров угля черт, которые характеризуют их как воспитателей целых шахтерских поколений, воспитателей, прививавших молодым рабочим любовь к труду, любовь к народу, к партии. И в семье, в домашнем быту, и на работе, в условиях своего нелегкого труда, несли они развернутое знамя боевого поколения старших, которое одной из главнейших своих задач считало и считает воспитание новых строителей коммунистического общества.

Опираясь на таких гвардейцев труда, партия сумела сделать так, что сегодня советский рабочий неизмеримо вырос, пользуется огромным авторитетом и вызывает огромный интерес к себе во всем мире. Я не говорю о лагере социалистических стран. На заводах чехословацкого металлургического Кладно мне приходилось слышать от чешских сталеваров самые добрые, самые дружеские слова о советских мастерах металла. А в какой из стран, строящих социализм, не знают московского токаря Быкова или ленинградского фрезеровщика Карасева? В Венгрии побывал другой ленинградский фрезеровщик, Леонов. Сколько их едет за рубеж, сколько к ним приезжают из-за рубежа!.. В лагере социалистических стран все народы — друзья и братья. Но и там, в странах капитализма, жизнь и труд советского рабочего всюду беспокоят умы.

Несколько лет назад во Франции, на тротуарах Бордо, по которым ветер с недальнего океана мел листья облетавших платанов, меня и моих товарищей, московских журналистов, подробно расспрашивали о жизни советских рабочих. Расспрашивали люди, вполне доброжелательно относящиеся к нам, но уж очень плохо, неверно и скудно информированные о советской действительности, поскольку хозяева буржуазной прессы отнюдь не заинтересованы в добросовестной информации о нас.

Расспрашивали о заработках наших рабочих, об их квартирных условиях, о том, могут ли они строить себе собственные домики, имеют ли автомобили, ловят ли рыбу, занимаются ли охотой; могут ли, например, разводить кроликов, держать собак, выращивать цветы и т. д. и т. п.

Тем, кто спрашивал, думалось, как мы понимали, что никакой личной жизни у наших рабочих нет, что по утрам они выстраиваются в колонны и шеренгами маршируют на завод, а вечером опять выстраиваются возле завода и маршируют домой. Назавтра все повторяется, и так день за днем, год за годом.

Я рассказывал о поселке рабочих металлургического завода «Азовсталь», об аккуратных, светлых индивидуальных домиках, во дворах которых, куда ни зайди, всюду встретишь то голубятни с почтарями и турманами, то плодоносящие виноградные лозы; рассказывал о ленинградских машиностроителях, среди которых есть мастера альпинизма — покорители высочайших в Советском Союзе горных вершин, многочисленные мастера других видов спорта, есть члены Общества по распространению политических и научных знаний, читающие лекции в больших аудиториях; рассказывал о московских сталеварах и строителях автомобилей, о горняках Донбасса.

Может быть, мои слушатели верили мне не до конца, оставляя место сомнениям, но их и нельзя винить в этом: не так-то легко, и особенно живя в условиях ежедневной, ежечасной беспардонной дезинформации, поверить на слово в те огромные изменения, какие за годы Советской власти произошли в бывшей царской России, поверить, что труд советского рабочего во многом утратил прежние отличия от труда умственного, все теснее — сегодня в одной, завтра в другой, послезавтра в третьей точке — смыкается с ним, что возникла и растет интеллигентность физического труда, рабочий-интеллигент становится типичным рабочим в нашем обществе.

В Ленинграде, на заводе имени Карла Маркса, несколько лет назад я встречался с токарем, о котором не очень-то в шутку начальники соседних цехов говаривали, что его к ним в цех пускать нельзя. Острый инженерский глаз этого человека видел, схватывал то, что от других было подчас скрыто. Он видел несовершенства в конструкции выпускаемых машин и предлагал свой путь устранения этих несовершенств, правильный путь, остроумный. Он умел перевести на токарный станок такие работы, которые до того требовали сложных уникальных операций. Он будоражил застаивавшуюся мысль, перешагивал через привычное; многим от него было беспокойно, но дело от этого двигалось быстрее и лучше. Это была его особенность — особенность передового советского рабочего, который чувствует себя ответственным не только за личный трудовой участок, но и за все, что делается на заводе.

Редкий рабочий сегодня не является и в душе и на практике рационализатором или изобретателем. Придите в любой цех любого завода, заговаривайте с каждым подряд — и почти каждый расскажет вам, в конце концов, о том, какие он мыслит изменения и улучшения в работах, связанных с его профессией.

Года два назад в Донбассе корреспондент одной из местных газет, листая свой блокнот, рассказывал мне о рабочем-рационализаторе Григории Рубане. Он рассказывал, что рабочий очистного забоя Григорий Рубан задумал механизировать трудную в горняцком деле нарезку лав.

Недавно в газетах я вновь встретил имя Григория Рубана. Оказывается, настойчивый горняк все свое свободное время в течение двух лет проводил в механической мастерской, возле станка, и собственноручно изготовил сотни уменьшенных в размерах деталей задуманного им комбайна для нарезки лав. Сейчас, как сказано в заметке, действующая модель нарезного комбайна готова. Технический совет треста Куйбышев-уголь одобрил изобретение и возбудил ходатайство об изготовлении опытного образца этой ценной машины.

Я взял бы на себя хотя и интересную, увлекательную, но не имеющую никаких пределов задачу, если бы стал перечислять все случаи инженерской, конструкторской работы, производимой рабочими, скажем, только на одном Кировском заводе в Ленинграде или на одном только мощном «Уралмаше» в Свердловске. Каждому крупному заводу рационализаторская и изобретательская мысль ежегодно дает миллионы рублей экономии.

Рабочее рационализаторство и изобретательство стало у нас настолько массовым, что у многих, очень многих рабочих вы найдете дома чертежные доски, готовальни, флаконы туши, листы ватмана и различные технические справочники. Но было бы ошибкой думать, что пределами своей профессии, пределами одного своего завода и ограничиваются все интересы советского рабочего. Сколько среди рабочих любителей книги! Побеседуйте с продавцами заводских книжных киосков. На московском заводе «Калибр», например, вам расскажут о том, что бывают дни, когда киоск распродает до сотни книг, и художественных, и политических, и технических. В квартирах иных рабочих образовались такие библиотеки, что хоть антресоли городи: девать книги уже некуда. Или взять устраиваемые на заводах читательские конференции. Каждый писатель, побывавший на таких конференциях, может рассказать о высоком уровне выступлений рабочих-читателей, когда иной раз сидишь, слушаешь и не можешь не подумать: да это же целиком просится в печать, в журнал, в газету! Так интересно, глубоко, аргументированно рассуждает о прочитанном сталевар или токарь, машинист или сварщик! Видишь, что, во-первых, человек хорошо знает и любит литературу, во-вторых, литература не существует для него отдельно от жизни — это для него часть жизни, в-третьих, он отлично знает жизнь и прочитанное в одной книге сопоставляет не с тем, что прочитано в другой, третьей, десятой книге, а с жизнью.

Когда тебя иной раз критик отчитывает за то, что ты, пытаясь вторгнуться в жизнь, не создал монументального произведения — «памятника эпохе», ты к этому равнодушен: у каждого своя дорога, и не каждый мастер по монументам и памятникам. А вот когда тот, кого ты считаешь родным братом своего героя, не признает его таковым, призадумаешься.

Любовь к книгам, к литературе отнюдь не единственная страсть в среде тружеников заводов и фабрик. Мы знаем доменщиков, которые в свободное время занимаются резьбой по дереву или кости; знаем машиностроителей, увлеченных живописью, или рабочих — страстных садоводов, селекционеров. Газета «Сельское хозяйство» сообщила об интереснейшем случае в практике опытника-селекционера, каким является волжанин слесарь-наладчик Григорий Николаевич Хоружий. Слесарь-селекционер подобрал такой сорт арбуза, так выращивал его, такой установил режим хранения, что арбуз, уродившийся в 1955 году, пролежал в свежем виде до июня 1958 года — три зимы и почти три лета!

А сколько мотоциклистов и автомобилистов на заводах! Передо мной письмо из города Жданова от жены моего друга — доменщика, награжденного третьим орденом Ленина за трудовую доблесть. В письме говорится, что семья приобрела автомобиль «Волгу» и глава дома не вылезает из-за руля, вот даже и письмо у него нет времени самому дописать, начать начал, а никак не закончит.

Все интересно советскому рабочему, до всего ему дело, во всем он пробует силы, добивается успехов и достижений. И прежде всего ему дело до руководства своим государством, до всех больших и малых начинаний в стране. Подсчитывать, сколько процентов рабочих в том или ином руководящем органе, — задача статистики, я же говорю не о цифрах, а об атмосфере, о боевом, творческом духе, которые вносятся рабочими-депутатами в районный ли, в городской ли Совет, в Совет республики или в Верховный Совет СССР. Кто не знает, хотя бы по газетам, с какой прямотой и ясностью выступают с государственных трибун депутаты-рабочие, хозяева своей страны, какие большие поднимают они вопросы, как просто и мудро их решают! А повседневная депутатская деятельность рабочих в городах, в поселках! О ней можно писать книги: столь обширен и многообразен круг работы токаря, сталеплавильщика, ткачихи или шахтера, выбранных народом своими представителями в Совет. Мне пришлось видеть, с какой настойчивостью в одном из южных городов рабочий — депутат городского Совета — занимался жилищным вопросом семьи старика пенсионера. Он ходил в горком партии, в городской Совет, всюду, и не успокоился, пока вопрос не был решен, пока старик и его семья не получили жилище.

Недавно проходил Пленум Центрального Комитета партии, обсуждавший положение в сельском хозяйстве нашей страны за последние годы и меры по дальнейшему его развитию. Публиковались подробные отчеты о заседаниях Пленума, речи его участников. С одной трибуны выступали и секретари обкомов партии, и академики, и министры, и трактористы, бригадиры тракторных бригад. Мне приходилось бывать на Пленумах ЦК, на которых выступали рабочие предприятий Москвы и Ленинграда. Уже упомянутый мною фрезеровщик, ленинградец Карасев, однажды поднял вопрос об организационных формах работы с изобретателями-одиночками, о помощи массовому изобретательству.

Нет такого советского или партийного выборного органа в стране, в работе которого вместе с другими слоями населения не принимали бы самого активного участия и представители нашего славного рабочего класса.

Это класс, на деле доказавший, что он является ведущей силой советского общества. Взяв в ходе Октября власть в свои руки, он не только привлек на свою сторону трудовое крестьянство, но смог привлечь к строительству социализма, развитию науки, техники и культуры лучшую часть старой интеллигенции, а затем создал новое поколение интеллигенции — кость от кости и плоть от плоти рабочих и крестьян.

Беседуя тогда с французами, отвечая на их вопросы, я остро ощутил, как мало мы, советские писатели, пишем о нем, о нашем замечательном рабочем классе. Я мог сослаться едва ли на десяток книг, в которых рассказывается о жизни наших рабочих, да и то оказалось, что и эти-то книги далеко не все переведены на французский язык.

Из-за скудости информации не так-то просто людям за рубежом увидеть плоды тех огромных преобразований в нашей жизни, которые осуществились и осуществляются в стране под руководством Коммунистической партии Советского Союза. Но что говорить об этом, если даже и среди нас встречаются люди, плохо знающие тех, кто создает материальные ценности, блага жизни.

Когда был опубликован роман «Братья Ершовы», мне пришлось выслушать такое суждение об одном из главных действующих лиц романа, о Дмитрии Ершове, рабочем, старшем операторе блюминга. «Не слишком ли много, — сказали по адресу автора романа, — его Дмитрий берет на себя, рассуждая и о живописи, и о литературе, и о театре».

Ближе к жизни народа, к живой действительности! Насколько же актуален этот призыв партии, обращенный к работникам литературы и искусства! Стоит тому, кто сомневается в правомерности рассуждений рабочего Дмитрия Ершова, прийти в заводской Дом культуры на оперный спектакль, в котором поют слесари и монтажники, экономисты и формовщицы, и такой вопрос отпадет сам собою. Стоит прийти в изокружок при том же Доме культуры или на занятия литгруппы при заводской или городской газете, и станет ясным, что вместе с инженерами, вместе с плановиками пишут этюды, слагают стихи, сочиняют рассказы и повести горновые, фрезеровщики, машинисты кранов, газовщики и сварщики и что кинофильм «Бессмертная песня» для большинства из них во всех отношениях выше, чем многие прошумевшие киноленты мелодраматического толка, что многим иным «чувствительным» пьесам они предпочитают «Оптимистическую трагедию», «Бронепоезд 14-69», «Вечный источник», «Олеко Дундич», что они в литературе и в искусстве любят героическое, подвиг, а не подчеркнуто будничное. Работники театров из тех городов, которые возникли вокруг заводов или фабрик и где преобладает рабочее население, рассказывают, что чувствительные мелодрамки у них успеха не имеют, что пьесы «комнатного» типа очень быстро сходят со сиены. И это понятно, потому что собственный труд людей, которым показывают эти пьесы, их собственная жизнь отнюдь не сцепление будней, а повседневный, непреходящий героизм.

Мне приходилось бывать на занятиях литературной группы при городской газете в Жданове. В числе участников этой группы есть и рабочие с нескольких заводов города. На занятиях читались отрывки из повестей, рассказы, стихи. Были стихи сугубо лирические, были рассказы о любви. Но когда разговор коснулся замыслов, серьезных литературных начинаний молодых и немолодых авторов, оказалось, что каждому хочется написать о героике наших дней. И это ведь тоже так понятно. Спуститесь в шахту в Донбассе на глубину девятисот метров, проползите там по наклонной лаве меж хрупких еловых стоек, под кровлей, которая вот-вот придет в грозное движение, и вам станет ясно, что труд шахтера — это героический труд. Побудьте возле доменной печи, когда меняют фурму, когда из домны, ревя, хлещет раскаленный воздух, когда это почти как на фронте под минометным огнем, и вы уйдете оттуда с полным сознанием того, что побывали среди подлинных героев. А если вы еще раз к ним придете, да и еще раз, то вы полюбите их, и вам непременно захочется написать о них роман, поэму, пьесу.

Героический рабочий класс — это относится не только к прошлому, не только ко времени залпа «Авроры» или к первым пятилеткам. Это и сегодня героический класс. Это относится и к тем, кто в каспийских штормах пробуравливает морское дно и там, вдали от берегов, добывает нефть, кто прокладывает железные дороги через снежные горные хребты, кто перехватывает сибирские реки плотинами, кто добывает алмазы в вечно мерзлой земле, ведет газ через всю Россию — с юга на север, из степей Ставрополья к берегам Невы, чьи умные руки наконец точно по начертаниям ученых и конструкторов создали чудо новейшей техники — искусственные спутники Земли и ту ракету, которая унесла в космос первую в мироздании искусственную планету.

Не так давно мне пришлось беседовать с группой московских рабочих. Было это после читательской конференции на заводе. Разговор шел о разном. Говорили о литературе, о том, почему мало пишут о рабочих, и тоже в конце концов дошли до вопроса о героическом.

— Видите ли, — сказал один из рабочих, — все дело в том, как рассматривать и как изображать героическое в нашей жизни. Если считать, что героическое — это только жизнь дореволюционных подпольщиков, штурм Зимнего дворца, подвиги Матросова и Космодемьянской, то сегодняшняя наша жизнь по сравнению с тем сплошные будни, или, как их любят называть подчас, трудовые будни. А ведь будни — они и есть будни: каждый день вставай по будильнику, трясись в трамвае или в метро до заводских ворот, выполняй норму, в день получки расписывайся в ведомости, наутро снова вставай по будильнику, трясись в трамвае и т. д. Что в твоей жизни происходит? Происходят собрания, болеют гриппом или ангиной ребятишки. У иных муж с женой подерутся. От жены муж уйдет или от мужа жена. И развлечений-то всех: в кино пойти или в магазин — новый абажур купить из розовой бумаги... Можно так рассматривать жизнь? Можно. И тогда выйдет, что ничем-то она, сердешная, неотличима от жизни, скажем, итальянского труженика. Все ведь вроде так: и дышим одинаково, и кашляем без особых различий. Только... вот только и «разницы всей», что безработного трудненько будет у нас найти: что трущобы, такие, какие есть в Неаполе или на острове Сицилия, у нас давно кончились; что в городах наших растут новые города — такие стройки жилья развернулись; что свободной жизнью живет наш человек: нет над ним ни монахов, ни папы, ни помещиков, ни фабрикантов — никаких хозяев, кроме него самого. Вот тебе и «разницы всей»! И выйдет, что не так, не через утрешний будильник, не через трамвай, не через семейные дрязги надо смотреть на нашу жизнь, а через то, что сегодняшнюю жизнь отличает от вчерашней. Все дело в точке зрения на героическое. Пусть будильник, пусть трамвай,. Но во имя чего это все? Вот мы вставали до войны по будильнику и тряслись к заводу на трамвае... А что получилось? Построили, создали такую могучую индустрию, что, опираясь на нее, победоносно выиграли самую величайшую и тягчайшую войну во всей человеческой истории. Пусть мы и сейчас встаем по будильнику и ездим если не в трамвае, то в метро до заводских ворот. Но во имя чего мы встаем и ездим? Вот главный вопрос! Дело-то не в текучке жизни, хотя и она имеет важное значение, а в тех великих целях, во имя которых мы идем через эту текучку. А если цель героическая — а ведь она у нас такая! — то и все движение к ней героично. Вот как я бы смотрел на героическое. С точки зрения целей, идеалов, к которым мы стремимся. Где есть большие цели, там уже нет будней. Будни там, где жизнь бесцельна, бесперспективна.

Вполне соглашаясь с таким взглядом на нашу жизнь, с таким толкованием героического, я невольно вспомнил другой разговор, давний.

На Ленинградском фронте, где в годы осады был фронтом и сам Ленинград, одним морозным зимним утром в километре от передовой, в заброшенной печи кирпичного завода ремонтировали гаубицу. Накануне вечером вспыхнула жестокая артиллерийская дуэль, и гаубицу повредило осколками. Ремонтировали ее рабочие — орудийные мастера, приехавшие на помощь артиллеристам с какого-то ленинградского завода. Руководил работой старик лет шестидесяти, в ватнике, стеганых брюках, в валенках, обвязанный двумя теплыми шарфами. Кто-то из нас, корреспондентов, спросил его, часто ли он бывает на передовой. Он обломал горстью сосульки с белых усов, сказал: «А я всю жизнь на передовой, ребята». Мы полюбопытствовали, как, да что, да почему. «А так, — сказал он, — началось с того, как мы в девятьсот пятом году к царю-батюшке на Дворцовую площадь ходили да ползли потом с нее по кровавым лужам. С того и началось. А там еще две революции. А там против Родзянки да против Юденича. А там борьба за то, чтобы не зажигалки нашему заводу делать, а паровозы, к примеру, да всякие другие серьезные машины. А там почетное задание партии — строительство отечественных тракторов для деревни освоить. В общем, говорю, все на передовой да на передовой, на передней, словом, линии».

Окинуть сейчас мысленным взором путь советского народа за минувшие годы — прав ведь был старый оружейник: на всех этапах этого пути рабочий класс шел в первых рядах, в первой линии. Так было, так есть и так еще долго будет, до тех пор, пока не сотрутся, не исчезнут окончательно грани между классами, между людьми умственного и физического труда, пока не достигнем великой цели — коммунизма.

Рабочий класс был застрельщиком первых коммунистических субботников. Рабочий класс начинал движение ударников и социалистическое соревнование в промышленности. В недрах рабочего класса рождались все передовые движения производственников. В рабочем классе родилось ныне и замечательнейшее из всех движений — движение бригад коммунистического труда. Можно ли нам, писателям, не всмотреться в это движение самым пристальнейшим образом? Разве не приоткрывает оно для нас черты будущего общества?

Мир трудового человека, мир рабочего, его революционность, отношение к труду, к общему делу, его прямота, ясность и твердость характера, все черты его высокой морали — богатейший источник вдохновения для художников всех родов оружия литературы и искусства, сокровищница героических образов наших современников.

1959

И. ЩАДЕЮ — литературоведу и критику, преподавателю русского языка и литературы в городе Брно (ЧССР)