Живой Журнал. Публикации 2013

Из выброшенного из книги (2013-12-04)

В 1948 году, накануне больших неприятностей в своей жизни, Шкловский ходил в Дом Перцова — идти было недалеко — пройти переулком, пересечь Большой каменный мост — и вот этот дом — рядом с остановившейся стройкой Дворца Советов.

Он ходил туда позировать.

В журнале «Наше наследие» есть примечательная публикация беседы жены Фалька А. В. Щекин-Кротовой с В. Д. Дувакиным[28].

Фальк жил в Доме Перцова, куда в 1948 году пришёл ему позировать Шкловский.

Этот дом странный — он стоит на углу Курсового переулка и Соймонова проезда. Там рядом жил Ильф, и там сделал последний, кажется. Снимок живого Маяковского, который вышел покурить на соседний балкон.

Фальк писал портрет Шкловского, он сейчас находится в Государственном литературном музее в Москве (с 1981 г), там же находится и набросок того же времени. Его выставляли на последней прижизненной выставке Фалька в выставочном зале МОСХа в 1958 году.

Щекин-Кротова говорит:

«Хотите, расскажу вам о Шкловском?

— Пожалуйста. Это будет очень весело, наверно.

— Не знаю. Со Шкловским мы познакомились у Хазина, у художницы Фрадкиной[29]. Фальк был очарован совершенно его остроумием и блеском, тем более что Елена Михайловна Фрадкина — способная художница, но удивительно занудный человек, простите. Она так всегда жаловалась, таким голосом жалобным, а тут сидит человек — крепенький, знаете, с блестящей лысиной, и выдает прямо раз за разом какие-то…

— Афоризмы?

— …афоризмы. Причём, слушает, как будто в себя вбирает, и говорит наоборот — парадокс такой. Потом Фальк еще где-то его встретил и пришёл ко мне совершенно вдохновленный: «Знаешь, я опять встретился со Шкловским. Какой это интересный человек! Ты знаешь, какая у него наследственность? С одной стороны он потомок цадика Шкловского, с другой стороны — Иоанна Кронштадтского».

— Не Иоанна Кронштадтского, а одного из дьяконов Иоанна Кронштадтского.

— Ну, а Фальк так понял. Может быть, Шкловский этому не препятствовал, и Фальк решил, что от Иоанна Кронштадтского. Я говорю: «Какой странный брак: цадик Шкловский женился на Иоанне Кронштадтском». (Смеются.) Он говорит: «Вот ты вечно так!»

— Его мать была дочерью чуть ли не племянника дьякона Иоанна Кронштадтского.

— Ах, вот так.

— У меня это аккуратно записано. Иоанн Кронштадтский ведь тоже очень талантливый…

— Ну, да. Фальк знал об этом и тоже слышал о цадике Шкловском, и Шкловский ему расписал. «Я буду непременно писать его портрет. Вот он к нам придёт через два дня. Только, знаешь, надо приготовить для него место». Я говорю: «Как место?» — «Я хочу писать его на фоне городского пейзажа».

— У окна?

— У окна. А у нас, вы видели, в мастерской, какие окна.

— Высокие.

— Во-первых, они выше и наклонные, видно только небо, одно только маленькое окно на Кремль. Фальк задумчиво говорит: “Может, поговорить с домоуправлением, расширить бы это окно”. Я говорю: “Робочка, представляешь себе, это же ломка”. — “Ну что ж, ломка, скоро лето”/ — “Но для этого надо разрешение, а он придет через два дня. А, кроме того, нам, наверно, не разрешат”. — “Боже, что же делать, я уже сказал. Боюсь откладывать, потом его не уловишь”. Фальк так разогорчился, что нет пейзажа городского… Мы пробовали и там, если поставить…

— Перед большим окном я бы поставил стол, на него кресло и посадил бы…

— Так оно маленькое, там только голова может поместиться, голова и плечи. Кроме того, к нему никак нельзя приспособиться, это была бы темная голова на светлом небольшом фоне, совсем не то. Тогда я взяла подставку из-под тахты, на которой мы спали, это просто был пружинный матрац. Сделала из неё полку книжную, разломав некоторые подрамники, и поставила книги так, представив себе, что это как будто какой-то город, наполовину разрушенный. Фальк пришел. “Вот фон для Шкловского”. — “Прекрасно!” Фальк всё это переместил еще, поворошил, сделал полный беспорядок на этой полке, и на фоне этого шкафа мы усадили Шкловского. Это было, по-моему, воскресенье. Я не была на службе, я тогда была уже преподавателем в Институте автомеханическом, но Фальк хотел, чтобы начало Шкловского было вместе со мной, потому что я помогать могла чем-то. Ну, усадили Шкловского, Фальк сказал: «Вот так расстегните ворот рубашки…», такая розоватая была рубашка, коричневый пиджак, эта блестящая голова. Но Шкловский ни одной минуты не сидел смирно, спокойно, всё время прыгал. И Фальк сказал: «Возьмите эту книгу и держите её вот так» — на колени, чтобы руки его занять. Шкловский всё время ронял книгу, но Фальк сказал, что это чужая книга, её можно испортить, и Шкловский должен был приковаться руками к этой книге, поэтому некоторое время…

— Он это запомнил.

— …он посидел спокойно. Но потом все равно он всё время вскакивал, начинал делать гимнастику, делал стойку, выжимался на нашем грязном полу. Потом, оказалось, ему надо бежать куда-то. Тогда Фальк говорит: “При тебе, когда ты что-то болтаешь, он хоть слушает и отвечает. А я же не могу все время разговаривать и писать”. И я попросила других преподавателей заменить меня на службе, на моих уроках, взяла специально неделю отпуска за свой счёт, чтобы развлекать Шкловского. Я болтала, я чуть ли не танцевала перед ним, всё время ему предлагала чай или еще что-нибудь, чтобы ему нужно было прорываться сквозь мою болтовню. Поэтому он сидел довольно напряжённо, ждал, пока я перестану болтать, чтобы вставить свой какой-нибудь парадокс или изречение, которое, конечно, приводило в восторг Фалька. Например: “Толстой — самый обыкновенный гений”. В то время Шкловский занимался Толстым, причем он, оказывается, занимается им ножницами: режет, режет и переклеивает наоборот, и это даёт очень много для понимания Толстого. <…> [Вскоре] он сказал, что перестаёт позировать, потому что ему уже надоело. Фальк взмолился, как же так!? “Да вы пишете-пишете-пишете, когда же, наконец, кончите? По-моему, всё уже готово”. Потом говорит: “Ну, хорошо, даю вам один день. Целый день буду позировать, но вы должны для этого приготовить еду, но не эту вегетарианскую, которой вы кормите Фалька”. А Фальк, надо сказать, был вегетарианец не из убеждения. После операции перитонита, которая у него была еще до революции, он не мог переносить мяса, жирной рыбы, а под конец он вообще даже яиц не мог есть. Да, так вот: «Приготовьте мне хороший кусок мяса, не меньше килограмма, зажарьте его куском, купите бутылку красного вина, хорошего, сухого, я подкреплюсь и буду позировать целый день”.

Я купила бутылку хорошего вина, как мне казалось хорошего, — кажется, он одобрил. Купила на рынке большой кусок мяса, но так как я для Фалька готовила всё вегетарианское, то не умела делать мясо и в духовке его просто, знаете, превратила в какой-то янтарный кусок. Шкловский стал его грызть и сказал: “Это очень вкусно, но не съедобно”. Потом выпил бутылку вина и улегся спать на мою кровать, повернувшись круглой спиной, круглым затылком и круглыми пятками к Фальку. И Фальк грустно делал наброски с этого дормёра[30]. Так закончился сеанс живописи.

— Так он и не написал портрета?

— Написал, и я даже выставляла его в 58-м году, по желанию Фалька. Вы знаете, многие, кто не любит Шкловского, считают, что очень здорово Фальк его написал. Те же, кто его очень чтят и считают мудрым, говорят, что Фальк не сумел его оценить и не сумел всей глубины мудрости и сложности его натуры выразить. Я считаю его не очень удачным портретом, потому что, вы знаете, для Фалька все-таки важно как-то проникнуть… как говорит Эренбург, другую сторону луны увидеть. Но тут он не успел».

Фальк вернулся в СССР в 1937 гоу, и кто-то сказал про него «Нашёл время возвращаться»[31].

Однако его не тронули, и он не был арестован.

Шкловского тоже миновал арест, хотя уж ему-то стоило опасаться.

А пока он спит, дормёр.

Шкловский спит повернувись к стене, не зная, что тучи над ним сгустились.

04 декабря 2013