Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

ВЫБОР ПРОФЕССИИ

Дорогой товарищ Чирлковский! Прежде всего позвольте от всего сердца пожать вашу руку за то решение, которое вы, отец, приняли, определив путь в жизнь вашему сыну.

Я, так же как, несомненно, и любой советский писатель, готов всеми доступными мне средствами помогать вам и тысячам других родителей при выборе профессии сыновьям и дочкам, окончившим десятые классы. Но одного душевного слова, будь оно даже трижды душевным, в таком деле, конечно, мало. Необходимы слова и душевные и недушевные, и притом подкрепленные серьезнейшими практическими мерами.

Ваше письмо меня нисколько не удивило. Если бы вы в любой день второй половины августа зашли на междугородный переговорный пункт в вашем городе Борисове, вы убедились бы в том, что значительная часть телефонных разговоров этой летней порой посвящалась успехам или неуспехам сыновей и дочерей, которые прошли по конкурсу или не прошли, приняты в институты или не приняты.

О городе Борисове я говорю столь смело, полагая, что Борисов ничем не отличается от других городов, а в других городах далеко (и очень-очень далеко!) не все родители склонны поступать так, как поступили вы. Нет, эти родители поставили своей целью во что бы то ни стало устроить своих детей в институты, в любые, но только непременно в институты. Через сотни километров понеслись их испуганные зовы, обращенные к всевозможным «влиятельным» друзьям, знакомым и полузнакомым: «Устройте Борю!», «Посодействуйте Мите!», «Пожалейте Тамару!»

В этом году юношей и девушек, окончивших средние школы, оказалось значительно больше, чем их могли принять высшие учебные заведения. И разве это не естественно в стране с огромным размахом просвещения, в стране, где вводится всеобщее среднее образование? И разве каждый советский гражданин непременно должен быть инженером, конструктором, врачом, учителем? Говорят, что в Советском Союзе насчитывается до десяти тысяч профессий. Подавляющее большинство из них приобретается отнюдь не через высшие учебные заведения. Кто же приобретет такие профессии, кто станет водить паровозы, кто будет варить сталь в мартенах, кто сошьет советским людям одежду, кто вырастит для них хлеб, кто построит дома, кто займется возведением городов — кто будет создавать материальные блага жизни, без которых и сама жизнь-то невозможна, если все наши Мити, Тамары и Борисы станут только врачами и учителями?

Некоторые родители отмахнутся от такого вопроса, скажут: ну, там кто^:нибудь создаст эти ваши блага... в общем, другие, только не наши Мити и Тамары. И что удивительно: сами-то родители — многие, многие из них — вступили в жизнь совсем не через институты. Сами они, эти отцы и матери, лет двадцать — двадцать пять назад стояли у слесарных верстаков, возле текстильных машин, грузили балласт в порту, пахали и сеяли, пели чудесные песни о кузнецах, которые куют счастия ключи, а сегодня вдруг испугались, что их дети могут встать к верстакам и машинам, взяться за плуги и сеялки.

Находятся и такие родители, которые детей своих, едва те научатся ходить и говорить, отправляют в какие-то до сей поры существующие «группы» — к престарелым боннам, в памяти которых сохранились остатки смеси французского с нижегородским, затем отдают в школы, так называемые «английские», где преподавание ведется на иностранном языке, невзирая на то, есть ли у их чад какие-либо сверхвыдающиеся склонности к изучению английского языка.

Вы спрашиваете, товарищ Чириковский, как же это случилось, что существуют у нас отцы и матери, которые дрожат при мысли о том, что их сыну или дочери после окончания средней школы по каким-либо причинам не удастся попасть в институт и придется работать? Откуда это взялось, спрашиваете вы. Кто, мол, посеял в душах наших юношей и девушек зерно пренебрежительного отношения к физическому труду?

Вопрос законный и понятный. Вы, наверно, вспомнили начало своего собственного трудового пути. Насколько я понял, это было уже при Советской власти, примерно в 1923 году. Дороги, следовательно, для вас были открыты, вы уже могли пойти и в институт, не так ли? Но вы по душевной склонности пошли наборщиком в типографию. А разве большинство из нас, которым сегодня сорок, за сорок и пятьдесят, разве мы избирали себе путь в жизнь не по душевной склонности? И разве не могли мы после школ идти в высшие учебные заведения? Но у многих из нас получилось иначе. Стране нужны были молодые врачи, инженеры, учителя — и многие из нас шли учиться в институты. Но одновременно стране нужны были молодые токари и трактористы — и мы шли работать к станку, на трактор. Шли с радостью, мы были готовы к этому. Наши родители презирали бонн, презирали тунеядство всех видов и разновидностей, они верили в труд — труд рабочего и инженера, тракториста и учителя, — в труд, который формирует и воспитывает человека. И от них, от наших батек и матерей, мы переняли эту святую веру в силу труда. И сколько нас в те годы, годы первой пятилетки, ушло на заводы, фабрики, на стройки!..

Другое дело, все ли мы остались возле верстаков и станков. Нет, конечно, не все. Что сталось с нашими товарищами, с которыми мы когда-то спешили к заводским проходным? Один — главный инженер большого завода, другой остался у станка, рабочий. Но кто он? Лекальщик высшего разряда, величайший мастер своего дела, читает лекции в вузе. Третий — агроном, четвертая — актриса, пятый — генерал...

Путь никому и никуда у нас не заказан. Если твоя мечта быть изобретателем, ты будешь им. Если ты жаждешь лечить людей, бороться за их здоровье, ты будешь врачом. Ты будешь актером, художником, композитором, если ты посвятишь этому свою жизнь, все лучшее, что есть в тебе...

Но, дорогой юный друг! Определи же сначала свои склонности, свое призвание. Разве нет среди вас таких, которые, избалованные папиными и мамиными заботами, уповая на папины знакомства (с помощью которых и двойки, бывает, превращаются в спасительные тройки), плетутся по школьной стезе, в должный срок оканчивают школу, в должный срок поступают в институты, и -в должный срок страна получает довольно-таки средненьких дипломированных специалистов.

Разве нет среди вас таких, кто профессию себе избирает по справочнику для поступающих в вузы, таких, кто в горный, например, идет лишь потому, что там студентам стипендию дают даже с тройками, в сельскохозяйственный лишь потому, что там заместителем директора мамин двоюродный брат, в планово-экономический потому, что ни в какой другой не прошел по конкурсу?

Начатая с такой неразборчивости, с такого безразличия к будущему жизнь часто так и идет потом в тусклом свете отвратительной, унылой посредственности, нелюбимый труд не приносит удовлетворения, а следовательно, и радости. Он лишь обязанность, средство к существованию, он дает заработок, и ничего больше. И от тебя-то никому никакой радости. Я знаю работницу, которая, лет пятнадцать назад потеряв мужа, осталась с тремя детьми. Ей было очень тяжело, но она всем троим дала возможность окончить среднюю школу и всех троих — двух сыновей и дочь — отправила в институт. Ничего нельзя сказать о сыновьях. Получились из них инженеры как инженеры, а вот дочь... Она окончила медицинский, она врач, но она не любит свое дело, не понимает человека. Она с детства увлекалась шитьем. Она и сейчас шьет лучше, чем лечит. В ней погибла замечательная мастерица. Почему? Да потому, что мама заставила ее пойти в медицинский институт, маме потребовалось, чтобы дочка у нее непременно стала врачом, имела высшее образование.

Прекрасно стремление человека к знаниям, к образованию! И наша широчайшая сеть высших учебных заведений удовлетворяет это стремление миллионов юношей и девушек. Но разве высшее образование только дипломом определяется и только вместе с дипломом приходит? А наши знаменитые токари и сталевары, у которых сегодня учатся передовые рабочие стран народной демократии и которые читают лекции инженерам, — разве у них нет высшего образования по своей специальности?

Так как же все-таки случилось, товарищ Чириковский, что некоторые родители страшатся рабочего труда для своих детей, а дети тоже пренебрежительно относятся к профессиям, связанным с физическим трудом?

Что так случилось, в этом виноваты мы все вместе: и я, и вы, и миллионы родителей, и сотни писателей, и тысячи работников искусств, и наши газеты, журналы, радио, кино и театры, и школа...

Нас увлекло то, что в нашей стране перед молодежью доподлинно открыты все пути и дороги, и мы, увлеченные этим, зачастую пропагандировали только профессии, которые можно получить, закончив вуз, восхищались семьями, где все дети учились в институтах. Мы повторяли, что при коммунизме, к которому идет советское общество, сотрутся грани между трудом физическим и трудом умственным; но этот процесс стирания нам виделся однобоко, как процесс чуть ли не полной замены труда физического трудом умственным.

Многие рассуждали так: благодаря мощному техническому прогрессу в нашей стране год за годом отмирают неквалифицированные профессии, которые требуют от человека главным образом затраты только физической энергии. Так, например, не стало на заводах кузнецов, орудовавших когда-то кувалдами, не стало на стройках тех, кто таскал кирпичи с помощью «козы», исчезли в шахтах саночники, коногоны и так далее. Все это верно. Но разве будет такое время, когда полностью исчезнет труд рабочего? Думаю, что нет! Этот труд будет основан на высокой технике. Но он будет.

Мы поспешили труд рабочего, связанный с применением физической энергии, исключить из наших представлений о будущем, и отсюда пошло воспевание и пропаганда только тех профессий, которые связаны лишь с умственным трудом.

Наши школьники знают о труде выдающихся конструкторов, открывателей нового, но очень и очень мало они знают о труде тех, кто непосредственно, собственными руками создает материальные ценности. Благородный труд рабочего у нас не воспет, мы не раскрыли его поэзию.

Где романы, повести, поэмы, кинофильмы, пьесы о нашем рабочем классе? Их ничтожно мало. А когда они и появляются, иные недальновидные критики и литературоведы приколачивают к ним инвентарный номерок: «производственный» роман, «производственная» поэма, сбрасывают их с полок «подлинной, высокой» литературы, противопоставляя им произведения, которые якобы посвящены исключительно исследованиям души человека, но не его труда. Разве нам не слышны голоса, которые утверждают: хватит в литературе всяких машин и трудовых подвигов, долой разговоры о строительстве сталелитейных цехов, давайте только человеческую душу. Разве мы не прочли строки поэмы, в которой поэт изо всех сил высмеивает тех авторов, которые пишут о людях, разрабатывающих метод новой кладки, о тех. кто впервые пришел к станку и впервые запустил мотор, о тех, которые «она и он — передовые»?

Не знаю, может быть, я не прав, но мне кажется, что вне борьбы за сталелитейные цехи, вне заботы о методах новой кладки — словом, вне труда невозможно показать советского человека, невозможно раскрыть душу героя нашего времени.

Итак, литература и искусство пока что слишком мало способствуют тому, чтобы наша молодежь увидела и прочувствовала красоту умного труда советских рабочих.

Не может способствовать этому и то, что труд рабочего с излишней тщательностью скрыт от глаз наших детей. Во многих семьях, например, мало-помалу утрачивается замечательная традиция преемственности рабочих профессий. Почему? Да потому, что сыновья и дочери ничего не знают о труде своих отцов и матерей, не видят родителей возле станков. Один из секретарей одного из областных комитетов партии рассказал мне недавно, как он в свое время стал рабочим. Он каждый день носил отцу на завод еду в узелке. Он каждый день видел цех. видел машины, видел отца за работой, восхищался отцовым умением, и для него даже не было сомнения, кем он станет, — он мечтал быть таким же повелителем машин, как и его отец.

Кто из наших ребят может похвастаться тем, что он видел своего отца, занятого отковкой коленчатого вала к мощному дизельному мотору, обработкой лопаток для гигантских турбин, сборкой комбайна? Для того чтобы привлечь внимание ребят к профессиям инженера, врача, учителя, учреждены «дни открытых дверей» в институтах. А где «дни открытых ворот» на наших великолепных заводах — на Кировском в Ленинграде, на автомобильном в Москве, на «Уралмаше» в Свердловске, на сотнях иных, способных поразить ребячье воображение, способных помочь ребятам избрать себе жизненный путь?

В наши школы, в старшие классы, зимой и ближе к весне приходят представители различных институтов и своими рассказами завлекают ребят в эти учебные заведения. Но вот заводы не присылают в школы представителей — токарей, лекальщиков, судосборщиков, разметчиков, чтобы те рассказали о своем труде.

Нельзя ли все-таки придумать что-нибудь для того, чтобы дети могли видеть не только заводские заборы, чтобы они видели не только ордена и медали на груди своих родителей, а и то, как родители заслуживают эти награды? Чтобы дети чаше встречались с заводскими искусниками своего дела?

Осмысленному выбору рабочих профессий помогла бы и политехническая школа. Но, увы, практически политехническое обучение пока нельзя считать существующим в школе. Школа еще не дала ребятам подержать ножовку, дрель, рубанок, не дала им ощутить, какая чудесная сила скрыта в руках человека, вооруженного умением владеть инструментами. В иных школах иные учителя, напротив того, склонны ругать детей тем, что, дескать, если они, дети, не исправят свои двойки, их, детей, придется отправить на производство. Бытует еще такая глупая угроза: в пастухи пойдешь. Угрожающий товарищ, видимо, начисто не знает современных условий работы пастуха, не знает того, что сегодня хороший пастух — это человек, окончивший специальные курсы, что это человек, отлично знающий условия жизни животных, что пастухи у нас становятся Героями Социалистического Труда.

Нет у нас профессий «чистых» и «грязных». Всякий труд равно почетен. Можно говорить лишь о побуждениях, по которым молодой человек избирает себе ту или иную профессию. У одних побуждения ясные, светлые, чистые. У других навеянные, усложненные обывательским представлением о «выгодах» или «невыгодах» той или иной профессии. Вы совершенно правы, товарищ Чириковский, мы все должны объединить свои усилия для того, чтобы разбить и развеять, как вы говорите, миф о якобы каких-то особых преимуществах умственного — «легкого» труда перед физическим — «тяжелым» трудом. Для меня, например, самым светлым временем было время работы на заводе. На заводе были приобретены мои представления о силе коллектива, о товариществе и дружбе, о благородстве и красоте людей рабочего класса.

Извините, товарищ Чириковский! Вы просили короткого слова, получилось длинное, но, как бы оно ни было длинно, все равно по тому серьезному вопросу, который вы подняли в своем письме, надо говорить и писать еще очень много и очень основательно.

«Литературная газета», 1954, 7 сентября