Живой Журнал. Публикации 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-02-21)

Есть старый как мир, анекдот, который даже стыдно рассказывать. Такое с анекдотами бывает — от них отстаётся одна фраза, будто порядковый номер. Впрочем, порядковые номера анекдотов — это уже анекдот. Так вот история про бедного еврея, что жаловался на жизнь, бедность и жизнь в тесноте — анекдот старый. Раввин советует ему купить козла, тот покупает, и когда жизнь становится совсем невмочь, снова приходит, к раввину, и тот советует ему продать козла. В жизни бедного еврея наступает счастье.

Всё это прекрасно описывает любое нововведение компании СУП. Мне неизвестны инициативы компании, что сказались благотворно на её имидже. Это совершенно удивительное обстоятельство.

При этом возвращение к прежнему состоянию всегда означает счастье всех национальностей, которые ещё населяют ресурс.

При этом, понятное дело, Лазарь Моисеевич Каганович совершенно справедливо говорил, что у всякой катастрофы есть имя, фамилия и отчество. Я вот не знаю, по-прежнему ли генеральным директором СУП числится Омашева Лилия Сергеевна (Сеть мне подсказывает, что — да, но мало ли). Интересно, что она думает о деятельности Ильи Владимировича Дронова. Причём прочие менеджеры тоже имеют имя, фамилию и отчество. Это всё удивительно интересно.

И, чтобы два раза не вставать, скажу: мне тут прислали новую повесть Романа Сенчина. Выйдет она ещё через некоторое время, но можно сказать о сюжете. Это история девочки-подростка на фоне митинговой активности прошлого-позапрошлого года. Прочёл я всё это и остался в некотором недоумении.

Нет, писатель Сенчин — писатель успешный, причём специализирующийся именно на свинцовых мерзостях жизни. Сейчас уже надо объяснять, что эта фраза из повести Горького "Детство", где он пишет «Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя… Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил — да и по сей день живёт — простой русский человек». Надо сказать, что кроме Горького в русской литературе рубежа веков, тех ещё веков, было довольно много состоявшихся писателей, которые рассказывали об угрюмой жизни русского народа. То есть, не то, что бы очень много, но это был узнаваемый стиль нарративного повествования о том, как встаёт с похмелья рабочий, как одиннадцать часов в день он вертит гайку на фабрике, как обманывает его приказчик на фабрике, как потом он напивается в кабаке казённой водкой и как потом встаёт с похмелья.

Сейчас много желания увидеть в митингах людей с белыми лентами аналога с событиями 1905–1907 годов. Ну и от этого естественен этот тип истории — с минимальной художественностью, с почти косноязычием (тут, правда, я бы не распространялся — возможно, что я читаю нередактированный, да ещё и сокращённый текст. Мне, к примеру, мешает выражение «пачка ряженки» вместо пакет, но ладно, это может быть диалектизмом).

<Тут должно было быть рассуждение о том, как герои говорят передовицами газет и приём введения в текст блогов и "Википедии", а так же фраза Рекемчука "Никого не интересует, как было на самом деле" Документализм в литературе — чрезвычайно странное явление. Очерки из босяцкой жизни были чрезвычайно популярны, причём даже те, по сравнению с которыми стиль Горького обладал набоковской сложностью. Рабочий встал, рабочий пошёл. Причём сама эмоция предъявлялась в готовом виде — прет-а-порте. "Доколе нам терпеть"! — воскликнул Прохор. И верилось, что он встанет и разрушит эту глыбу самовластья и проч., и проч. У Сенчина, кстати, есть и этот мотив русской классики — герои говорят без тени без иронии, будто зачитывают собственные статьи — благо все герои, кроме, собственно девочки-подростка, люди пишущие и реальные. Помещение документа в текст, кстати, давняя традиция — она особым образом расцвела во время буйства "литературы факта". В той повести, о которой идёт речь, есть одна особенность — там раз от разу повторяется один приём. Девочка слышит разговоры взрослых, запоминает тему, открывает компьютер, смотрит "Википедию" (статья или цифра тут же предъявляются), ужасается, и затем всё повторяется снова.>

Что из этого следует? А то, что для меня открытым остаётся вопрос жанра "О свинцовых мерзостях жизни" — как он вообще должен сейчас существовать. Что действует на читателя, а что нет. < Интересно как было отражено народное брожение Первой русской революции — а, бесспорно, рефлексий было очень много, и Россия тогда была по-настоящему литературоцентричной страной без телевидения и блогов. Есть рефлексия очевидца, беллетристическая запись только что пережитой эмоции. Потом есть эстетический подход, и не поймёшь, что в итоге действительно действует. Что адекватно событию — агитационная проза? Роман "Виктор Вавич"? "Петербург" Белого?

Это чрезвычайно интересная тема, и готовых ответов нет.

А вот тут должна была быть история про то, как я хорошо помню, как "демократическая" риторика четверть века назад действовала на читателей, а охранительная не действовала ни хрена. То есть "история про брюкву и спиздили">

Извините, если кого обидел.

21 февраля 2013