Ферма звезд на краю земли

63

Когда через два дня Тео внезапно стало лучше, до такой степени, что встал с постели, я не удержалась и задала вопрос, который все это время не давал покоя.

— Я догадываюсь, что ограничения с тебя рано или поздно и так бы сняли, раз будешь на них работать. И сделали бы это не таким варварским способом. Я права?

Йенс оставил нас наедине, выдав все необходимое. На столе стоял чайник с горячим напитком с целебными травами и кофейник для меня. Было солнечно, безветренно и тепло, но нам вручили шерстяные пледы. Усадив Тео в плетеное кресло, я закутала его в оба. Из-за сильной кровопотери он все еще мерз.

— Когда снимают те, кто ее поставил, все происходит быстро и почти безболезненно. И да, вероятнее всего, сняли бы. Эти господа то, что попало к ним в руки, досуха выжмут… — он осекся и замолчал. То ли подбирал слова, чтобы лишний раз меня не расстраивать, то ли сказывалась усталость. — Не знаю, сумею ли объяснить… Вот этот временной промежуток до момента, когда сяду в поезд под конвоем — это ведь свобода. Конечно, не в полной мере, но я хотя бы вспомню, каково ее ощущать телом, как когда она была естественна. Когда никому и ничему не принадлежишь.

— Выходит, ты издевался над собой и до сих пор еле жив только ради самого по себе факта, что на тебе больше нет печати? И по сути ничего не изменилось, ты также здесь заперт, просто теперь без пятна под ребрами?

Я действительно не понимала. Ладно бы оно вызывало боли или сильно мешало — всего лишь ограничивало магию, которой ему здесь все равно никто не позволит заниматься. Дело принципа? Решил выставить себя перед властями дерзким бунтарем? Да куда уж хуже-то…

— Да, любовь моя. Только ради этого. Ради этих дней. Знаешь, мне сейчас очень хорошо, даже в столь жалком состоянии. Никто ни к чему не принуждает, и ты рядом… Я будто впервые за несколько лет полной грудью вдохнул. Забавно, когда я был волен делать что угодно, не мог ту волю толком осознать. А теперь каждый вдох ценен.

— Кажется, для меня это слишком сложно. Но тебе верю.

— Просто ты всегда была свободной, даже теперь, вынужденно оставаясь со мной взаперти. Так безоговорочно уверена, что ее никто не вправе отобрать, она у тебя внутри всему вопреки, — проговорил Тео медленно. Перевел дыхание. Ему все еще было тяжело, но я не перебивала, пусть говорит, я ведь два бесконечно долгих дня почти не слышала его голос. — Я так не умею. Слишком много было… всякого. Но лишить тебя этого чувства, этой храбрости — для меня преступление.

— Погоди-ка, не хочешь ли ты сказать, что передумал на мне жениться? — не понимая, к чему он клонит, я решила перевести все в шутку.

Не время для серьезных разговоров. Он с кровати-то встал еле-еле, Йенс под руку вел. Раз позволил — точно знал, что сам не дойдет, да и нам было понятно, насколько он еще слабый. Накануне рана наконец перестала кровить, Тео оставался в сознании достаточно долго, и мы поменяли матрас. Старый насквозь пропитался, даже не верилось, что человек может потерять столько крови и выжить.

Тео шутку понял, рассмеялся тихонько, с осторожностью смертельно больного. Запил смех отваром из сухофруктов и трав, горячим и сладким, будто даже после столь пустякового напряжения потребовалось немедленно восполнить силы.

— Ни в коем случае. Именно ожидание этого события заставляет меня выздоравливать со всем возможным усердием.

Он попытался устроиться поудобнее, не сдержавшись, поморщился. Жестом остановил меня, метнувшуюся помочь. Ему не нравилось выглядеть передо мной немощным. Ухаживали за ним Йенс и домработница, меня не подпускали. Разрешали навещать и недолго сидеть рядом, когда он был вымыт, переодет, со свежими повязками и чувствовал себя более менее сносно. Вот как сейчас, например.

— Мне очень жаль, но быстро все-таки не получится. Я немного себя переоценил, — сказал Тео, извиняясь. — Не стану больше ничего обещать, но, полагаю, в начале будущей недели мне хватит сил, чтобы справиться с бумажной волокитой. А прежде устроить романтический ужин, видишь, я не забыл.

Да не нужен мне тот ужин, ерунда все это и показуха. Сама жалела, что наговорила тогда глупостей. Мне Тео нужен. Здоровым. По возможности счастливым. Остальное виделось сейчас неважным, мелочной суетой…

Кроме деловых обязательств, пожалуй. Тут все-таки другие люди завязаны, которым нет дела, что там у меня с личной. Подрядилась — сделай, вот и весь разговор.

— А мы вроде бы никуда не торопимся. Разве что… Мы на днях конвейер запускаем, — сообщила как бы между прочим, хотя саму это долгожданное событие очень напрягало. — Думала, тоже придешь посмотреть. Но отложить нельзя, я спрашивала у Йенса, и он ответил, что звезды готовы к сортировке. Пора.

Готовы — значит, их свет вылинял до чисто белого, нейтрального, и они перестали менять яркость и размер. И разлетаться, уже никогда не будут стремиться навстречу солнцу и луне. Мне почему-то трудно было говорить «созрели». Вместо этого тянуло сказать «умерли». Странно, но я их жалела, какие-то огоньки, которые и живыми никогда не считались, чтобы умирать. Оказалось, в моем сердце невероятно много места для жалости.

— Не огорчайся, там мне в любом случае делать нечего. Это твой праздник, так что иди и наслаждайся, — велел Тео. Честный, как всегда, даже когда лучше бы соврать. Хотя бы в мелочах. — А я… Не возражаешь, если я прилягу? Снова клонит в сон, прости.

Я не возражала. Сидела бы, пока не проснется, караулила, если бы не выгонял. И плечо подставить не разрешил, видимо, не женское это дело по его мнению. Вместо того чтобы на меня опереться, взял под локоток, будто на прогулке. От веранды до спальни было не так много шагов, и Тео удалось пройти их все, держа спину прямо и не споткнувшись.

Воздух в комнате наконец-то был свежим, после того, как сменили все в кровати на новое и хорошенько проветрили. Но он все равно не сдержался и наморщил нос. Запахи. Как для него, должно быть, все здесь воняло…

Надо бы попросить не хранить в его комнате аптечку и пакеты для перевязок, лучше пусть каждый раз берут с собой. И принести еще одно одеяло, самое теплое, а окна держать открытыми. Но он, конечно, велел перестать суетиться, когда я озвучила все это вслух.

Нет уж. Я все же попрошу. И все здесь перемою, и постираю занавески — Йенс конечно аккуратный, но не такой маньяк уборки, как Тео, пыль по запаху не обнаруживает. И принесу что-нибудь, чтобы его порадовать, что-то приятное.

— Хочешь, книжек раздобуду или журналов, — предложила, и получила молчаливый отказ. — Или цветов, пусть пахнут и глаз радуют. Тоже нет? Может, скажешь наконец, что поднимет тебе настроение? Это важно для выздоровления, не я выдумываю, врачи говорят. Ну так что? Что ты любишь?

— Тебя, — пробормотал он тихонько. — Я тебя люблю, Стася.

Я замерла и уставилась на него с удивлением. Не послышалось ли? Так это было неожиданно, не вовремя, не к месту, и его бледное лицо, абсолютно ничего не выражающее, кроме усталости. Слабое дыхание, неподвижность. Он мог говорить это во сне или и вовсе бредить.

Моей руки коснулась прохладная ладонь, сжала слегка и вновь улеглась поверх одеяла. Значит, не показалось.

— Ты, главное, живи, Тео, — ответила, не удержавшись. Он промолчал. Все так же не стал ничего обещать, даже этого.