Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

ВЕСНА НОВОЙ ЭРЫ

Дни стояли дождливые, с холодным ветром вдоль Невы, с туманами. На площади перед Смольным люди жгли костры, чтобы согреться. Но никто не помнил об осени. Октябрьской порою 1917 года вопреки природе и извечному порядку смены времен на земле в петроградском небе гремел артиллерийский гром революционной грозы, несущей в мир весну человечества.

Из-под капиталистических подворотен вслед шагавшему вперед железному отряду строителей нового мира несся отчаянный вражий лай и слышались мрачные голоса предрекателей: «Это ненадолго. Еще неделя, еще две — и конец большевикам». Но проходила неделя, и две, и четыре, и десять, проходили годы, а с боем взятая народом власть становилась все прочнее, все крепче.

Делалось это, конечно, в труднейших условиях, потому что и после разгрома интервентов время было нелегкое. Мы были одиноким островом, окруженным океаном капиталистического мира, нас не признавали юридически, нас пытались душить экономической блокадой, к нам без зазрения совести применяли все виды дискриминации. Но мы стояли неколебимо — остров был скалистый, с крутыми берегами, на несокрушимой гранитной основе.

Молодым полезно бы не забывать никогда, что дети тех, кто, босой и голодный, громил интервентов, в ту пору тоже ходили босые и голодные, сидели за партами в нетопленых классах, укутанные в материнские платки, но тоже, подобно отцам и старшим братьям, мечтали о светлом будущем, твердо верили в то, что впереди непременно их ждет лучшая жизнь; и все вместе — отцы и дети, старшие и младшие братья — они плечом к плечу упрямо шли сквозь годы, сквозь десятилетия вперед и только вперед.

Когда сегодня окидываешь взглядом полки какой-либо из многочисленных наших библиотек — заводской ли, колхозной, институтской или районной, — с огорчением убеждаешься в том, что книг о годах революции, гражданской войны, первых пятилеток у нас далеко не достаточно. Набирается список в два-три десятка всем известных романов и повестей, и только. Но не один же был Павка Корчагин, не один Глеб и Даша Чумаловы, не один Иван Гора и не один Давыдов — через революцию, через гражданскую войну, через стройки лет восстановления, индустриализации и коллективизации шли тысячи тысяч, многие миллионы героев из народа, и жизнь каждого из них, его борьба, его подвиг солдата и гражданина — это роман, это повесть, это поэма, пьеса или сценарий для волнующего кинофильма.

Одни выбрали трудный путь — путь революции, путь борьбы, другие от него уклонились. На Лазурном берегу Франции, в Ницце, ко мне подошел человек в очень старом, когда-то черном, но от времени позеленевшем драповом пальто, в таком же музейном котелке и заговорил по-русски. Он говорил о том, что ему очень бы хотелось увидеть нынешнюю Россию, Советский Союз, свою родину, которую он покинул в восемнадцатом году; покинул, конечно, по недоразумению, не надо было этого делать, он не царский генерал, не капиталист, он петербургский интеллигент, библиофил, растерявшийся на огненных перекрестках истории и перепуганный неожиданным, непривычным, избравший привычное: хотя и зарубежный, но капиталистический мир. Он очень жалеет о своем поступке, но уже ничего не поделаешь, он врос в новую землю, остается только грустить о минувшем и ловить скудные сведения о стране, которую он по-прежнему считает своей родиной. Рассказывайте ему обо всем: о Неве, о Невском, Волге, Одессе, Кисловодске, о Москве, которая, говорят, совершенно преобразилась, о метрополитене, об университете на Ленинских горах, о канале между Волгой и Доном, о величайших в мире гидростанциях, обо всем.

Это было четыре года назад. Тогда еще не было искусственного спутника Земли, запущенного в небо советскими людьми, не было советской искусственной планеты, включенной нами в солнечную систему, и о запуске ракеты на Луну, осуществленном ныне, говорили как о чем-то очень далеком и если возможном, то возможном разве лишь через доброе десятилетие.

Что чувствует сегодня тот старый русский человек, из-за душевной нестойкости поселившийся в чужой для него стране? Что чувствует он, читая о колоссальных успехах советской науки, о достижениях того народа, частью которого он был когда-то и мог бы быть и сегодня? Он испугался студеного петроградского ветра осенью 1917 года, ледяных дождей и туманов, в которых громыхали пушечные революционные грозы, он отступил перед голодом, зажавшим в свои смертельные тиски Петроград, не пошел к кострам, разведенным возле Смольного. Ему осталось грустить и сожалеть, и так в сумерках эмигрантских будней доживать свой безрадостный век.

Путь тех, кто не уклонился, путь революции, борьбы был более чем тернист. Но в тысячу раз дороже человеку то, к чему пришел человек через борьбу, через великие трудности, то, что добыто с бою.

Блокадной ленинградской зимой, когда люди на улицах падали от голода, я пришел в дом к одному своему другу школьных времен. В доме не было никого, кроме старика отца: одни на фронте, другие в эвакуации. Старик развел огонь в печурке, чтобы согреть чайник. От постели до печурки на уровне груди были, как воздушные рельсы, натянуты две толстые веревки. Истощенный, почти умирающий человек, чтобы не упасть, ходил меж веревками, держа их под мышками. «Милый,— сказал он, — не сдамся, пока не будет снята блокада, пока не прогонят немца. Это что же, такую жизнь прожить, столько наработать — и все прахом? Нет, так умереть не могу, нет».

Потомственный питерский рабочий, прошедший две революции и три войны, восстанавливавший ленинградские заводы, ездивший на коллективизацию, не сдался, не умер, выстоял перед голодной смертью. В 1944 году он мне говорил: «А теперь, милый, до тех пор жить буду, пока война не окончится». Потом новый срок назначил себе: «Вот восстановим хозяйство, только тогда на отдых». Дальше еще: «Пусть зеленые полосы в степях подрастут»; «Вот Каховская станция ток даст»; «Атомный ледокол заложили, надобно бы дождаться...»

С пуском первого искусственного спутника старик, которому сегодня за восемьдесят пять, вообще перестал назначать сроки. Каждый год, каждый день несет столько нового, интересного, и новому нет никакого предела, никакого срока — только бы жить да жить, хоть сто, хоть двести лет, все пожинать плоды великого посева, совершенного в семнадцатом году.

Для американских устроителей было полной неожиданностью то, что их выставка в Москве отнюдь не имела того успеха, на какой они рассчитывали. Никого у нас не поразили ни телевизоры, ни стиральные машины, ни пылесосы, каких понавезли на выставку различные американские фирмы, ни механизированные кухни, ни «типичные домики американцев», ничто, кроме, пожалуй, автомобилей, которые действительно хороши. В остальном — что ж говорить? — есть у нас и телевизоры — по всей стране над домами и домиками все растут и растут скопления телевизионных антенн; есть и пылесосы и холодильники. А типичными квартирами становятся благоустроенные квартиры в новых домах, которые тысячами возводятся в городах и селениях. «Главное было завоевать Советскую власть, — сказал один посетитель американской выставки, — а это-то все «завоевывать» все-таки легче. Приезжайте полюбопытствовать, что будет у нас лет через пять, через десять».

Главное, что завоевано для молодых строителей коммунизма, — это Советская власть, прав тот товарищ. Советская власть, взятая с бою в семнадцатом, дает молодым все для великой стройки — от высоких, разносторонних знаний до самых совершенных орудий труда. Владейте всем, действуйте, стройте, созидайте, прокладывайте новые пути в космос — к Венере, к Марсу, покоряйте и дальше атом, чтобы совсем исчез с земли такой труд, как труд шахтеров, стройте новые города, чудесные новые жилища для человека. Пользуйтесь всем, что добыто и завоевано. И никогда не забывайте дождливых дней Октября в Петрограде, когда наперекор природе у людей на земле началась весна новой эры, весна свободного человечества. Забыть об этом — значит остановиться. Помнить — значит и дальше завоевывать, и дальше добывать, и дальше строить, и дальше идти неустанно вперед.

Всеволод Кочетов, 1959

ПИСЬМО к МОЛОДЕЖИ ГОРОДА НОВГОРОДА